Дом и корабль - Крон Александр Александрович (читать книги регистрация .txt) 📗
— Дорогие друзья! — сказал Митя негромко, он знал, что будет услышан. — Дорогие наши товарищи ленинградцы!
Обращения в тексте не было, но оно было необходимо. Теперь он говорил свободно, почти не заглядывая в листочки, не отклоняясь от намеченного, но и не чувствуя себя связанным в каждом слове, ощущая молчаливое одобрение с тыла и населенную, дышащую, засасывающую тишину миллионной аудитории, воплощенной в трепете зеленого глазка. Так продолжалось несколько минут. Затем тишина распалась, слова сразу стали тяжелыми и вязкими, за спиной шло какое-то тревожное шевеление, и хотя Митя уже догадывался, что контакт со слушателями неизвестно по чьей вине нарушен, он не смел ни замолчать, ни оглянуться. Чтоб стряхнуть наваждение, он повысил голос — и увидел, что зеленый глазок никак не отозвался, зрачок был по-прежнему раскален, но ободок мертвенно неподвижен. В ту же секунду он почувствовал прикосновение Катиной руки и понял: тревога. Знакомый каждому ленинградцу сигнал изготовлялся где-то совсем рядом, но именно здесь в студии он был не слышен.
— Обидно, — сказала Катя. — Мы с Марком расписаны по тревоге и должны уходить. А вы — оставайтесь. Лучшего бомбоубежища нет во всем городе.
Дикторы оделись и ушли. Туляков и Савин, стеснявшиеся при них заглядывать в оконце, сразу осмелели. Они подошли к стеклу вплотную, а Савин даже прижался к нему носом. Девушка сначала притворялась, что занята и не видит, но потом не выдержала и показала Савину язык. Савина это только подбодрило, но деликатный Туляков застеснялся и отодвинулся в тень. Туровцев был слишком возбужден, чтоб заниматься глупостями, он шагал по ковру из угла в угол. Временами он останавливался, чтоб прислушаться, пока не понял: бесполезно, ничего услышать нельзя, разве что ахнет бомба. В этой отрешенности было что-то неприятное, он предпочел бы мостик, палубу, крышу дома. Вероятно, нечто подобное почувствовали и Туляков с Савиным, они вскоре отстали от оконца и, не находя себе применения, топтались посредине студии.
— Как под водой, — сказал Митя.
— Под водой, товарищ лейтенант, слышней.
— Знаю, гидравлический удар, — с неудовольствием буркнул Митя. Он не хуже Савина знал, что под водой слышнее, просто их память сохранила разное: у Мити — тишину первого погружения, у Савина — шум винтов над головой и гулкие, сотрясающие корпус лодки разрывы глубинных бомб.
Глухой удар, похожий на подземный толчок, заставил Митю вздрогнуть. Он взглянул на Тулякова и Савина и увидел, что те, в свою очередь, смотрят на него.
— Порядка тонны, — сказал. Савин. — А по-вашему, товарищ лейтенант?
— Тонна далеко или сотка близко. Что толку гадать? Как дадут отбой, сразу на выход — и домой.
— Это точно, беспокойно, — сказал Туляков.
Теперь уж не думалось ни о чем постороннем. Все трое прислушивались. Близких разрывов больше не было, но отбой дали только через час. Об отбое Митя догадался по яркому свету, вспыхнувшему в аппаратной. Через несколько минут появилась Катя. Она вбежала, слегка задыхаясь:
— У вас тут все в порядке?
Это всех рассмешило. Катя сначала удивилась, потом рассмеялась сама:
— Поняла: глупый вопрос. Про налет не спрашивайте, ничего не знаю. Кто-то сказал, что бомба попала в цирк, но это может быть еще и неправда. Теперь о передаче: график безнадежно сломан, передачу придется отложить. Идите домой и скажите отцу, чтоб не беспокоился. Может быть, я еще приду сегодня.
Она проводила их до барьера и осталась улаживать какое-то неблагополучие с пропуском.
Темнота вначале казалась непроглядной, затем глаза привыкли. Шли быстро, серединой улицы, там было светлее. Митя нагнулся и поднял еще теплый зенитный осколок. Перед поворотом к Фонтанке шедший сзади Туляков остановился.
— Что такое? — спросил Митя.
