Разин Степан - Чапыгин Алексей Павлович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
– Всем бы ты хорош, Петр Алексеев…
– Алексей, ась, атаман!
– Пущай Алексей! Даже имя твое – и то двоелишное. На Москву, хочешь, спущу?
– Ой, кабы на Москву! Никогда ее не видал – поглядеть, ась, охота до смерти…
– До смерти наглядишься!
Атаман, чокаясь с есаулами, видел работу плотников, знал, что виселицы справны. Он двинул на голове шапку. Подьячего подхватили стрельцы.
Разин крикнул:
– Покажите ему Москву! За ребро крюк взденьте, да повыше.
На площади с Алексеева содрали кафтан, сорвали рубаху и, в голый бок воткнув железный крюк, вздернули. К виселице кинулась старуха в черном, всплеснув руками, закричала:
– Дитятко-о! Алексеюшко!
– Ой, мамонька, проси у них хоть тело мое похоронить! Ох, тошно-о!
– Дитятко!..
Атаман крикнул:
– Соколы, гоните старуху. Пущай завтра придет – хоронить воеводину собаку!
С Волги в кремль казаки привели молодого персиянина, он ругался по-персидски, грозил кому-то кулаками, тыча в сторону на Волгу.
– Педер сухтэ!
– Этот, батько, с немчинами бежать ладил на керабле «Орел» царевом. Мы того «Орла» сожгли… Немчины. кое в паузках, кое в лодках уплыли Карабузаном в море, а этот на берегу сел и плачет…
– Царевич он, сын гилянского хана! Судьба его висеть там, на крюку, где Алексеев. Гей, повесить перса!
Молодого перса раздели догола, пинками подвели к виселице и, воткнув крюк в ребра, подтянули на ту же вышину, как и подьячего.
– Еще, батько, персицкой купчина, должно!
Стрельцы и казаки вытолкнули перед атаманом человека в бархатном голубом халате, шитом золотыми арабскими буквами, в голубой чалме с пером.
– Его я знаю, – засмеялся Разин и, подняв чашу с вином, сказал: – За твое здоровье, перской посол!
– Кушаи-и…
– Ты бился в пытошной башне, против нас сидел со своими слугами?.. И надо бы за то тебя повесить!
– Иншалла! Атаман, если так кочет бок…
– Бог ничего не хочет, а вот хочу ли я? То иное. Я не хочу Тебе худа. Соколы! Тут где-то его сабля?
Чикмаз достал с крыльца саблю посла с золотой рукоятью в ножнах, по серебру украшенных финифтью.
– Хороша сабля! Да коли Степан Тимофеевич велит – вот, бери, кизылбаш.
Посол взял саблю.
– Поезжай ты в Персию к шаху, скажи ему: «Атаман меня отпустил, ты же отпусти пленных казаков». Я знаю, они там у вас горе мычут!
Посол принял саблю, поклонился. Сказал персу-толмачу, который стоял сзади:
– Спроси у атамана мои пожитки!
Толмач перевел слова, атаман ответил послу, не глядя на толмача:
– Пожитки твои, посол, казаками разделены по рукам. Я не волен брать у своих то, что они взяли в бою… Поезжай так! Жизнь дороже рухледи.
Посол еще раз поклонился и ушел.
– Гей, стрельцы! Теперь подавайте мне воеводино отродье – сынов князя Прозоровского.
Голубые и розовые кафтаны стрельцов затеснились к крыльцу часовни, сверкая бердышами.
– Ени, батько, у митрополита кроются.
– Подите на двор к митрополиту, приказую ему дать парней!
Стрельцы ушли. Спустя час старший Прозоровский смело вошел к атаману, Был он в голубой измятой чуге, с гладко расчесанными длинными волосами, без шапки.
– Куда делся твой меньшой брат?
– Мой брат идет с монахами.
– Добро! Теперь скажи мне, княжеское отродье, где твоего батьки казна скрыта?
– Казну ведал подьячий Алексеев!
– Теперь не ведает – гляди!
Юноша Прозоровский обернулся к виселице – подьячий, скрючась, держался посиневшими руками за веревку; на крюке, впившемся в ребро, застыли сгустки крови.
– Видишь?
– Чего мне видеть? Знаю!
– Знаешь, так говори: где казна твоего отца?
– У моего отца казны не было, рухледь батюшкину твои воры-есаулы всю расхитили – повезли в Ямгурчеев! Чего ищешь у нас, когда оно, добро, у тебя?
– Ты княжеский сын?
– Ведомо тебе – пошто спрос?
– Мой род бояра выводят до корени, я ж вывесть умыслил род боярской до земли – эх, много еще вас! Гораздо вы расплодились, едино как черные тараканы в теплой избе. Гей, повесьте княжеское семя за ноги на стене городовой!
