Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций (книги без сокращений .TXT) 📗
Бенко с самоуверенностью расхохотался.
– Я его на этот раз искать не стану, – сказал он, – а он, уверяю вас, лишь только услышит обо мне, скорее удерет, нежели нападет на меня. Ведь он знает, что со мною шутки плохи!
Вержбента хотел еще что-то прибавить, но воевода не дал ему больше говорить и, попрощавшись с ним, тронулся в путь. Первый день путешествия прошел благополучно, и по дороге не было заметно ничего подозрительного, что могло бы обеспокоить. На расстоянии около пяти миль от Познани заранее был приготовлен ночлег. Еще засветло отряд прибыл в деревню, расположенную у опушки леса, и подъехал к избе, находившейся на самом конце деревни и принадлежавшей очень зажиточному крестьянину, который ее уступил воеводе. Бенко рано лег спать, чтобы отдохнуть, и на следующий день на рассвете поехал дальше; челядь же, разложив костер, варила ужин. Вдруг из леса выскочил многочисленный отряд всадников, с криком и визгом направившийся прямо к избе. Люди воеводы, застигнутые врасплох, были обезоружены, а Мацек, взломав дверь избы, вбежал в нее, размахивая обнаженным мечом и с криком: – Где эта старая рухлядь, которая хотела меня заключить в тюрьму? Бенко схватил лежавшую возле ложа обнаженную саблю, которую он всегда, по привычке, оставшейся у него с молодых лет, клал рядом с собою раньше, чем лечь спать, и, став посреди комнаты, начал защищаться. Начался неравный бой: с одной стороны была молодость, сила, вооружение, с другой –слабый старик, сорвавшийся с постели в одной рубашке. Удары воеводы не наносили никакого вреда противнику, так как они падали на грудь, покрытую кольчугой; после каждого удара Мацека кровь струилась по телу старика. Вынужденный отступить, старик поскользнулся на собственной крови и упал на землю, а озверевший Боркович, безо всякого сострадания к лежащему беззащитному старику с такой яростью вонзил ему в грудь меч, что тот тут же и скончался.
Часть людей воеводы уже в первый момент была схвачена и повязана, остальные, успевшие схватить оружие, хотели было защищаться до крайности, но, увидев убитого пана, так переполошились и потеряли головы, что побросали оружие и разбежались.
Челядь Борковича тотчас же набросилась на возы и разграбила все, что они везли с собою, а сам староста, упиваясь своей победой, тотчас же уехал в Козьмин, со злорадством и с угрозами повторяя, что такая же участь постигнет всех его врагов.
Убийство было совершено явно и в присутствии многих свидетелей, так что скрыть его не было никакой возможности.
Возвратившись к себе, Боркович громогласно рассказал, что, будучи вызван к воеводе, который угрожал ему смертью, он, защищая свою жизнь в произошедшей между ними борьбе, убил его.
Всякий, знавший Мацека, прекрасно догадывался о том, что произошло в действительности, но ни у кого не хватало мужества, чтобы обвинить его в предумышленном убийстве. Он словно вырос в глазах людей, и его пуще прежнего стали бояться; среди его противников произошел переполох. Вержбента, узнав о смерти своего приятеля, немедленно поехал на место преступления, чтобы забрать его тело, и послал гонца в Краков с донесением о совершенном злодеянии и о том, кто его совершил. Король очень любил старого Бенко, и надо было полагать, что он не даст пощады Борковичу, и что наказание будет самое строгое, потому что он поднял руку на старика, да к тому еще и дядю.
Вся родня воеводы обратилась к королю, прося его суда. Боркович, казалось, вовсе не был смущен и был подготовлен к тому, что король его потребует к себе. Он находил, что еще не пробил час, чтобы открыто выступить против королевской власти, и громогласно говорил, что поедет в Краков, если его вызовут туда, и сам представит свое дело Казимиру.
Друзья старосты и его сподвижники советовали ему уклониться от поездки к королю и пророчили плохой исход, но Мацек дерзко и самоуверенно хвастался тем, что выиграет свое дело, и готовился к дороге.
