Вице-император. Лорис-Меликов - Холмогорова Елена Сергеевна (читать полную версию книги .txt) 📗
Половцову тоже пришлось несладко. При назначении в Киев Лорис-Меликов спросил его:
– Александр Александрович, а вы Черткова не боитесь?
– Вы же не боялись брать Каре, – ответил сенатор.
Генерал-адъютант Михаил Иванович Чертков, только прослышав о ревизии, тотчас же явился в Петербург, сперва к наследнику, потом к императору сначала с требованием, потом уж с просьбою не посылать в его губернию ревизоров. Придрался даже к тому, что тайный советник Половцов не может инспектировать полного генерала.
Явился и к Половцову – спесивый, надутый, привыкший слушать одного лишь себя. Сенатор – человек от природы недюжинного ума, незаурядно образованный и к тому же вышколенный правилами светского этикета – принял генерала с великим искусством придворной дипломатии, погасил его страсти, доказав, что эта ревизия имеет целью не преследование проштрафившихся губернаторов, а исследование всех местных нужд, в доказательство чего предъявил ему инструкцию, и Чертков вроде бы успокоился, уехал назад умиротворенный… Но едва началась ревизия, стал повсеместно ставить палки в колеса. Михаил Иванович не без оснований боялся ревизии: имение под Киевом он приобрел у одного богатого еврея не очень уж законным способом и ждал, что Половцов рано или поздно доберется до него.
В конце концов спесивый генерал, как в свое время Каре под ударами Лорис-Меликова, пал, не выдержав борьбы с сенатором. В декабре он подал в отставку, и на его место был назначен бывший начальник III Отделения генерал-адъютант Дрентельн. Познакомившись с ним, Половцов спросил одного из своих помощников, каков ему показался новый генерал-губернатор. «Кусок мяса!» – ответил тот. И с великим прискорбием сенатор вынужден был согласиться с такой характеристикой. Увы, это был единственный результат тщательнейшей ревизии Половцова, перечень документов которой насчитывает около двух тысяч.
Но будущее нам неведомо, а сейчас у министра внутренних дел все складывается как нельзя лучше. С приходом Абазы в Министерство финансов удалось добиться отмены налога на соль. Катковские «Московские ведомости» подняли гвалт, что этой мерой из казны изъяты тринадцать миллионов дохода, что финансовой системе придет неминуемый крах и все такое прочее в этом роде. Злой Валуев перешептывался по гостиным с усмешечкой, что Лорис с Абазою столь дешево покупают себе популярность. О том, что Абаза одновременно поднял таможенные пошлины и тем самым не только восполнил убыток, но и укрепил собственных промышленников, как-то помалкивали.
А какой вой подняли наши патриотические газеты, когда Абаза затеял прекратить печатанье пустых кредиток! И вот ведь что интересно. Во время турецкой войны тогдашнему министру финансов Рейтерну пришлось скрепя сердце прибегнуть к эмиссии. Тогда Катков был категорически против такой меры, подрывающей денежную систему государства. И хотя эмиссию и ее неизбежное следствие – инфляцию остановить не удалось, ненавистный патриотам Рейтерн ушел в отставку. Что же сейчас сталось с Михаилом Никифоровичем? С какой стати он стал сейчас-то заступаться за бедных и сирых? Увы, все объясняется просто. Инфляция – прекрасный строительный материал для возведения финансовых пирамид, коими грешили китайгородские банкиры, близкие к «Московским ведомостям» и их редактору. И ведь добились своего – на добрых полтора десятка лет, до министерства Витте, тормознули оздоровление финансов.
Экономическое положение России к концу 1880 года было удручающим. Мало того что страна так и не оправилась от разорительной восточной войны, в южных губерниях, особенно в Поволжье, разразился неурожай. Взлетели цены на хлеб. И тут впервые за все время своего диктаторства Лорис-Меликов употребил власть.
Он пригласил к себе крупнейших хлеботорговцев и стал уговаривать их спустить цены.
– Ваше сиятельство, никак нельзя-с, – выступил почтенный купец Духинов. – Мы бы рады-с, так ведь не законом Цены устанавливаются. Сами знаете, неурожай-с. Нам-то мука самим недешево достается. И так, можно сказать, в убыток торгуем.