Встал Чикмаз:
– Я, батько, эти дела смыслю, дай княжича вздерну.
Чикмаз шагнул, обнял юношу и, закрывая его голову большой сивой бородой, сказал:
– Пойдем, вьюнош, кинь чугу, легше висеть, а чресла повяжи ремнем туже: не так кровь к голове хлынет.
– Делай, палач, да молчи!
– Ого, вон ты какой!..
Монахи привели младшего княжича в слезах, а чтоб не плакал, стрельцы дали ему медовый пряник. Русый мальчик, в шелковом синем кафтанчике, в сапогах сафьянных красных, испуганно таращил глаза на хмельных есаулов, страшных казаков с пиками, саблями и не замечал Разина. Взглянул на него, когда атаман сказал:
– А ну и этого! За работой Чикмаза вслед.
Мальчика к стене повели монахи. Палач с веревкой шел сзади.
– Кличьте попов! Пущай все здесь станут!
Попов собирали из всех церковных домов, а который не шел, тащили за волосы, пиная в зад и спину.
– Батько зовет!
Попы толпились перед часовней. Разин встал, упер левую руку в бок, спросил:
– Все ли вы, попы?
– Все тут, отец!
– Гей, батьки, нынче венчать заставлю вон тех боярских лиходельниц с моими казаками. Кто же из вас заупрямится венчать без времени да разрешения церковных властей, того упрямца в мешок с камнями и в Волгу! Она, матка, попа примет, едино как и убиенного казака. Слышали?
– Чуем, атаман!
– Подите к старым боярыням здесь, у церкви: кои негодны в жены – заберите их на Девий монастырь, отведите и дожидайтесь зова к венцу… Вы же, казаки и братцы стрельцы, киньте жребий: какая из молодых боярынь альбо боярышень кому придется – тот ту бери, к себе веди!
– Ай да батько!
– Спасибо, Степан Тимофеевич!
– О жонках много скучны!
Разин, слыша слезное лепетание оставшихся у церковной стены молодых боярынь, крикнул:
– Эй, жонки боярские, голосите свадебное, то ближе к делу! – Спросил есаулов: – Что ж я боя часов не слышу?
– Батько, – сказал есаул Мишка Черноусенко, – в пору, как сбросил ты с раската воеводу астраханского, сторож часовой в тое время в ужасти бежал за город, и нынче время знать будем лишь по часам солнечным, кои на другой башне…
– И то добро!
У собора спорили стрельцы с казаками, по жребию уводя боярынь и боярышень из кремля. Уходившие кричали хвастливо:
– Седни мы разговеемся!
Есаулы с атаманом продолжали пирушку на крыльце. В часовне жидко зазвонили ко всенощной, молельщики собрались кругом часовни, но внутрь идти не смели, Разин заметил, сказал:
– Эй, есаулы, тащи бочонки в сторону крыльца, – пустим скотов на траву.
Бочонки с крыльца часовни убрали, молельщики наполнили часовню. Пришел поп и начал службу… Послышался топот лошади; в кремль через Пречистенские ворота въехал на белой хромой лошади запыленный человек в синем жупане.
– Кто-то наш поспешает к пирушке?
– Кто такой?
– Лазунка, батько, с Москвы, то-то порасскажет.
– Ну, други, радость мне! Откройте собор, тащите хмельное к алтарю – там буду пить, а попов оттуда гоните.
Лазунка слез с лошади, подошел к атаману.
– Здорово-ко, батько Степан!
– Здорово, дружок! Дай поцолую.
– Избился я весь в дороге! Грязи на мне в толщу – ну и путина, черт ее…
– Ах ты, сокол мой! Каков есть – ладно.
Разин обнял Лазунку, они расцеловались.
– Куда ба мне коня сбыть? Хорош конь попал, да, вишь, и тот с ног сбился – путь непереносной.
– Стрельцы, приберите коня, напойте и подкормите!
– Справим, батько.
Коня увели. Бочонки с водкой, медом и брагой перетаскали в собор. Разин с Лазункой под руку пошли вслед утащенному хмельному. Обернулся к стрельцам атаман, крикнул:
– К собору, где буду пить, караул чтоб стал! Кому надо молиться, тот молись в часовне; а городским у Вознесенских ворот молитва: у Сдвиженья да в Спасском, а то в кремле, кой хочет, бьет поклоны богослову. В соборе буду пить с Лазункой. Да вот, младшего Прозоровского снимите со стены, дайте матери – в память того, что любой мой есаул из царского пекла жив оборотил… Со старшим завтра порешу!