Наконец, из Кракова прибыл судебный чиновник, приказавший Борковичу от имени короля немедленно ехать к нему на суд. Староста преспокойно, даже смеясь, выслушал переданное ему приказание, велел накормить, напоить прибывшего посла и готовиться к дороге.
Так как всем известно было, что в нападении на воеводу принимали участие брат и сын Борковичи, то и они были привлечены к ответственности и вызваны на королевский суд.
Ясько из Чача струсил и сбежал; сыну же, желавшему с ним ехать, Мацек не разрешил сопровождать себя. Он был у него единственный, и староста не хотел подвергать его жизнь опасности, хотя за свою собственную не боялся. Посвистывая, распевая песни, подшучивая над встревоженными, уверенный в себе, отважный, каким его никогда еще не видели, староста тронулся в путь; его друзья не понимали, на что он надеется, но его поведение придавало им бодрость, поддерживало их дух, и они от него не отреклись.
– Мацек молодец, – говорили они, – он в себе уверен, и с ним ничего не станется.
Король, узнав об убийстве воеводы Бенко, был сильно возмущен против убийцы. Совершенное злодеяние переполнило чашу. И без того со всех сторон предостерегали короля и единогласно обвиняли Борковича в преступных замыслах, и, казалось, что теперь ему уже не миновать строгого наказания. Но это могло казаться лишь людям, не знавшим близко Казимира, в характере которого было противиться тому, к чему его старались насильно склонить. Он не придерживался поговорки: "глас народа – глас Божий", так как все обвинения, до сих пор возведенные на Борковича, ничем не были доказаны; смелость, мужество и энергия его скорее говорили в его пользу, чем против. Такие люди нужны были королю, и поэтому он держал его в должности старосты.
Казимир, приказав вызвать Борковича, полагал, что если последний не станет скрываться, сам лично явится на суд с повинной, то он не может быть настолько виновен, насколько его обвиняет общественная молва.
Все предсказывали, что Мацек не приедет. Между тем, вопреки всем предсказаниям, Боркович в один прекрасный день торжественно въехал в столицу в сопровождении своей свиты и остановился в гостинице на площади. Удивление, вызванное его появлением, было неимоверное. Вначале люди не хотели верить своим глазам. Любопытство всех было в высшей степени возбуждено. В тот же день, не пренебрегая никаким средством для защиты, Боркович вечером отправился к Вержинеку. Дерзкий разбойник, когда обстоятельства этого требовали, умел показать себя благородным, мужественным рыцарем и с помощью красноречия черное сделать белым, если ему это нужно было.
Он знал, что в Кракове ему необходимо иначе себя держать и другие разговоры вести, чем в Козьмине. Войдя в комнату Вержинека, староста понял по холодному выражению лица королевского любимца, что ему нелегко будет оправдаться. Вержинек как раз в этот момент окончил вечернюю трапезу и, издали кивнув головой вошедшему, не заводил с ним разговора. Боркович, однако, этим не смутился и, не обращая внимания на то, что в комнате находился посторонний человек, который мог быть свидетелем их разговора, сразу заговорил о цели своего прихода.
– Вы, должно быть, удивлены, видя меня здесь, – смело сказал он. –Меня очернили так, что мне остается положить свою голову под топор. Что? Ну вот я и склоняю свою голову к ногам короля, пускай с ней сделает, что захочет.
Вержинек слушал и молчал.
– Все остальное, в чем меня обвиняют, меня не интересует, но убийства Бенка я не отрицаю. Да, это правда! Я его убил; да, потому что он меня оскорбил, представив меня, как изменника своему королю, потому что он грозил мне тюрьмой и смертной казнью. Я вынужден был мстить за клевету. Находившийся в комнате краковский советник Кечер, не желая дольше слушать, тихонько удалился. Боркович остался вдвоем с Вержинеком.
– Король на меня очень гневается? – спросил Мацек.
– Я с его величеством не говорил о вашем деле, – сухо ответил Вержинек.
– Хотя вы и не говорили, – возразил староста, – однако, вы обо всем знаете, ибо вы ближе всех к нему. Как вы полагаете, поплачусь я жизнью?
