Рожденные на улице Мопра - Шишкин Евгений Васильевич (читать полные книги онлайн бесплатно TXT, FB2) 📗
— Небольшой пустырь, кусты росли. Дальше шел бетонный забор. Впереди была тихая узкая улочка. Света там было мало. Фонари горели редко. Выпрыгнув из окна, я подвернул ногу. Сильно хромал. Но я боялся, что меня станут преследовать, и как можно быстрей стал передвигаться к улице.
— За вами гнались?
— Не знаю. Мне казалось, что за мной гонятся. Во дворе ближнего дома я постучал в окно первого этажа. В окно выглянула пожилая женщина. Я попросил, чтобы она вызвала мне «скорую помощь». Сказал, что у меня сломана нога. У меня действительно нога распухала. Я надеялся, что «скорая помощь» не будет меня отдавать обратно омоновцам. Но вместо «скорой» во двор приехала милиция. Мне надели наручники и привезли в отделение милиции».
… — Дядь Леш, для протокола, если вы читали, я сказал неправду. Там, в тренерской, насиловали Галю Мамаеву. На столе. Я в щель видел. Трое омоновцев. У одного даже автомат висел. Только штаны спущены. Потом они, наверно, ее застрелили. Им ведь не нужны свидетели… Они бы и меня застрелили, если б я сунулся… Я струсил. Я не знал, что делать, — сухим голосом, уже без слезливости и хныков признался Сергей Ворончихин своему дяде, когда ехали в машине, когда, видать, пришло чувство безопасности. — Я не буду здесь жить, дядь Леш. Кончу институт и уеду. Навсегда уеду. Я уеду из этой проклятой страны. Здесь жить нельзя… Уеду. Не хочу…
Здание Верховного Совета России еще несколько тучных осенних недель стояло среди Москвы брошенным, опустошенным, расстрелянным, с черным венценосным нимбом пожара. Каждый день тысячи людей приходили поглядеть на этот дом. Некоторые оставляли надписи на заборе стадиона «Красная Пресня». Там были и такие слова: «Простите меня, ребята. Я остался жив. Сергей В.»
Часть вторая
Река Вятка злато искрилась на солнце под крутояром. Ее ровные воды шли изгибистым руслом, которое терялось в кущах прибрежной зелени и дальних синеющих лесов.
Стояло яркое летнее утро. В тени еще пахло росой. На солнце — разливался полынно-полевой и цветочный дух. Жаворонок в вышине упивался собственной трелью.
Константин лежал на травянистом склоне реки, подложив под голову руки. Он смотрел в синее-синее небо и мечтал о любви. Он мечтал о любви так же целомудренно, как жил все свои годы. Правда, когда он был моложе, томление, ожидание, а порой и жажда телесной любви взнимала в нем кипящую волну беспокойства, это беспокойство доводило его до отчаяния, до удушья. Константин даже подумывал бросить монастырскую жизнь, податься в светскую бытность, в пучину страсти и греховного блуда… Но хладный разум шептал: «Куда ты сбежишь от себя, истинного? От мира Господнего?!» Константин смирял себя в истовых молитвах, в трудах, коих в порушенных красной эпохой монастырях и храмах премножество.
Все же любовь неотступно шла за Константином — он ей с радостью подчинялся. Он жил в ее эфемерных призрачных картинах, со временем выбрав себе образ девушки, которую полюбил враз, с первого взгляда, с первого вздоха, с первого слова. Что это была за девушка? — откуда? — когда он снова встретится с ней? — Константин не знал, а главное — не разыскивал ее, не загадывал с нею свиданий или обычных встреч, — он считал, что Господь и так смилостивился над ним, сведя с избранницей.
Она пришла в храм на Яблочный Спас с корзинкой яблок — краснобокий, сочный анис. Она была красива и проста, в светло-сером льняном платье с расшивным воротом, русоволосая, с голубыми глазами, в белой косынке. Она не вызвала в нем никакого плотского страдания, но сразу — очарование и тягу. Он первым подошел к ней в храме и, хотя знал сорт яблок у нее в корзинке, спросил про сорт. Другой вопрос был уже о ней самой:
— Как звать вас?
— Звать меня Александра. Мама Сашей зовет. А бабушка — Шурой. Кому как любо, — приветно усмехнулась она.
