Головнин. Дважды плененный - Фирсов Иван Иванович (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
И Головнин схватил за руку ворюгу и довел дело до суда. Но и тут скандал втихую замяли, а вскоре Василию Михайловичу этот инцидент вышел боком…
Тяжело вздыхая, генерал-интендант ушел с головой в родное дело корабельного строения, но в душе исподволь копилась обида на порядки и рутину, безразличие властей к нуждам флота.
Первым из «камчатцев» после разлуки объявился Врангель. Не успев отдохнуть с дороги, поспешил к своему командиру. Пересказал о трехлетнем странствовании и сразу, без обиняков, попросил:
— Я к вам с великой просьбой. — Фердинанд шмыгнул носом. — Записки о вояже мечтаю выпустить в свет. В департаменте уже все обговорил. Но не уверен, толково ли у меня получилось. Не откажите просмотреть рукопись.
Головнин понимающе ухмыльнулся.
— Сие волнение мне ведомо, оставляйте бумаги, займусь вечерами. Через недельку наведайтесь. — И вскинул брови. — А где спутник, ваш дружок Федор Федорович?
Врангель на мгновение смутился.
— Пожелал заехать в Москву к маменьке…
Недели через две, читая письмо Матюшкина, Головнин досадовал. Федор сообщал, что тоже хочет издать свои записки, просил совета. «Обскакали тебя, братец. Ежели кто издал первый, другому откажут». Но все же подбодрил Матюшкина, а вскоре тот приехал в Петербург.
Просматривая его пухлые записки, Головнин нет-нет да и вспоминал:
— Об этом у Врангеля описано. Интересные случаи, живописно разрисованы и у вас. Вы что, сговорились излагать одно и то же?
Матюшкин простодушно пояснил:
— Фердинанд просил, я ему список сделал. Сам-то он в тех местах не бывал. Я по Колымской тундре и берегам Анюя хаживал, в Островном на ярмарке с чукчами якшался.
Головнин огорченно повел головой.
— Опростоволосились вы, Федор Федорович. Рази можно добытые своим горбом суждения отдавать кому-либо?
Матюшкин щурился, благодушно улыбался…
— Мне в Москве за рукопись англичанин Бекстер десять тысяч предлагал, я не отдал.
— Благородно поступили, — вздохнул Головнин, — не стоят российские мысли никаких денег.
Не зря тревожился бывший командир. Врангель издал свои записки, приписал себе все успехи, заслонил остальных участников экспедиции. Видно, чем-то больше угождал маркизу де Траверсе. Тут же он получил капитан-лейтенанта и орден. Матюшкин еще больше года ходил в мичманах. Имя его затерялось, а оригинальная рукопись по сей день пылится в архиве. Раздосадованный ожиданием звания, изливал он свою душу Энгельгардту: «Капитанлейтенантом меня не делают, эта награда принадлежит барону Врангелю, а мне отчего отказали? Ох, этому маркизу, дай Бог ему царствие небесное».
Авдотья Степановна больше всех радовалась возвращению младшего брата Феопемта из кругосветного вояжа.
— Уж ты, Василий Михайлович, приструни его непутевого. Будет ему по морям хаживать, жениться пора.
Уважал Василий Михайлович супругу. Не без его ведома назначили шурина состоять при нем, генерал-интенданте, «для особых поручений». Но юношеский задор у Феопемта не иссяк.
— Познакомился я в Калифорнии с мичманом Завалишиным, — делился он по-родственному впечатлениями о плавании, — умнейшая голова. Он от Калифорнии в восторге. Мечтает закрепить ее за Россией.
— Не худо бы, — согласился Головнин, — только наших сановников не прошибешь.
— Еще он о переустройстве государственном печется. Самому государю записку подал. Отозвали его в Петербург. Ушел он с Лазаревым на «Крейсере» в Ситху, через Сибирь надумал возвращаться. Видимо, в дороге задержался.
— Еще не хватало ему забот, — помрачнел вдруг деверь, — на то есть Государственный совет.
Завалишин приехал в Петербург накануне наводнения. Царь обещал его принять, но потоп заслонил текущие дела. О Завалишине вспомнили через месяц и объявили, что государь нашел его предложения несущественными. Завалишин сокрушался, жаловался Головнину.
