Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин"

Ожидая её, он решил, что внешних оваций при её приёме делать не следует.

«Во-первых, внешние овации могут вести к дипломатическим недоумениям; а во-вторых, ведь мы заговорщики, съезжаемся, чтобы сговариваться, соглашаться, придумывать, как бы вместо Екатерины II посадить на русский престол Елизавету II. А такого рода заговоры делаются втайне. Явно я должен показывать, что и не знаю о её прибытии, не знаю, за кого она себя выдаёт. Явлюсь к ней с полным уважением, но под сурдинкой, дескать, боюсь, как бы заранее Екатерина не узнала. Какие же овации и манифестации тут могут быть? Нет, ясно; всё внутри стен и ничего наружно. Она поймёт это, и я ей поясню».

И он написал в Рим, чтобы перед выездом она переменила имя, для того чтобы те, кто знал её под именем графини Пинненберг, не могли думать, что она-то и переговаривается с Орловым.

Али-Эметэ, по этому совету, приняла на себя имя графини Селинской.

Княжну подвезли прямо к приготовленному для неё дворцу. На лестнице её встретили два русских офицера, посланные для того Орловым, и гоф-интендант её двора.

Али-Эметэ любила роскошь и привыкла к ней, проживая состояние Ван Тоуэрса, Шенка, Марина, Рошфора, князя лимбургского и пенсию Радзивилла, но и она была поражена роскошью убранства, изяществом и комфортом, которыми её окружили.

Согласно придворному этикету, гоф-интендант её двора, представившись сам, представил ей и старших лиц её двора. Затем прислуга представлялась Доманскому и Чарномскому, по их званиям камергера и шталмейстера. Всё было чинно, изящно, отличалось изобилием, хорошим вкусом.

На другой день, едва Али-Эметэ встала, явился к ней от Орлова генерал-поручик русской службы де Рибас. Он спросил о её здоровье, передал от имени Орлова поздравление с прибытием и в самой почтительной форме выразил желание знать, не встречается ли в чём надобности, испрашивая с тем вместе для графа Орлова аудиенцию.

   — Передайте графу мою искреннюю и глубокую благодарность за всё, что им для меня сделано. Я здорова и очень буду рада видеть его во всякое время, хоть сейчас!

Де Рибас, разговаривая с ней, титуловал её высочеством, а однажды даже, будто обмолвившись, назвал величеством.

Али-Эметэ была в восторге от всего, что она видела и слышала.

   — Да, передайте графу, что я его сердечно, от всей души благодарю и рада видеть его всегда...

В эту минуту, будто вызванный волшебной силой её слова, как лист перед травой предстал перед ней замечательно высокий, стройный, плотный мужчина, с выражением необыкновенной энергии и мужественной силы. Эта сила, если можно так выразиться, светилась в каждом его движении, в каждом взгляде. Его плоское, довольно широковатое лицо весело и откровенно смотрело на неё; оно улыбалось приветливо, светло, так показалось, по крайней мере, Али-Эметэ, несмотря на то что несколько нависшие, густые брови придавали его лицу выражение строгости. Волосы его были слегка напудрены и падали кольцами на плечи, оттеняя белизну и нежность кожи не красавчика Григория, но русского удальца Алексея Григорьевича, который был, что называется, кровь с молоком, напоминая собой сказочного богатыря, воеводу светлого князя Владимира Красное Солнышко, Добрыню Никитича. И точно, Орлов был русский богатырь. Мускулы будто из стали; в плечах именно косая сажень; рука как молот; на лице боевой шрам виднеется; зубы мелкие, ровные, белые как снег, готовые перекусить железо. Казалось, ступит он — земля подастся; ударит — дом развалится; схватит за руку — руку оторвёт, за ногу — ногу, за голову — головы не будет...

Одет он был в генерал-адъютантский мундир русской императрицы, с голубой лентой через плечо и двумя звёздами на груди, украшенными бриллиантами, величине которых позавидовал бы сам великий могол.

Али-Эметэ сидела в креслах, когда он вошёл. Она хотела было приподняться. Инстинктивно она угадала, кто к ней входит, и хотела встать, приветствовать, но вместо того невольно откинулась назад и сделала бессознательное восклицание не то испуга, не то радости. Ей хотелось идти ему навстречу, сказать какое-нибудь ласковое слово, но она не могла, ничего не могла... Она просто обомлела, так поразил её вид и взгляд вошедшего.