Все три имени ей очень подходили: она была Александрой — прямая, стройная, с высоким лбом, с серьезным вдумчивым взглядом, с покоем на устах, когда крестила себя перстами. Она была Сашей — милая, улыбчивая, светлоокая… Она была Шурой — простая, открытая, в льняном платье с красной вышивкой крестиком, в шлепанцах, похожих на лапти…
— Да угощайтесь, пожалуйста! — сказала Шура.
Константин взял яблоко, поблагодарил с улыбкой.
— Райское яблоко…
— Ну и на здоровье! — сказала Саша.
Они вышли из храма, оборотившись к надвратной иконе, перекрестились.
— Позвольте и мне вам подарить… — сказал Константин. Словно каким-то чудом у него в кармане оказался маленького формата, в кожаном тиснёном переплете псалтырь. — Без молитвы православному — и мёд горек.
Он передал ей священную книжицу.
— А вас как величают? — спросила Александра, с почтением держа псалтырь в руке.
— Константином, — смутился он. — В миру Константином… Отец Георгий.
— Я не забуду вас, — сказала Саша, прижала псалтырь к груди, поклонилась. — До свидания.
— Храни вас Бог.
Теперь Александра-Саша-Шура была с Константином повсюду. Александра стояла с ним рядом на долгих литургиях, молилась, шептала священные строки, вторя песнопению иерея. Саша ласково и просто протягивала Константину руку, и они, как два школьника, держась за руки, шли по цветущему лугу, по благоухающему лесу, по золотистой от солнечных блесток реке… Шура вместе с ним собирала землянику, смеялась, отгоняла шмеля, — они по очереди с ней пили из крынки молоко, так что оно текло по щекам и подбородку.
Константин любил свою избранницу, непорочную и светлую, больше всего на свете, любил до исступления, до радостного сумасшествия от сбывшейся божественной мечты, — так нельзя любить девушку в обыкновенной жизни, — и ему казалось, что эта любовь уже оттуда, из райского предела. Сок от спелого, поднесенного ею аниса был сладок и не забываем.
…Константин глядел в безбрежную синь неба и там, в зыбком слюдянистом свете наваждения видел свою избранницу. Она шла к нему навстречу, гордая, величавая Александра. Она спешила к нему — сердечная, распахнутая Саша. Она со смехом неслась к нему — босая, озорная Шура.
— Наверное, это и есть высший покой и счастье? — спросил Константин вслух.
Он приподнял голову. Все так же безмятежно золотилась река. Жаворонок трезвонил в вышине. Пахло полевыми цветами и полынью. Но в самом вопросе, который нечаянно сорвался с его уст, имелась какая-то каверза или сомнение. Что-то несочетаемое. Покой и счастье? Счастье — бурно, искристо, бесшабашно. Покой раздумчив, даже сонлив. Может быть, это блаженство?
Константин поднялся с земли, взял корзину, куда собирал целебные травы, ягоды и пошел к лесу, который опушкой прижимался к яру.
В лесу еще пели птицы, не угомонились с утра. Роса почти повсюду высохла, спала. На светлой поляне, которую обследовал тысячи раз, Константин достал из кармана несколько семян подсолнуха, протянул руку. Тут же стремглав к нему подлетела синица, села на большой палец, клюнула, сорвала с ладони семечко и отлетела прочь. Другая суетливая синичка также бросилась к протянутой руке с семечками.
Константин жалел птиц. Бедным птахам приходилось целый день искать пропитание себе и своим птенцам. Но приручал их осторожно. Птица должна надеяться только на себя. Должна быть трудолюбива, расторопна. Прикормленная человеком птица, уж не говоря о птице в клетке — не естественна. При этой мысли Константин улыбнулся, вспомнил Алексея Ворончихина с его жаждой естественного состояния жизни… Потом мысли дотянулись до Феликса. О! Старик ворон, отцовский любимец. Зачем он отпустил его на волю?! Клетка отняла у Феликса не только свободу, она обленивела его, отучила от трудоусердия. Наверное, Феликс был обречен. Для птицы свобода, возможно, ценнее, чем для человека. Хотя и человек, и птица становятся человеком и птицей только на свободе, только в свободе, только в естественном состоянии. Господь не строил клеток…
Константин оборотился в сторону монастырского храма, помолился, вспоминая унесенную белой метелью мать и пропавшего без вести отца.
