Сердце Бонивура - Нагишкин Дмитрий Дмитриевич (читаем книги онлайн TXT) 📗

Юноша приблизился к большому серому зданию, что возвышалось среди одноэтажных офицерских флигелей, вошёл в крайний подъезд, поднялся по лестнице в несколько ступенек, нашарил в кармане ключ и открыл дверь, обитую чёрной клеёнкой.

В квартире жил холостяк. Это чувствовалось по тому, что пол не подметён, на диван брошен серый пыльник, — как видно, он лежал здесь несколько дней. На столе стояли грязные тарелки; стопка их возвышалась и на подоконнике. Виталий недовольно покачал головой, увидев все это запустение, и сел против окна. Пока не стемнело, было видно все, что происходило во дворе. Вот показалась женщина с тазом, наполненным мокрым бельём. Неторопливо она развесила его на верёвке. Перекинулась с соседкой несколькими словами и направилась в тот подъезд, откуда вышла. Четыре офицера с папками в руках прошли один за другим мимо окна.

Виталий прилёг на диван, прислушиваясь к звукам, доносившимся извне. В соседней квартире плакал ребёнок. Наверху звучали раздражённые голоса: кто-то ссорился. Где-то послышался стук движка. Окна в соседних домах осветились — заработала лёгкая электростанция, обслуживающая Поспелово. «Девять часов», — заключил Виталий. За стеной пробили часы.

Почти вслед за этим в коридоре послышались шаги. Щёлкнул замок. Открылась дверь. Виталий сел.

— Погоди зажигать свет. Завесь окно чем-нибудь, Борис! — сказал он вошедшему.

— Здравствуй, Виталий! — сказал хозяин и принялся шарить в ящике под койкой.

Повозился у окна, занавесил его. Потом зажёг лампу. Свет озарил некрасивое, худое лицо с усталыми серыми глазами. Хозяин близоруко прищурился, крепко пожал руку Виталию и присел возле.

— Ну, как живёшь, Борис? — спросил Виталий.

— Какая моя жизнь? Известно тебе… — махнул Борис рукой. — Что за жизнь у вольнопера, — он кивнул головой на свои солдатские погоны с черно-жёлтым шнуром вольноопределяющегося вместо канта, — да ещё в таком вертепе? Извёлся я! Читаешь протоколы допросов — мороз по коже дерёт! Ведь все наши ребята! Все-таки очень многих они вылавливают! — горько вздохнул он.

— Где Нина и Семён? Не узнал?

— Пока на общих основаниях держат, — ответил Борис.

Виталий усмехнулся:

— А по-русски что это значит?

Борис невесело посмотрел на него.

— Вот видишь, до чего я дохожу. В этом сволочном заведении говорить разучился. На общих основаниях — это значит, что к ним «специального» режима ещё не применяли. Держат в общей камере до поры. Наверно, рядом с ними посадили кого-нибудь для выведывания.

— Понятно. Кто ими занимается?

— Жандармский ротмистр Караев.

— Что за человек?

— Бабник, мот… палач! Но он в эти дни болел. Помяли его в каком-то притоне на Миллионке [2] , куда он захаживает. Вот он и не показывается.

— Идейный?

— Куда там! Иной раз такое завернёт, что боязно слушать. Молчишь — значит сочувствуешь, говорить начнёшь — морду разобьёт! Ох, Виталя, не хватает у меня на эту работку нервов.

Виталий тихо сказал:

— Жалуешься? Трудно? А тем, к кому «специальный» режим применяют, не трудно?

Борис опустил голову.

— Мне ведь иногда приходится на допросах присутствовать, — проговорил он. — Лучше бы меня били, чем видеть, как над товарищами глумятся.

Виталий положил собеседнику руку на плечо.

— Ты понимаешь, Любанский, как ты полезен на этом месте?

— Да.

— Больше я ничего не могу сказать. Потерпи…

Наступила пауза. Борис подавил невольный вздох. Виталий опять нарушил молчание:

— Опустился ты, Борис. В комнате грязь, не убрано, неуютно. Ты боец, Борис! А боец должен быть твёрдым, как пружина. Вот на съезде комсомола Владимир Ильич говорил о том, как себя комсомольцы держать должны. Тысячи наших товарищей ведут борьбу с капитализмом, подтачивают силы белых и интервентов. Подумай, что ты один из тех, на кого надеется Ленин! — с силой закончил он. — Нину и Семена видел?

