Уарда - Эберс Георг Мориц (полные книги TXT) 📗

– В них во всех воспевается одна и та же богиня, – с улыбкой заметил Небсехт.

– Прочти же нам этот стих, – попросила Бент-Анат. Помолчав, поэт начал читать тихим голосом:

Я часто видал на дорогах пустынных стран

В скромном зеленом наряде цветок бейтран.

Каждый лепесток его подойти манит,

Он чудесный, сладостный аромат струит.

Как же мог он вырасти здесь, в сухих песках,

И, благоухая, без влаги не зачах?

Что ж со мной случилось здесь, в сухой пустыне?

Песни недопетые вновь зазвучали ныне.

– Не приписываешь ли ты пустыне вдохновение, рожденное в тебе любовью? – спросила Неферт.

– Я должен быть благодарен обеим; надо сказать, что пустыня – чудодейственный лекарь для больной души. Мы невольно ищем спасения от окружающего нас однообразия внутри себя. Чувства здесь спят, и мы можем совершенно спокойно, без помех, до конца продумать всякую мысль, прочувствовать каждое движение души до тончайших его оттенков. В городах человек – всегда лишь часть огромного целого, от которого он полностью зависит, а одинокий путник в пустыне целиком и полностью предоставлен самому себе; вдали от людей он должен довольствоваться собственным «я» и искать в нем содержание и смысл всей своей жизни. Здесь, где настоящее скромно отступает, мыслящий ум получает полную свободу думать о далеком будущем.

– Да, в пустыне и вправду хорошо думается, – подтвердил Небсехт. – Здесь, например, мне стало ясно многое, о чем в Египте я лишь смутно догадывался.

– Что же это? – спросил Пентаур.

– Во-впервых, то, что я и все мы ничего по-настоящему не знаем, а во-вторых, то, что осел, пожалуй, может влюбиться в розу, но роза в осла – никогда; ну, а о третьем я должен умолчать, это моя тайна. Хотя, правда, она касается всех, но никому нет до нее дела. Почтенный царедворец, ответь мне на один вопрос. Ведь ты точно знаешь, как низко в соответствии со своим положением люди должны склоняться перед царевной, но не имеешь ни малейшего понятия об устройстве позвоночника. Не так ли?

– А к чему мне это знать? – ответил тот вопросом на вопрос. – Я должен следить за внешней формой, а вот ты, верно, днем и ночью все стараешься заглянуть внутрь. Иначе волосы твои не были бы в беспорядке, а одежда – в пятнах!

Без особых приключений путники добрались до древнего города Геброн, откуда они, распрощавшись с Абохарабом и его воинами, двинулись дальше на север, сопровождаемые надежными египетскими отрядами. Здесь же Пентаур расстался с дочерью фараона, и Бент-Анат перенесла эту разлуку без единой слезы.

Отец Уарды, который, еще когда служил у старого махора, исходил вдоль и поперек всю Сирию, пошел вместе с Пентауром, а врач Небсехт остался с женщинами. Казалось, с отъездом Пентаура сопровождавшая их счастливая звезда закатилась, потому что в горах Сирии их застигли зимние проливные дожди. Дороги развезло, палатки промокали насквозь; все это вынуждало путников часто останавливаться. В Мегиддо [ 206] их встретил с подобающими почестями командующий египетским гарнизоном, но здесь им пришлось задержаться, потому что Неферт, которая больше всех торопила своих спутников, внезапно слегла и Небсехт запретил ей продолжать путешествие в это время года.

Уарда с каждым днем становилась все бледнее и задумчивее. Бент-Анат с тревогой видела, как нежный румянец исчезает со щек ее любимицы, но когда она начинала расспрашивать девушку о причинах ее тоски, то неизменно получала уклончивые ответы. Уарда ни разу не произнесла в присутствии Бент-Анат имя Рамери, не показала драгоценность, доставшуюся ей от матери; она чувствовала, что все случившееся между ней и братом Бент-Анат – это тайна, принадлежащая ей одной. Была еще и другая причина, заставлявшая ее молчать. Она горячо любила Бент-Анат и была уверена, что царевна, узнав ее тайну, осудит Рамери или, быть может, станет даже смеяться над ее любовью, как над детской забавой. Если это случится, думала Уарда, то она уже никогда больше не сможет любить сестру Рамери.

