Кола - Поляков Борис (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
А Кира как подхлестнуло: знает! Ишь, сразу поняла. Вся Кола, выходит, знает. Один лишь он из последних. Смеяться?!
– Кир Игнатьич, нельзя! Вы не можете так! Это не вы! – И металась, стараясь поймать, вырвать из рук передник.
Но в Кире только уверенность крепла: знает! Одним миром мазаны, мокрохвостки! Оттого горой друг за друга. И, отталкивая Граню рукой, засовывал Нюшкин фартук себе в карман.
– Я вас же хочу спасти, Кир Игнатьич. Вы потом пожале-е-те! – Граня молила его истошно и все хваталась, старалась достать руками.
– Меня?! Я потерял честь?! – Он толкнул Граню сильно, суетясь, нашарил в комоде деньги и побежал. К Пайкину! К нему только! Лошадь сейчас нужна!
Во всей Коле единственная лошадь с бричкой только у Пайкина. Не для надобности купил, а больше дивить колян. Давал за деньги на свадьбы, на именины, для куражу. И себе запрягал в престольные праздники, ехал через дорогу в крепость: в церковь, потом в кабак.
Пайкин молча взял брошенные на стол деньги, косясь на лицо, одежду Кира, на голову убеленную, запряг ему лошадь и так же молча открыл ворота.
Кир на набережной остановил бричку, вынул Нюшкин передник. Вспомнилось: когда брал его, Нюшка была любящей. Она о свадьбе тогда мечтала. И в душе всколыхнулась ненависть, злость, обида. Сошел с брички, стал распяливать на дуге фартук. Глаза застлались на миг слезами: не так, может, это он? Пройдет ведь со временем все, минует. Но упорно привязывал к дуге фартук. Ништо! Пусть и Нюшка хлебнет горя. Пусть коляне посмотрят и посмеются. И он вместе с ними проветрит рот. Позор смехом страшен. Злорадство в людях, как дьявола, пробудить просто.
Кир знал: он один лишь вправе залогом распоряжаться. Его никто не может остановить, тронуть. Даже Нюшкины дядья бессильны в этом. Да и кто против Кира посмеет встать? Кто захочет разделить позор с Нюшкой? Разве тот, кого она предпочла. Но заступника не одобрит молва. А родителям каково? Шутка ли, будущая жена, сноха, опозоренная при всей Коле! И Кир трогал за поясом финский нож: а хотелось бы на смельчака глянуть. Ох, хотелось, чтобы он вдруг сыскался!
В кабаке никого не было. Кир выпил водки, взял полштофа, кусок пирога с собой, решил ездить до вечера, пока люди не соберутся у Парамоныча. Потом он тут погуляет, угостит многих. И поехал по улицам развалясь, припивал из полштофа, заедал пирогом, втягивал подбородок гордо. Ничего, что голова белая! Пусть коляне из окон смотрят: Кир жив еще, не раздавлен! За себя еще постоять сумеет!
Хотя с весны редкий день о войне в кузне не говорили, весть, что на Мурмане корабли врага сожгли шхуну Герасимова, как громом ударила. Да и понятно. Одно – когда война за горами, лесами где-то и можно над ней позлословить и понасмешничать, другое – когда враг в здешних местах ходит, подле твоего дома и грабит, жгет все подряд. А если вздумает прийти в Колу?
Народ в кузне с утра. По делам и так просто, сидят, курят, рассказывают: Кир шел в Норвегию с грузом хлеба. Шхуна по первой воде, сейгод построена. Груз с нее, такелаж и снасти англичане себе забрали, а команду свезли на берег. В становище они пришли тундрой, чуть живые от голода. Кир Герасимов, пока смотрел, как его шхуна горит, на глазах колян белый стал и едва ума не лишился.
Андрей ковал с Афанасием в паре, слушал. Ему Кир счастливым помнился. Шел тогда осенью меж колян: косынка на шее, смеющийся. Счастливый и молодой. Весь год с завистью вспоминался. А позже нередко и совесть Андрея мучила: такому парню переступил дорогу. А что он супротив Кира стоит?
Теперь разговоры о Кире тревожась слушал: непременно он пойдет к Нюшке. А чем их встреча окончится? У них любовь старая...
Сидящие в кузне как-то странно умолкли и потянулись выглянуть в дверь. Андрей опустил молот, увидел в ее проеме: пофыркивая, прошла лошадь, прокатились колеса брички.
– Никак Кир Герасимов? – с сомнением спросил Никита.
– Он... – отозвался кто-то из колян.
