Раквереский роман. Уход профессора Мартенса (Романы) - Кросс Яан (читать книги онлайн регистрации .TXT) 📗
Тчух-тчух — тчух-тчух — тчух-тчух — тчух-тчух…
Итак, введение в компаративную психологию. Introduction dans une psychologie comparativiste. То, что я здесь сейчас сымпровизировал, вполне может быть солидным конспектом двух или трех первых глав! Система не столь сенсационная, как у доктора Фрейда. Возможно, и не столь всеобъемлющая. Зато, во всяком случае, более четкая и конкретная. Ха-ха-ха-хаа! А теперь, скажем, в четвертой главе, самое интересное: вопрос универсальной мировой фальсификации! Ибо, в соответствии со своим типом, каждое «я» фальсифицирует результаты сравнения в свою пользу. Самый распространенный прием фальсификации (столь распространенный, что его, может быть, и не следует называть фальсификацией): мы сравниваем себя с другими только в выгодных для нас аспектах. Например: сравнивая себя с директором Христиансеном, я сравниваю его и мое общественное положение. Ибо результат для меня благоприятен. Я тот, кто я есть, а он всего-навсего директор провинциальной фабрики, пусть даже в своей отрасли чуть ли не самой большой в России. Я сравниваю его и свою образованность и наш жизненный опыт. Ибо я образованнее, чем он, и у меня больший опыт. И наши фигуры. Я стройнее и держусь более прямо. И учитывая наш возраст и не делая этого. Однако наш, мой и его, возраст an und für sich [103] я не сравниваю. Не сравниваю и наших жен. То есть цветение Мари с увяданием Кати. А если уж — то только неверность Мари с верностью Кати… И я не сравниваю, разумеется, наши состояния. Ибо в сравнении со мной господин Христиансен человек колоссально богатый. С моими пятью или шестью тысячами в год я по сравнению с ним ничтожный червь. И тем более не сравниваю наше происхождение. Ведь он отпрыск достопочтенных датских бургомистров и шлезвигских юнкеров. А если я сравню себя с Толстым, то тоже и не подумаю сравнивать его графство со своим дворянством. А уж если — то только в одном смысле: чего стоит его унаследованный титул по сравнению с моим, силой вырванным и захваченным, отработанным потомственным дворянством… Но в чем я сравниваю нас, Толстого и себя, причем мимолетно и только арифметически, так это свою относительную молодость и его глубокую старость. Ибо я на семнадцать лет моложе его! (А это означает — поскольку Нобелевскую премию присуждают только живым, — что у меня в ближайшие десять или пятнадцать лет несравнимо больше шансов получить ее, чем у Толстого!) И еще я, разумеется, не буду сравнивать его и мою степень мирового признания. А если коснуться этого, то только так: какое же в этом, в сущности, преимущество, что его знают миллионы, а меня только, ну, может быть, действительно только сотни? Какое же это его преимущество, если он на протяжении десятилетий обращался лишь к читающим его религиозные истории примитивам, а я разговариваю с правителями, дипломатами и руководящими академическими умами?! Однако что я, сопоставляя нас, сравню, так это его прискорбную (чтобы не сказать смехотворную) религиозную скованность и мою, по крайней мере в этом, полную свободу. Так что все мы, во всяком случае все принадлежащие к типу превосходства, поступаем так, как тот человек — не помню сейчас имени, — который утверждал, что победил и Луриха, и Ласкера. Первого в шахматы, второго в борьбе. Да-да, портной чувствует себя рядом с королем прекрасно, каким бы супрематным он ни был, ибо знает, что брюки он сошьет куда лучше, чем король когда-либо сможет это сделать, если даже попытается. А если портному этого будет недостаточно, он придумает сказку про новую одежду короля… Если же этот портной субординатный тип (как же хорошо пляшут новые понятия в нашей новой системе!), если он субординатный тип?.. Ну, тогда он вряд ли станет сравнивать себя с королем. Он сравнит себя с более удачливым портным, работающим в лучшей части города. И тогда он придет к выводу, что по сравнению со своим Коллегой с большой буквы он просто от бога недотепа. Однако центр тяжести