— А вы, Дмитрий Иринархович, с вашими способностями занялись бы делом, — недовольно обронил тот, — все мечетесь с разными прожектами, а флот наш едва дышит. Государь он от Бога, потому ему следует во всем повиноваться, а не смуту в душе сеять.
Несколько обиженный Завалишин ушел в соседнюю комнату к новому приятелю Лутковскому и там развеялся…
Накануне Рождества нового, 1825 года, морозным вечером, Головнин привез гостя, Петра Рикорда. За полночь сидели приятели, вспоминали былое, делились планами.
— Отбыл я свое на Камчатке, послужил отечеству. Соскучился по морю. Нынче, Василий Михайлович, подумываю поближе к корабликам определиться, — откровенничал Рикорд.
— Доброе дело. А я, брат, совсем ракушками оброс. Однако паруса мои еще не полощут. Задумки большие имею, коим образом корабельное строение обустроить лучшим образом. Флот-то без корабликов мертвец. Потому берег и море неразлучны.
Рикорд давно заметил в углу, на письменном столе, кипу исписанных листов.
— Опять сочиняешь? — лукаво пошутил Петр, — мало тебя вся Европа знает.
— Нет, брат, не угадал, баста, — насупился Головнин. — Более ни одного слова издательству не выдам.
Нажил неприятелей себе, а мне ведь на тот год баллотироваться. Адмиралтейств-коллегия не пропустит, шансов мало. Один Шишков да Гейден, а еще Грейг. Вон сколько черных шаров. Не видать мне контр-адмиральской мухи. — Головнин помолчал и с грустной улыбкой закончил: — Касаемо писанины, так то для души, как на исповеди откровенничаю. Бумага, она все стерпит, не выдаст…
Весной Головнина пригласили к Синему мосту на Мойку, на собрание акционеров Российско-Американской компании. Правление наконец-то поняло его искреннее желание помочь. Он встретил здесь немало знакомых лиц, моряков, от адмирала Мордвинова до лейтенанта Завалишина. Перед голосованием по какому-то вопросу с ним заговорил несколько вспыльчивый секретарь Кондратий Рылеев, но правым оказался все-таки Головнин. Потом выбирали Совет и «все единогласно избрали В. М. Головнина. Этому выбору я очень рад. Знаю, что он упрям, любит умничать; зато он стоек перед правительством, а в теперешнем положении компании это нужно. Говорят, что он за что-то меня не жалует, да я не слишком этим занимаюсь: так, хорошо; не так, так мать твою так — я и без компании молодец, лишь бы она цвела», — делился Рылеев с приятелем впечатлением о встрече с Головниным.
В свою очередь, Василий Михайлович не раз слышал от Завалишина и Лутковского восторженные отзывы о Рылееве. Однако относился к этому человеку сдержанно, во многом осуждающе.
— Ваш Рылеев многого хочет, одним сигом перепрыгнуть, еще для общества ничего полезного не принес, кроме поэтического.
Капитан-командор, конечно, не знал, что днем в доме у Синего моста вершились дела компании, а вечером часто сходились не только моряки, но и армейские офицеры и литераторы.
Судачили не о делах компании, а больше о судьбах России…
Головнин всегда как мог помогал друзьям и близким. Видел, что Матюшкин и Врангель не находили себе места после экспедиции, оба нет-нет да и разочарованно сетовали:
— Так и не пришлось нам отыскать неведомую землю в Ледовитом океане…
Капитан-командор использовал свое положение в Адмиралтейском департаменте. В наступающей кампании 1825 года к берегам Русской Америки отправлялся шлюп «Кроткий».
— Выхлопотал я вам должность капитана шлюпа, — объявил он несколько растерянному Врангелю. — Берите себе в помощники Федора Федоровича и отправляйтесь в кругоземный поход. Авось наверстаете, набредете где в океане на неведомый островок…
Назначение состоялось, новенький шлюп приятели оснастили в поход, подбирали команду. На исходе лета Матюшкин побывал на Галерной улице, прощался перед уходом с Головниным и Лутковским. В комнате Лутковского на стене висел портрет совсем юного морского офицера с задорным хохолком.
