Противостояние - Витич Райдо (читать книги без регистрации .TXT) 📗
— Утоп скотина в сортире. Мои солдаты тут причем?
— Покрываешь?!
— Савельич, очень хочется кого-нибудь под трибунал отдать — бери меня, а ребят не тронь. Удавили? Не сделали бы — я сделал.
— Да ты сдурел!
— Да!… Да!! — закричал, не сдержавшись и у горла ребром ладони рубанул. — Вот мне где эти гниды фашистские! И не мне одному — всем по всему фронту!! Захлебнулись уже все дерьмом их! В ушах булькает! Я их тварей давил, давлю и буду давить! Ребята вместе с тобой были, когда Освенцим освобождали?! И что ты хочешь от них после?! Белоруссию вспомни! Выжженные деревни! Пустыню! Об одном все жалел — сволочь ту, что была там в тот момент не вижу, дотянутся не могу. Думаешь, один об этом мечтал — поквитаться? А потом приходим сюда, в чистеньки уютненькие гнездышки, и что видим? Что мало над нашими издевались — продолжают, курвы! Работорговцы хреновы! Ты девчонок видел этих?! Он их голодом сука морил! Измывался как мог! Насиловал! Что прикажешь, почетную грамоту ему за это выдать?! Я ему только пулю выдать могу!! И то жалко! Правильно его в сортире утопили. Достойная смерть!!
Семеновский нервно закурил:
— Нельзя настраивать население против себя!
— Да плевать мне на это население!!…. Кто его настраивает? — качнулся к нему Николай. — Ты листовки по указу Гитлера видел? "Звери к вам идут! Бойтесь большевистской чумы! Русские, русские идут!" Это мы звери! А они ангелы!… Правильно суки бояться. Ты Польшу с нами прошел: слезы! Вспомни, как нас встречали, как плакали и цветами закидывали. А тут смотрят на тебя, как на червя. Да хрен с ними, пусть смотрят как хотят, только ведут себя, как люди. Ребята детей вон их кормят без всяких указов и приказов, это как, не учитывается? А упырю голову свернули — сам понимаешь, за дело! Встретится такой, вовсе спалю, лично в его же хате!!
И стихли оба на минуту.
— Все! — отрезал Семеновский разозлившись. — Кончен разговор. Но учти, еще один инцидент — под трибунал точно пойдешь!
— Давай!… Только можно сначала Берлин возьмем?!
Семеновский сплюнул и попер подальше от командира.
— Правильно, правильно, — закивал Белозерцев. — А то устроили тут, куркули — недобитки! Пусть спасибо скажут, что как свиней их не режут. Дай ребятам волю, они б умыли здесь всех за все, что сами да семьи натерпелись! Политкорректность мать ее! А ничего, что у этих гнид ее сроду не было?
— Смолкни! — рявкнул и на него Санин, двери в дом пнул со злости. — Командиров ко мне! Всех!
Мишка скривился: сейчас проформу будет устраивать, орать и грозиться. А потом отпустит и забудет. Вот человек, а? На кой ляд себе нервы трепать? Ведь знает — послушают его опять, покивают, заверят, и… попадется еще один такой упырь на дороге — придавят без всяких страхов, скидок, сантиментов, благополучно забыв все разговоры. А он опять за ребят горой встанет, прикроет.
Сплюнул шелуху от семечек, пошел приказ выполнять. Его дело телячье.
Только отчитал командиров, приказ пришел — выдвигаться на Берлин.
— Вот там наш с тобой спор, Савельич, и решится, — надвинул фуражку на глаза Санин и вышел.
Последние бои, самые жестокие, самые жуткие, потому что победа вот она и так хочется дотянуться до нее, хоть одним глазком за край этой четырехлетней бездны заглянуть. И увидеть, убедиться — там все будет лучше прежнего: сады опять зацветут, земля вздохнет и залечит воронки — будут пашни и нивы заколосятся. Отстроятся города и по улицам опять будет оживленно двигаться народ, гонять на велосипедах мальчишки, смеяться девочки. Гордые старшеклассницы будут нести портфели мимо юношей, принципиально делая вид, что их нет. Не менее гордые мальчики будут шалить и стрелять из рогаток в гордячек, и получать за то подзатыльники от взрослых.
Все будет, будет… Вот только бы дожить.
Николай прекрасно понимал настроение бойцов и ему особенно тяжело давались последние шаги к крепости фашизма, последние приказы, отданные им. Но не прятался за спины и тем платил долг тем, кто не увидит Победы, потому что погибнет в этих последних боях.
Где-то далеко бухало, шли бои, а у группы образовалось затишье.
Они разместились в особняке с настоящей прислугой. Правда она оказалась из других стран: гречанка, полька, литовка и русская девочка из-под Орла.