своего недотепства он соотнесет со своей сутью по-разному. В зависимости от того, как соотносятся в нем супрематность и субординатность. Чем больше преобладает в нем супрематность, тем в более второстепенных вещах он будет видеть свое недотепство и тем более несправедливым свой относительный неуспех. Тем более успех коллеги, по его мнению, обусловлен далеко не истинным искусством портновской работы, а его пронырливым характером, медовой речью, заискиванием перед клиентами, может быть, даже хорошенькой мордочкой его жены. А чем больше в нем субординатства, тем в более важном он будет видеть свое недотепство. В идеальном случае он даже способен настырно и утомительно откровенничать: люди, милые, разве вы не видите, что в работе с иголкой и ножницами я недотепа от бога… И в некоторых случаях это самоуничижение доводится до мазохизма. Как именно, это мне нужно еще продумать. Так. Однако содержанием нашей пятой и шестой глав должен стать анализ нашей системы государственных и общественных привычек, которому надлежит показать, что в действительности наши привычки не что иное, как точное отражение нашей компаративистской психологии. Вся наша карьерная система, наша должностная лестница, наши ученые степени, да-да, и они, наши сословия, титулы, ордена — последние как зрительно очевидные побрякушки, — все это существует потому, что человеческое «я» их жаждет. А жаждет оно их как основу для более благоприятного для себя сравнения. Иван Иванович еще только столоначальник, а я вчера стал советником! Или мы воспринимаем соотношение начальник — подчиненный как окрыляющий фактор на пути для более благоприятного самосравнения: Петр Петрович уже министр, а я еще только жалкий советник — мне нужно поднатужиться и догнать его… Или даже: господи боже, почему же у Саши до сих пор нет Святого Владимира третьей степени? А только еще четвертой? Я непременно должен добиться для него третьей. Если Павел Павлович добился третьей степени для всех своих протеже?! И ради наслаждения, проистекающего от более благоприятного для себя сравнения, ради уже обретенного или только еще домогаемого наслаждения, они взваливают на свои плечи груз расплаты: поклоны, самоотречение, старательность, вечное притворство, в которых, кроме возможности более благоприятного для себя сравнения, нет и не может быть надежды на какой-либо другой выигрыш. Однако все это — только в государстве, только в обществе, только на фоне их. Ибо какую ценность представляла бы ленточка ордена Подвязки для Робинзона? Намазать ее клеем и ждать, что на нее сядет перепелка? Только это.
А теперь проблема типов уничижительных или самоуничижения. Кстати, христианская религия в большой мере существует для них. В ней у них есть свои организации, секты, движения: все эти святые, убогие, меньшие братья, псы господни и так далее. Вплоть до скопцов. При этом ведь все они действуют — nota bene — имея в виду противоположную цель, о которой в Евангелии от Матфея прямо сказано: кто унижает себя, тот возвысится… Хотя, кажется, уже Павел пробил в днище того корабля смиренного самоуничижения трещину. Ибо он спрашивает — не во втором ли послании к коринфянам, если я правильно помню: не согрешил ли я тем, что унижал себя?..
Но сейчас я воистину заслужил право немножко вздремнуть. Такая импровизация, хотя все и происходит играючи, все же, видимо, немалое напряжение. Чувствую, что устал. Купе скользит куда-то в пространство. Из этих серых клубов дыма один — большой, мягкий, легкий, пронизанный солнцем — вдруг оказался здесь, внутри, и я — в нем… Позже продумаю свою систему до конца. Особенно тот тип «я», который я назвал эгалитистом. Позицию подобных следовало бы называть эгалитизмом. И мне он должен быть особенно близок. Если меня со всех сторон превозносят как идеального арбитра. В том и в другом есть как будто нечто общее. А теперь я немного отдохну… Кати, ты все время следила за моей мыслью, не так ли? Конечно. Я знаю. Скажи: я ведь был совершенно откровенен? И заслужил, чтобы ты вернулась и защитила меня? А сейчас я вздремну…