Люди в дверях смотрели молча. Никита и Афанасий спешно пошли туда. Выглянул и Андрей. Бричка стояла невдалеке. Парень, одетый празднично, подправлял на дуге расшитый женский передник. Будто флаг для игрища приспосабливал. На Кира, каким помнился он Андрею, парень похож не был: темный лицом, седой, худющий. И тревожно сжалось сердце при виде фартука на дуге.
Никита, расталкивая людей, суетливо пошел наперед, позвал сорвавшимся голосом:
– Кир! Кир Игнатьич!
Кир оглянулся – взгляд исподлобья, недобрый, пьяный, – заспешил к бричке и понукнул лошадь. Бричка дернулась, Кир повалился неловко, и видно было, как долго не мог он сесть в трясущемся кузове и все оглядывался назад.
– Пьяный, вот и куражится, – опять кто-то сказал тихо.
У Никиты руки растерянно не находили места. Он вернулся к своей наковальне, взгляд невидящий, потом молча присел на лавку, опустил в ладони лицо. Афанасий смотрел на Никиту окаменело, сжав рот. Сквозь зубы тихо спрашивал:
– Никита! Никита! Ты тоже эдак подумал?
Люди у кузни молчали, отводили от братьев глаза. Андрей их понял: Нюшку позорит Кир.
Никита поднял лицо. Даже сквозь копоть оно серым, землистым виделось.
– Может, еще не ее? – спросил с надеждой.
– Осенесь она шила этот передник, – Афанасий осекся голосом. – Перед его приходом.
Андрей развязывал на себе фартук. Что же будет теперь, что будет? Может, с Нюшкой их подсмотрел кто-то и шепнул Киру? Или Нюшка сама сказала? Господи, ей каково, если на дядьев смотреть больно!
Афанасий выбрасывал из горна заготовки.
– Домой нам надо, Никита. – И увидел суетность Андрея, добавил глуше: – Ты не ходи с нами. И никуда не надо ходить. Не дано нам отнимать это.
Андрей дернул, порвал завязку и скинул фартук. «Отнять» – было сказано. Афанасий метнулся к нему, схватил руку. В прищуренном взгляде растерянность, боль, отчаяние. А голос сквозь зубы, налитый глухой яростью: вот-вот она расплеснется.
– Тут кровью пахнет, Андрей. Кир знает, что за поклеп... А если уж он решился...
– Да вы-то родня ей или?.. – Андрей с силой отдернул руку. – Кто же тогда заступится?!
– Не надо, Андрей, – глухо сказал Никита.
Но внутри что-то сорвалось с места. Остановиться было уже нельзя. Он должен слово свое сказать. И в дверях оглянулся на миг к Никите и Афанасию:
– А если будут жизни лишать, тоже не шевельнетесь?!
Те, что стояли у кузни, расступились, страшась за него, смотрели. Но не думалось, что будут потом говорить по Коле, как все истолкуют. Андрей побежал за бричкой. На памяти были привязанный к дуге фартук, подпрыгивающие колеса брички, Кир, неловко валящийся в кузов, да мысль, что хорошая жизнь кончилась. Теперь сразу с двух сторон беды. И Кир не простит, и братья. Воздадут должное. Не шутка, меж таких домов учинил распрю. Вон какое землистое лицо стало у Никиты.
С тех пор, как Андрей вернулся из становища и от брата Сулля привез за акулий товар деньги, жизнь в доме сильно в лучшую сторону изменилась. Не только уже Афанасий, а и Никита нередко спрашивал и его совета. Андрей старался, чтобы к месту и к делу слово его пришлось. На земле будто тверже стоять стало. И в добровольники для защиты от возможного нападения на Колу он вслед за братьями записался. После работы ходил с ними на выгон, где шли учения. Вся муштра солдатская вдруг припомнилась. Андрей и раньше штыком и прикладом ловко умел орудовать, а против колян проворством сразу стал выделяться. Унтер-офицер сделал его помощником, других учить. Они не противились, скоро стали по имени окликать Андрея, звали на отдыхе посидеть, расспрашивали о прошлой жизни. Добровольникам он, как и Лоушкиным, пришелся.
...В южных воротах крепости следов брички не было. Но Андрей решил пробежать тут. Может, Кир заехал с других ворот, поставил лошадь за кабаком или в дальнем углу у хлебного, соляного, винного магазинов? И бежал к восточным воротам, оглядываясь на ратушу, казначейство, дом исправника, церкви.
Редкие встречные останавливались при виде его, смотрели недоуменно: рубаха расстегнута, грязная, закатаны рукава, руки и лицо в копоти. Не велел бы исправник его задержать. И решил про себя: «Не дамся. Непременно надо успеть. Нюшенька, как там она теперь?»