Лена пробежалась по клавишам пианино в зале, чтобы только не слышать, что рассказывает Октябрина. Вся ее история была однотипной и радости не прибавляла. Радость была как и беда — одна на всех — там, за окнами, в десятке километров от этого здания — бойцы Красной армии брали последние рубежи. Пригород Берлина горел, и в этом дыму пожаре горели надежды смерти и возрождалась жизнь.
Так странно и страшно от этого было на душе, что брал озноб. Страшно было впервые не войны — мира, и нужен был, одновременно, как воздух. Сколько не говорили, сколько не верили — вот, вот конец войне, только сейчас приходило четкое осознание — действительно конец. И хотелось плакать и кричать, и не знаешь, чего больше.
Лена села на стул и пробежалась по клавишам, вспоминая ноты. Пальцы были непослушными, отвыкли от музицирования, забыли как мягко нужно касаться их. На курок, на гашетку нажимать плавно могли, а здесь крючило.
Октябрина ушла, пообещав настоящую ванну приготовить, и Лена перестала мучить пианино, пересела к Марии, поежилась:
— Озябла?
— Нет.
— А чего тогда?
Лена скатерть на столе ладонью огладила: красивая, таких и не видела никогда.
Девушка молчала, а женщина не стала, призналась:
— Не по себе. Конец войне, радуйся, а я думаю — дальше что и как. Я ведь даже туфли на каблуке носить разучилась, хожу, как солдат по плацу. И не баба уже — мужик в юбке. Объявят завтра демобилизацию и куда я вот такая? Все на войне осталось и я на ней. Пройдет? Не думаю.
Лена кивнула: у нее те же мысли были.
— Слушай, капитан, я все спросить у тебя хотела: а что это нас на задание сам генерал отправляет. Не высока ли честь? И лично заявляется. Вы с ним?…
— Дядя он мне, — глянула на нее: чего углядела?
— Примерно это и думала. Ты с ним о "после войны" не говорила?
— Нет. О Дине спрашивала — демобилизовали. Женщин потихоньку убирают из армии, — вздохнула и сказала к чему-то. — А у меня квартиру отобрали.
— Не поняла?
— Я тоже. Но факт в том, что ждет меня комната в коммуналке, а я сроду в коммуналке не жила и где этот дом, понятия не имею. Как домой возвращаться? Да и не домой получается.
— Дааа…Поехали со мной, — предложила вдруг. — Мы ж как сестры за это время стали. Все равно душой тянуться будем. Что у тебя, что у меня — ни кола, ни двора, ни родных, полная неустроенность впереди, а за спиной четыре года дерьма. Не вытравить сразу. Поехали? В Архангельск. Тетка у меня там старенькая. Вдвоем оно легче будет.
— Спасибо, — улыбнулась. — Но давай сначала доживем до демобилизации.
— Пессимистка ты.
— Реалистка.
— Нет, реалистка я. Не вытянуть одной, поверь. Я баба, пожила до войны, людей посмотрела. А ты девчонка. Думаешь, что на гражданке ждет, а точно не знаешь. Я хоть представляю.
— Это ты к чему? — уставилась непонимающе.
— А к тому, что здесь для мужиков мы сестренки, почти святое, а там уже другим станем. Напоминанием о всем этом дерьме. Они же, как мы от этого избавиться захотят, чистеньких, войной не искалеченных искать будут, а нас сторонится.
— Ерунду говоришь.
— Если бы. Уверена. Мужиков сколько поубивало? По деревням бабы одни. Сейчас другая война начнется — за мужика. И мы в ней проигрываем.
— Точно — ерунда.
— Девочка ты, — глянула на нее печально. — Посмотришь. За каждого цепляться будут. Самый непривлекательный красавцем себя чувствовать станет. А сколько с хваткой, своих полевых мужей к женам гражданским не пустит? Сколько жен это всем бабам, которые воевали, поминать станут? Сколько военно-полевых супругов разбегутся? Здесь мужикам любая баба — цветочек, а как мир настанет — не нужна будет. Потому что сами «цветочками» станут. И зачем им порохом пропахшие, огрубевшие? Там цветник ждет. Пока воевали — там молодые, нетроганные подрастали, нежные фиалочки. И конкуренции почти нет, повымело метлой фашистской мужиков. Потому что все кто отсюда домой поедет, одного желать будут — забыть, что было, не кричать по ночам, не вздрагивать от каждого звука, принимая его за налет или обстрел. Раны в душе не бередить, а залечивать. И потом военные-то девчонки тоже все искалеченные не телом так душой, а мужик не нянька, он себе няньку искать станет. Психология. Предсказуемо. Так что война-то цветочки, ягодки нас дома ждут.