Как устанавливаются цены, Михаил Тариелович и без купцов знал прекрасно. И в другое бы время только приветствовал их свободу. Но фабричные окраины в столице закипали, подогретые прокламациями революционеров, того гляди, стачки начнутся. Но аргументы эти на торговцев не подействовали. И он прекратил экономическую дискуссию следующим образом:
– Господа, до сей минуты я говорил с вами как министр внутренних дел, обязанный заботиться о народном продовольствии. Но раз вы не хотите внять моим разумным доводам в таком качестве, прошу не забывать, что на меня также перешли обязанности шефа жандармов. Состоят они в том, чтобы любыми средствами предупреждать народные волнения. А таковые при ваших ценах на хлеб неизбежны. Так вот, как шеф жандармов объявляю вам, что если в течение двадцати четырех часов цены на хлеб не будут снижены, все вы будете высланы из столицы в административном порядке.
Казалось, Лорис-Меликов крепко держит в голове такт, умело лавируя между княгиней Юрьевской и наследником престола, обходя, с одной стороны, Валуева, с другой – Победоносцева, и упорно гнет свою линию. «Народная воля» вроде как поутихла и напоминает о себе лишь нелегальными своими изданиями, зовущими спящую Русь к топору. Но дыхание ее чувствуется всею кожею, от этого неуютно, но терпимо.
В конце октября в военно-окружном суде Петербурга состоялся «Процесс шестнадцати», который вынес пять смертных приговоров членам «Народной воли». Три из них подлежали отмене. Один, несомненно, Складскому, предавшему своих товарищей. Два – Квятковскому и Преснякову – были под вопросом.
Здесь-то и совершил роковую ошибку Лорис-Меликов. Второй раз в своей генеральской судьбе. Обе обернулись катастрофой, тем более обидной, что он каждый раз предполагал последствия. Но, вопреки собственному здравому смыслу, поддался общему настрою. Первый раз это было на военном совете 12 июня 1877 года под Зивином, когда уступил большинству, второй – теперь.
В архиве Лорис-Меликова хранится документ с его собственным комментарием. Это копия его телеграммы в Ливадию товарищу министра внутренних дел Черевину от 31 октября 1880 года.
«Ливадия. Генералу Черевину.
Военно-окружной суд, приговором 31 сего октября определил: Квятковского, Ширяева, Тихонова, Складского и Преснякова подвергнуть смертной казни чрез повешение, остальных же 11 подсудимых сослать в каторжные работы на более или менее продолжительные сроки.
Прошу доложить Его Величеству, что исполнение в столице приговора суда, одновременно над всеми осужденными к смертной казни, произвело бы крайне тяжелое впечатление среди господствующего в огромном большинстве общества благоприятного политического настроения. Еще менее возможно было бы распределить осужденных, для исполнения смертной казни, по местам свершения ими преступления, т. е. в Александровске, Харькове, Москве и Петербурге, расположенным по пути предстоящего возвращения Государя Императора в столицу. Поэтому возможно было бы ограничиться применением ее к Квятковскому и Преснякову; к первому потому, что, приговором суда, он, сверх обвинения его в взводимых на него преступлениях, признан виновным в соучастии во взрыве Зимнего Дворца, при котором убито 11 и ранено 56 лиц, исполнявших долг службы; ко второму же потому, что, хоть по обстоятельствам дела он оказывается менее виновным в взводимых на него преступлениях, но, после свершения сих преступлений в минувшем году, он в текущем году совершил новое преступление, лишив, при его задержании, жизни лицо, также исполнявшее свой долг.
Считаю, однако, обязанностью заявить, что временно Командующий войсками Петербургского Военного Округа Генерал-Адъютант Костанда, при свидании со мной вчерашнего числа, передал мне убеждение свое, почерпнутое из доходящих до него сведений, что в обществе ожидается смягчение приговора дарованием жизни всем осужденным к смертной казни и что милосердие Его Величества благотворно отзовется на большинстве населения. В этих видах Генерал Костанда предполагает, утвердив в законный срок приговор суда во всем его объеме, повергнуть сущность его телеграммою на милосердное воззрение Государя Императора. Барон Велио, непрерывно присутствовавший, по предложению моему, в заседаниях суда и имевший случай неоднократно выслушивать мнение почетных лиц, находившихся в суде, заявляет также о существующих в обществе ожиданиях относительно смягчения приговора и благоприятных последствий этой меры.
