Разрыв-трава - Калашников Исай Калистратович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
Устинья валила лес на пару с Веркой Рымарихой. Верка почти не разговаривала, все делала молча, вечером, едва поужинав, ложилась спать, хотя все колхозники подолгу сидели у очага, с ярко пылающими смолянками, вели нескончаемые беседы про жизнь. Устинья в этих беседах тоже не принимала никакого участия, грелась у огня, прислушивалась к каждому звуку за стенами зимовья. Ей казалось, что Тарасов приедет обязательно вечером, зайдет в зимовье весь в пушистом инее, сядет у огня, и, увидев ее, чуть заметно, ей одной, улыбнется. Она его не видела с самой осени. Он почему-то вдруг перестал бывать в Тайшихе, из района приезжал лысый Петров, всякие другие начальники, а его не было. Последний раз она видела его тоже не в Тайшихе, а в райкоме. После того как ее и Игната приняли в кандидаты, Ерема повез их на утверждение. На бюро ей какие-то люди задавали всякие вопросы, но она никого не видела, кроме Анатолия Сергеевича. Он чуть наклонял голову и одобрительно улыбался, когда ее ответы были верными. Она навсегда запомнила его узкое большеглазое лицо с неодинаковыми бровями…
Приехал Тарасов днем, когда его Устинья совсем не ждала. Они с Веркой только что подрезали огромную сушину, падая, она зависла на березе, и, как ни бились, столкнуть не могли. В это самое время откуда-то сверху, с кручи, к ним скатились Игнат и Анатолий Сергеевич. Он был в коротком белом полушубке, подпоясанном широким ремнем с медной звездой на застежке, в барашковом треухе. За плечами висело двуствольное ружье. Отряхивая снег с серых высоких валенок, спросил:
— Наша помощь нужна?
— Даже очень. Видите, как засадили.
Устинья удивилась, что нисколько не растерялась при его появлении, только вдруг захотелось двигаться, говорить, она просто не могла ни минуты спокойно постоять на месте.
Игнат вырубил ваги, и они вчетвером попытались снять зависшее дерево, но не смогли.
— Бросим его к черту, — сказал Игнат.
— А если срубить березу? — спросил Тарасов.
— Нельзя. Опасно очень. Выскочить не успеешь, попадешь, как белка в кулему.
— А я все-таки попробую.
Тарасов, не слушая уговоров Игната, протоптал к березе дорожку, скинул полушубок, шапку, взял из рук Веры топор.
— Скажи ему, чтобы бросил безрассудство, — прошептал Игнат Устинье на ухо.
— Пусть…
Ей очень хотелось, чтобы он снял это дерево. Корнюха бы тоже мог снять, но он бы не стал этого делать.
Посмотрев вверх, на согнутую в тугой лук березу, на исклеванную дятлами сушину, Тарасов с размаху ударил топором. На голову ему посыпались клочья сухого мха, лепестки отставшей коры, но он уже не смотрел вверх, бил и бил топором по мерзлому стволу березы, отваливая на снег крупные щепки. Вдруг, резко хрустнув, береза и сушина разом рухнули на землю. У Тарасова было одно мгновение, чтобы выскочить из-под острых, как пики, сучьев сушины, и он не упустил этого мгновения. Отскочив в сторону, спокойно вытер ладонью разгоряченное лицо, стряхнул с кудрей корье и веточки. Устинья подала ему полушубок и шапку, поймала его взгляд. В серых глазах была задорная радость, веселый вызов опасности, и ей почему-то показалось, что все это он сделал для нее и ради нее, и если бы бог судил ей быть рядом с ним, он бы всегда так же задорно шел навстречу любой опасности, не было бы тогда человека сильнее, чем он, а она никогда бы не разлюбила его.
— Надолго к нам? — спросила Устинья.
— Завтра уеду.
Возвращаясь вечером в зимовье, напевала протяжные песни семейских, песни с постоянной тоской о несбыточном и несбывшемся. Тихо, невнятно, как вздох, повторяли ее песню горы. Высоко над ними золотой серьгой блестел месяц.
Колхозники были уже в зимовье, сидели мрачные. На столе,
на нарах, на лавках лежали развязанные мешки с харчами. Тарасов, хмурясь, стоял у очага.
— Что случилось? — спросила Устинья.
— Обокрал кто-то нас, — глухо проговорил Игнат. — У кого сало, у кого мясо, масло унесли. Из наших никто не мог. Со стороны пакостник был.
— Много утащили-то? — спросила Верка.