   — По слову вашего вёл... императорского высочества, я счёл долгом явиться ту же минуту, чтобы засвидетельствовать свои рабские чувства беспредельного почтения и то бесконечно преданное вашему императорскому высочеству сочувствие, на которое от всякого русского вы, по вашему высокому происхождению и вашим несчастиям, имеете неотъемлемое право.

Али-Эметэ всё ещё не могла собраться с силами ему отвечать, не могла овладеть собой, подняться, и всё ещё по-прежнему полулежала в креслах, остановив на нём пристальный взгляд своих больших, страстных, выразительных глаз, как бы желая насмотреться на него, изучить его.

Перед ней был герой Хиосского пролива, сказочный витязь силы и мужественности, граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский.

Проговорив своё приветствие, Орлов стоял перед ней, несколько склонившись и окидывая в свою очередь её своим быстрым, проницательным взглядом. Она всё ещё молчала, не находя ни слов, ни голоса, чтобы говорить.

   — Да какая же вы красавица, матушка княжна, ваше императорское высочество, позвольте вашу ручку поцеловать! — продолжал Орлов, впадая в тон привычной своей искусственной простоты. — Я человек простой, русский и не знаю этих немецких тонкостей, где и что нужно говорить; а всё скажу, что такая красота... Вся вы в матушку вашу, покойную царицу, от которой все посланники с ума сходили и говорили, что краше её и на свете нет. И точна была хороша она, я её чуть помню; а вот вы её живой портрет. Позвольте ручку вашу поцеловать!

Али-Эметэ наконец осилила себя.

   — Рада познакомиться, граф, со славным победителем врагов православия и нашего дорогого отечества; тем более что первое слово моего знакомства должно быть слово глубокой благодарности за всё, за всё.

Собравшись с силами это высказать, она подала ему свою руку с робким чувством ожидания и даже как бы невольного трепета.

Али-Эметэ чувствовала, что этот человек приковал к себе её внимание; что влияние его на неё неотразимо; что дальнейшая жизнь будет зависеть уже от него. Где бы она ни была, что бы она ни делала, она уже не забудет, никогда не забудет ни огневого взгляда его серых глубоких глаз, ни его улыбки, приветливой и светлой, ни его голоса, проницающего душу, ни его простой и, как ей казалось, полной искренности речи... Да, она вечно будет помнить их, как будет помнить эту могучую фигуру, которою сама природа, казалось, хотела очертить в её воображении тип русского богатыря и очертила совершенно рельефно в Алексее Орлове, имя которого в это время сияло ещё не потускневшим ореолом чесменской победы.

Она проговорила свои слова и хотела приподняться, чтобы на поцелуй её руки дать, согласно тогдашней моде, ответный поцелуй в его щёку или голову, но не могла осилить себя. Поневоле пришлось ей снова опуститься в кресло, и она опустилась, ослабелая, изнеможённая...

   — Ваше высочество изволили устать с дороги, утомиться? — спросил Орлов, заметив её изнеможение. — Я вас обеспокоил?

   — Нет, нет! — торопливо отвечала Али-Эметэ. — Я рада видеть вас, граф! Я так желала... я так много о вас думала... Я представляла всегда себе, что только один Орлов, Алексей Орлов, в силах почувствовать, в силах понять, что я перенесла и что переношу, оторванная от родины, можно сказать, брошенная на произвол случая...

Разговор перешёл на политическую почву, в которой Орлов показал себя знатоком человеческого сердца, стало быть, тонким политиком. Он сразу подделался под её тон и вкус, угадав её мысли, её желания и олицетворив в себе все её надежды; так что, когда ушёл Орлов, Али-Эметэ осталась как бы очарованная. Ей уже казалось, что она в Петербурге и что корона, русская императорская корона, уже на её голове...

До самого вечера ходила она отуманенная, трогая ту свою руку, которую поцеловал Орлов, и прикладывая её иногда к своей горячей голове. Ей думалось, что вот эта самая рука может уже счастливить, может миловать. Она, эта рука, вызывает на её правление благословение её подданных, между которыми первый, вознесённый её благоволением на верх счастия и славы, это граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский.