Отчий край - Седых Константин Федорович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Верховские партизаны, все до одного средняки и отменные работяги, дружным смехом поддержали Прокопа. Тогда на них напустились низовские, вконец разоренные белыми, и начался горячий шумный спор, готовый перейти в тяжелую ссору.
— Хватит спорить! — оборвал их вошедший в читальню Семен. — Не затем я вас собрал, чтобы вы друг с другом грызлись. Есть дела посерьезнее. Сейчас будем читать военные сводки из газеты…
Сводки читал партизанам Ганька, водя карандашом по газетным строчкам. Он придал своему голосу всю строгость и торжественность, на какую был только способен. Висячая лампа светила тускло, и Семен подсвечивал ему сбоку снятой с гвоздя настенной лампешкой из краской жести. В читальне сразу стало тихо. Люди старались не пропустить ни слова, боялись чихнуть или кашлянуть. Все, о чем так скупо рассказывалось в газетах, близко касалось каждого. Дела оборачивались так, что в любую минуту и здесь, в Приаргунье, могла грянуть боевая тревога. И тогда снова седлай партизан коня, шашку — на бок, винтовку — за спину и отправляйся, куда прикажут.
Боевая тревога!.. Выкинь тогда из сердца и памяти все, что может лишить тебя стойкости и мужества в боях и походах! Если ты начал строить новую избу — бросай ее недостроенной, открытой всем ветрам и вьюгам. Пусть она стоит и напоминает людям, какое страшное дело — война. Или, может быть, ты дожидался от купленной с великим трудом коровы белоногого рыженького телка? Каждую ночь ты по многу раз вставал со своей бедняцкой, но все-таки уютной постели и выходил во двор. Оглядевшись в студеной тьме, шел ты к корове, чтобы не прозевать телка, не погубить его на лютой сибирской стуже. Но пробили, проиграли тревогу! И забудь про телка, с появлением которого было связано так много надежд в твоей жестоко обездоленной прежней войной семье. Да что телок! Придется тебе покинуть и мать, и жену, и белоголовых, целых три года не видевших молока ребятишек, у которых на четверых одни валенки и пальтишко, перешитое из видавшей виды партизанской шинели. Тяжело расставаться тебе с семьей и домом! Но утешься, если можешь, тем, что не легче будет расставанье и твоего боевого товарища — соседа. Лишь две недели тому назад девушка, о которой он много и тревожно думал в горах далекой Турции, на сопках Даурии и в тайге под Богдатью, стала, наконец, его женой. Без вина веселый и пьяный, ходил он с сияющими глазами, веря и не веря в свое долгожданное счастье. Уж он-то заслужил его, как никто! Шесть лет провел он на фронтах. Его миновали осколки и пули в больших и малых боях. А вот теперь, может, первая же пуля найдет его, сбросит с коня на родную, заваленную снегом землю. И жаркая кровь, капля за каплей, выточится в этот искрящийся от луны или солнца холодный снег. И не придется познать ему самого большого мужского счастья — счастья отцовства…
Пусть так! И все же ни один из них не дрогнет в последний момент. Наденет шашку, закинет за спину винтовку, взлетит на седло и помчится, куда придется. Дороже собственной жизни и покоя родных завоеванная в грозных битвах свобода родины, народное счастье.
Наблюдавший за партизанами во время Ганькиного чтения Семен видел, как они насупились и помрачнели. Как у одних тревожно, у других решительно блестели многое повидавшие глаза. Лука Ивачев, безрассудно храбрый в боях, терзал все время пальцами воротник гимнастерки. Вернувшийся недавно с прииска Алексей Соколов, на которого можно было положиться, то и дело дергал вправо головой, что случалось с ним только в минуту большого волнения. Симон Колесников то застегивал, то распускал ремень на полушубке. А Прокоп Носков сидел угрюмый и неподвижный и лишь изредка морщился, словно у него болели зубы.
Когда Ганька кончил читать, все сразу шумно вздохнули, задвигались, зашевелили руками и ногами, поглядывая один на другого. Семен немного выждал, потом спросил:
— Ну, слышали?
— Не глухие… Слышали!..
— А поняли, что от нас требуется?
— Ясно что! Боевая готовность! — ответил за всех Лука, и Семен с любовью оглядел этого маленького, проворного, привыкшего рисковать человека. Был Лука в жизни колюч и неуживчив, способен на самый вздорный поступок, но в бою не выдаст и не продаст.
— Так вот, товарищи! С сегодняшней ночи спать, не раздеваясь, коней и оружие держать наготове, — сказал Семен. — Граница у нас под боком. До нее даже на худом коне полперехода. Гости оттуда могут нагрянуть во всякое время. Чтобы не прихватили нас тепленькими на постелях, по ночам будем выставлять посты. Раз началось там, начнется и у нас… Сколько, по-вашему, надо постов?
Сразу же со всех сторон посыпались предложения. Первым высказался, как всегда, Лука Ивачев. Он сказал, что выставлять нужно не меньше четырех постов, по два человека в каждом.
— Тогда у нас только и дела будет, что на постах стоять! — крикнул из дальнего угла Потап Лобанов. — Да и не убережем мы себя с этими постами. Захотят, подкрадутся и снимут их без выстрела.
— Что же ты тогда предлагаешь? — спросил Семен.
— А я ничего не предлагаю. Вот надумаю, тогда и внесу свое предложение.
— Тогда помолчи и не перебивай других… Кто еще хочет говорить? Ты что ли, Симон?
— Могу и я сказать, — согласился Симон и поднялся со своего места, не переставая крутить в колечки закрученные усы. — Спать теперь, действительно, не придется. Если каждую ночь выставлять по восемь человек, то каждому придется раз в четыре ночи стоять на посту. А это дело не шуточное. Провести долгую ночь без сна да на морозе слишком накладисто. Лучше нам охранять поселок конными патрулями. Тогда можно и пятью человеками обойтись.
После него выступил Алексей Соколов и предложил к охране поселка привлечь надежных людей из бедноты, которые хоть и не ходили в партизанах, но стоят за новую власть.
— Тогда наберется нас человек шестьдесят. Это совсем не то, что тридцать. Только вот, где мы для них оружие возьмем? У них ни берданки, ни паршивого дробовика.
— Это ты правильно надумал, — похвалил Соколова Симон. — Среди бедноты добровольцы найдутся. Оружие мы им достанем. Реквизируем на время все берданки, какие есть в поселке. А охрану будем выставлять смешанную: пешую на посты, конную в патруль. Случись что — патрульные успеют нас разбудить… Неплохо бы спать нам всем в одном месте, да ведь вас никого из дому не вытянешь, от бабы не оторвешь.
Когда под конец встал вопрос о том, кому сразу же после собрания идти на пост, все выжидающе замолчали и потупились.
Коротать после бани ночь на морозе никому не хотелось.
Семен, посмеиваясь, переводил взгляд с одного на другого и не встретил ни одного ответного взгляда. Все смотрели себе под ноги, смущенно крякали, откашливались.
— Ну, так кто пойдет первым? — не вытерпел он. — Есть охотники?
Вдруг из-за стола порывисто встал Ганька и, смущаясь, звонко выкрикнул:
— Я пойду! Я сегодня в бане не парился, — объяснил он для всех причину своего неожиданного решения.
— Хорошо! Раз вызвался — пойдешь, — согласился Семен. — А кто еще в бане не был? Нет таких? Ну, тогда отзовитесь хоть те, кто простуды не боится.
— Я не боюсь. Пиши меня, — сказал Соколов и обратился к Лобанову: — А ты, Потап, чего воды в рот набрал? В таких унтах и шубе тебя из пушки не прошибешь.
— Да я ничего… Оно бы и можно, а я, паря, третий день кашляю и горло побаливает.
— Прокоп! А ты пойдешь со мной? — спросил Соколов, твердо уверенный, что тот откажется. Но Прокоп не отказался. Подумав, он решил, что лучше отвести свою очередь с субботы на воскресенье, чем в иное время. В воскресенье все равно не работать, а праздновать. Значит, можно будет вволю отоспаться днем. И Прокоп сказал:
— Раз Алехе хочется, чтобы я пошел, я согласен. Пиши меня.
— Ну, раз Прокоп согласился, то и я согласен, — крикнул Лука и деловито осведомился у Семена: — Когда прикажешь заступать и на каком краю?
— А вот давайте скоренько договоримся, — ответил тот.
На первый раз решили посты выставить в двух концах поселка после полуночи, а конное патрулирование отложить до следующей ночи.