Она так и осталась стоять у порога, будто примерзла к косяку,
— Не в том дело много ли, мало ли, — вздохнул Игнат. — Обидно уж очень.
После ужина Игнат и Анатолий Сергеевич стали заряжать патроны, и Устинья подсела к ним, вызвалась помогать. Латунные гильзы маслянисто поблескивали, на чисто выскобленных досках стола чернели крупинки просыпанного пороха, россыпью лежала крупная и круглая, как горох, картечь. Устинья вкладывала в гильзы войлочные пыжи и передавала Анатолию Сергеевичу. Руки у него были узкие, с длинными гибкими пальцами. Хорошие руки. Корнюхины руки она не любила, слишком уж они твердые, грубые, и пальцы завсегда чуть скрючены, будто приготовились стиснуть все, что в них попадет.
Подумав так, она обругала себя дурой. Сравнивает его в последнее время то с одним, то с другим, а честно ли так делать? Если и ее сравнить с одной, другой, третьей, тоже можно отыскать много всяких изъянов, людей без щербинки, как новенькие монеты, наверное, никогда и не бывает.
Мужики на нарах говорили про войну.
— Расколошматим немца, поставим на колени, что с ним делать будем? — спрашивал Лифер Иванович. — Какое ему наказание придумаем?
— Уж будь спокоен, зададут жару! — пообещал Еремей Саввич так, будто это от него зависело.
Тарасов прислушался, что-то хотел сказать, но Устинья нечаянно прижалась своим коленом к его колену, чуть вздрогнула, словно обожглась, искоса, немного прижмурив глаза, посмотрела на него. Он поднял от стола голову и смутился. Устинья точно знала, отчего он смутился. Бывало, стоит ей посмотреть так на парня или молодого мужика, как тех сразу кидало в краску. Корнюху злили ее такие вот шуточки, говорил сердито: «Глаза у тебя как…» Но сейчас она сделала это без намерения и смутилась не меньше Анатолия Сергеевича, встала из-за стола, легла на постель рядом с Веркой Рымарихой.
Утром мужики стали собираться на охоту. Кроме ружья Анатолия Сергеевича, было еще два дробовика у Игната и Еремея Саввича. Устинья вызвала Игната на улицу, попросила:
— Дай, Назарыч, свое ружье. Христом-богом прошу!
Игнат помялся, переступая с ноги на ногу.
— Бери, что уж с тобой сделаешь… А я загонщиков поведу. Вышли из зимовья, когда гасли последние звезды. Стылый снег звонко скрипел под ногами, морозная мгла окутывала деревья.
Стрелков Анатолия Сергеевича, Еремея Саввича и Устинью Игнат расставил в начале неширокого распадка, сам с Веркой и Еленой пошел в обход к вершине. С вершины распадка они начнут спускаться вниз, переговариваясь, постукивая палками по деревьям, если косули здесь есть они бросятся вниз, прямо на стрелков.
Устинья сидела за толстым обгорелым пнем. Перед ней торчал из снега низкорослый ерник, дальше поднимался молодой сосняк, такой густой, что сквозь него, наверно, человеку и не протиснуться. Справа, внизу, кипела речка, слабый ветер сваливал клубы пара на противоположный косогор, они ползли вверх, вязли в густом переплетении веток березняка.
Встало негреющее солнце. Мороз больно ущипнул Устинью за нос, она сбросила рукавицы, спрятала лицо в ладонях. Где-то рядом, за ерником, сидит Тарасов, ей его не видно. Вряд ли он был бы доволен, увидев, как она прячет лицо стрелок называется! Козы такого стрелка и затоптать могут. Отняла руки, на левую надела рукавицу, правую, голую, спрятала за пазуху, положила ружье так, чтобы в любой момент можно было вскинуть и выстрелить.
Косули, гуран и три козлухи вышли левее, на Еремея Саввича. Устинья увидела их, лишь когда оглянулась на гулкий, как удар грома, выстрел. Они собрались в кучу, остановились, потом повернули к речке, побежали на Устинью. Серые, словно припорошенные снегом, взлетали над ерником, стремительные и легкие, как птицы. Раз за разом ударил двумя выстрелами Анатолий Сергеевич. Попал он или нет, Устинья не видела. Она взяла на мушку гурана, сделала вынос и нажала курок. Ружье сильно толкнуло в плечо, повалило ее на спину, падая, заметила, как гуран с маху перевернулся через голову кубарем, ломая ерник, покатился под косогор.