Из первого пограничного укрепления они послали конного гонца в стан фараона, чтобы Рамсес указал, куда и какой дорогой должна выехать из Мегиддо его дочь со своей свитой. И вот гонец вернулся. Он привез короткое, но ласковое письмо, собственноручно написанное фараоном. В этом письме Рамсес категорически приказывал своей дочери не покидать Мегиддо. Этот город, который был центром снабжения его армии, хорошо укрепленный и охраняемый сильным гарнизоном, стоял на подступах к Северной и Центральной Палестине со стороны моря. Фараон писал, что готовятся решительные битвы, а египтяне, как известно, никогда не берут с собой в поход жен и детей, оберегая их как наивысшую свою награду после заключения мира.

Пока Бент-Анат со своей свитой оставалась в Мегиддо, Пентаур с рыжебородым воином и небольшим конным отрядом, выделенным ему военачальником Геброна, быстро двигался на север.

Пентаур, как это ни странно, прекрасно держался в седле, хотя только теперь, впервые в жизни, сел на коня. Казалось, будто он родился искусным наездником. Он быстро научился у своих спутников обращению с лощадыо, познакомился с нравом своего коня и ему доставляло великое удовольствие то укрощать горячего скакуна, то давать ему вволю порезвиться.

Свое жреческое облачение он оставил в Египте. Сейчас на нем была одежда воина, а также меч и боевая секира. Длинную бороду, выросшую на каторге, он не сбрил вопреки обычаям своей касты, и она ниспадала ему на грудь.

Отец Уарды частенько поглядывал на него, с удивлением приговаривая:

– Так и кажется, что махор-Осирис, с которым я не раз проходил этой дорогой, восстал из мертвых. И лицом он был похож на тебя, и говорил так же, и так же точно покрикивал на людей, и в седле сидел совсем как ты, когда дорога была плоха для его колесницы [ 207], и поводья держал так же.

Все сопровождавшие Пентаура, кроме рыжебородого, были для него чужими, а поэтому охотнее всего он ехал один впереди, думая о прошлом, реже – о будущем, и, как обычно, зорко примечая все, что попадалось на пути.

Вскоре они добрались до Ливанских гор. Между горами и Антиливаном дорога шла по дну глубокой долины, так называемой Сирийской впадины. Пентаур искренне радовался, что имеет возможность своими глазами увидеть сверкающие вдали горы с вершинами, покрытыми снегом, о которых с особой охотой рассказывали бывалые воины.

Богата и плодородна была эта страна, зажатая между двумя высокими горными хребтами, откуда стремительно низвергались водопады и неслись бурные горные реки. Много селений и городов лежало на их пути, но почти все они были разрушены войной. У крестьян были угнаны волы, у пастухов – стада, а когда какой-нибудь винодел, занятый подвязкой лозы, слышал приближающийся конский топот, он без оглядки бежал в лесистые ущелья.

Повсюду виднелись следы сохи и лопаты, но сейчас поля лежали невозделанные, так как молодых крестьян забрали на войну. Сады и луга были вытоптаны проходившими войсками, дома и лачуги разграблены, разрушены или сожжены. Все носило на себе следы опустошительной войны, только дубовые и кедровые леса гордо и независимо возносили к небу свои вершины на склонах гор, рожковые деревья и платаны образовывали приветливые рощи, а в ущельях и расселинах непрочных известковых гор, окаймлявших эту плодородную впадину, росли вечнозеленые кустарники.

В это время года все было сочным и зеленым, повсюду в изобилии текла вода, и Пентаур сравнивал эту страну с Египтом, замечая, как те же самые результаты труда достигались здесь иными средствами, чем там. Каждое утро вспоминал он о горе Синай, повторяя себе: «Здесь господствуют другие боги, и старые наставники наши, сыпавшие проклятия на головы чужеземцев, называя их безбожниками и призывая не посвященных в тайны единого божества не покидать родины, были правы».