— Видел.

— Как держатся?

— Хорошо.

Глава вторая

СЛУЧАЙ В ПОРТОВОМ ПЕРЕУЛКЕ

Виталий возвращался в город с последним катером. Безлунная ночь опустилась над океаном, затянув своим покровом очертания берегов. Как только катер отвалил от пристани, Русский Остров потонул в густой мгле. Впереди мерцали городские огни, отражавшиеся в агатовой глубине моря. Отблески огней трепетали на мелкой волне. Светящийся следок тянулся за катером, тая в отдалении. Тишина нависла над океаном. Робко звякнули склянки на мысе Скрыплева. Маяк открыл свой яркий глаз; луч света пронизал темноту и погас, чтобы через минуту опять бросить свой сигнал в морской простор.

И, точно сигналы маяка, в сознании комсомольца вспыхивали отдельные детали плана освобождения Нины и Семена. В общем он представлял себе ясно, в каком направлении можно и нужно действовать. Но в этом деле многое могло зависеть от мелочей: успех или неудача, в конечном счёте, решают вопрос о жизни Нины и Семена. Значит, надо было тщательно обдумать все, предусмотреть и взвесить все возможное и… невозможное.

Мысли теснились в голове Виталия, понимавшего, какое дело он берет в свои руки.

Ему довелось расти в такое время, когда каждый прожитый год стоил нескольких лет. Четыре года прошло с того дня, когда Лида, шагавшая в рядах демонстрации протеста против прихода крейсера «Ивами», против вмешательства иностранцев в дела русского народа, окликнула Виталия и поставила в одну шеренгу с собой. Он шагал тогда между Лидой и незнакомым телеграфистом, который обнял его, как родного. «В ногу, в ногу!» — сказали ему тогда. Слова эти с необычайной силой врезались в память Виталия, приобретя особо глубокое значение от того, что над головой Виталия шумел красный транспарант и тысячи рабочих Владивостока в этот день вышли на улицу и шагали в ногу, как солдаты в строю, и во взглядах их, обращённых к порту, где стоял «Ивами», не было страха…

Это были четыре года борьбы русского народа и большевиков за советскую власть, против интервентов всех мастей, годы кровавых контрреволюционных переворотов и народных освободительных восстаний, годы партизанской войны и подпольной работы большевиков.

Лида, поставившая Виталия в свою шеренгу на той демонстрации, поставила брата рядом с собой и в жизни. Когда понадобился «смышлёный паренёк», о Виталии вспомнили… Когда 4-5 апреля 1920 года во Владивостоке раздались выстрелы японских интервентов, вероломно нарушивших перемирие с большевистской Земской управой, Виталий распространял большевистские листовки, призывавшие рабочих к организованному сопротивлению. «Листовки — испытанное оружие большевиков!» — сказали ему тогда в ответ на просьбу дать винтовку… В эти тревожные дни гимназист Бонивур стал комсомольцем. Это было его ответом на японскую провокацию.

Так для него настала новая жизнь. Это была нелёгкая жизнь. Но эту нелёгкую жизнь Виталий Бонивур не променял бы ни на какие блага в мире…

Катер мягко ударился о причал.

Поспешно поднявшись на Светланскую улицу, Виталий прошёл мимо Морского штаба, к домику на улице Петра Великого, неподалёку от сквера, где высился бронзовый памятник адмиралу Завойко [3] . На каланче Морского штаба пробило одиннадцать, на улицах уже появились патрули.

Найдя в тёмном коридоре дверь, Виталий нажал кнопку звонка. За дверью послышались шаги и женский голос:

— Вам кого надо?

— Ивана Ивановича, — ответил Виталий. — Я только что с вокзала.

Дверь открыла немолодая женщина, «тётя Надя», Перовская. Она улыбнулась, увидев Виталия.

— Откуда ты, воевода?

— С Русского Острова! — ответил Виталий.

Перовская покачала головой и строго сдвинула тёмные брови.

— Башку не жалко?

— Надо было, тётя Надя!

— Ну, это мы сейчас разберём, надо или нет! — ответила женщина. — Тебя ждём. Товарищ Михайлов тут.