— Послушайте…
Туровцев остановился и услышал скребущие звуки, как при попытке зажечь спичку об истертый коробок, звуки приближались, кто-то бежал, шаркая ногами по зачерствевшему снегу, и прежде чем Туровцев успел разглядеть приближающуюся фигуру, Катя, смеясь и задыхаясь, тяжело повисла на его руке.
— Я с вами, — шепнула она.
— Что-нибудь случилось?
— Ничего. Просто я свободна до девяти ноль-ноль.
Отдышавшись, она пошла рядом, слегка опираясь на Митину руку. А Митя думал: как быстро она научилась ходить под руку с левой стороны и говорить ноль-ноль.
Он попытался вызвать у себя вспышку раздражения против Горбунова, но из этой затеи ничего не вышло. И старательно накапливаемое возмущение, и связанное с ним чувство собственной правоты — все это куда-то провалилось, а на смену им все явственнее проступали боль и страх. Боль была острая, пронизывающая, как в самбо при нажатии на болевую точку, а страшно было от ощущения полной беззащитности перед этой новой болью.
Цирк оказался цел и невредим. Над Фонтанкой пахло пороховой гарью; пройдя цирк, углубились в темный проезд, названия проезда Митя не помнил, но знал, что он выходит прямо на Литейный. Шли молча. Митя был мрачен. В положении человека, которому не дали договорить, всегда есть что-то комическое, Митя боялся, что его встретят насмешками, и еще больше — что насмешек не будет, все промолчат. Отношения с Горбуновым зашли в тупик, и соседство Катерины Ивановны было лишним напоминанием. Задумавшись, он наступил на что-то резко спружинившее под ногой, из-под калош полетели искры, а по всей улице, громыхая, побежали огненные змеи. Катя вскрикнула и метнулась назад, и Туровцев еле удержал ее за руку. Он еще не понимал, что произошло, но инстинктом подводника угадал, что единственная разумная команда — стоп!
— Туляков, Савин!..
— Здесь, — донесся до него смеющийся голос Тулякова.
— Стоять на месте!
— Товарищ лейтенант, разрешите… — Голос Савина.
— Не «разрешите», а стоять по стойке «смирно». Повторите приказание.
— Есть, стоять по стойке «смирно»!..
Катерина Ивановна засмеялась.
— К вам это тоже относится, — ворчливо сказал Митя. — Повторяю, всем стоять на месте и не шевелиться.
Он осторожно нащупал носком торчащий в снегу упругий виток и прижал его к земле. Вновь раздался треск, со свистом разбежались огненные змеи, вспышка, похожая на шаровую молнию, осветила поверженный трамвайный столб и путаницу проводов. Невероятно, но факт — провода были под током.
Предстояло принять немедленное решение — двигаться вперед или возвращаться.
— Туляков, вы в калошах?
— Так точно.
— А Савин?
— Нам не положено…
Митя задумался. До Литейного оставалось не больше сотни шагов.
— Туляков!
— Есть!
— Подоткните полы шинели, берите Савина в охапку и — самым малым вперед!
Он нагнулся, чтоб подхватить Катерину Ивановну.
Путь до Литейного показался бесконечным. Продвигались еле-еле, делая крошечные шажки. Митя не боялся наступить на провод — калоши были достаточной защитой, — опаснее было поскользнуться и упасть. Каждую минуту можно было наткнуться на один из витков чудовищной спирали, сыпавшей искры и издававшей грозовое громыхание. Мите она представлялась выброшенным на берег огромным электрическим гадом океанских глубин — издыхающим, но еще смертельно опасным.
На углу Литейного Митя расстегнул шинель и вытер шарфом струившийся по шее холодный пот. Подошли Туляков и Савин, и все четверо долго отдыхали, прислонившись к заколоченной витрине углового магазина.
По Литейному пошли быстрее. Катя, прикрыв рот платком, тихонько напевала: Ombra mai fu… Митя узнал.
— Что это?
— Не знаю сама. Что-то из Генделя.
— А что значит «омбра май фу»?
— Тоже не знаю. Что-то хорошее. Когда кончится война, обязательно узнаю, выучу и буду петь. Слушайте, Дима, — она прижалась к нему, — я только сейчас поняла, и то не поняла, конечно, а только стала чуть-чуть догадываться, что значит ходить по минным полям. Это, правда, похоже?
— Не знаю, — хмуро сказал Митя. — Никогда не ходил.
— Как? Разве?..
— Ну да, — сказал Митя, опережая вопрос, — Виктор Иваныч ходил, а я нет. Я еще только собираюсь идти…
