Шелихов. Русская Америка - Федоров Юрий Иванович (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
Бочаров черпал из котла сильно приправленное черемшой варево, поглядывал на ватажников. Лица крепкие, костистые. Перекормленных не видно, однако приметить можно было и то, что весна сказала своё и люди все после зимовки сил поднабрали. И Бочаров, уже понявший, что назад пути по воде нет, прикидывал, хлебая с ложки, насколько сил этих хватит для дальнего похода посуху. А поход такой, он знал, будет труден. Приглядывался исподволь. Молодого да неопытного и взглядом сшибить можно. Прут, чтобы гнулся, да не ломался, и то в трёх водах парят, а человек не прут, но душа живая, её поберечь надо.
Надежда, правда, ещё оставалась у капитана, что, может, встретят они лежбище морского зверя и шкуры возьмут, однако Бочаров никогда не слышал, чтобы на северной стороне полуострова брали зверя. Если бы лежбища здесь были, то наверное можно сказать, ватаги сюда добрались бы обязательно. Ан всё же в голове оставалось — найти лежбище и байдары поправить. «Хотя бы немного зверя взять, — думал капитан, — и того хватит подлатать дыры». С этой надеждой он и уснул.
Проснулся Бочаров от холода. В затылок поддувало знобящим ветерком. Капитан поднялся разом. Костёр догорел, серый пепел затянул угли. Горизонт был завален тучами. Над морем волоклись седые космы, обещавшие скорый дождь. Бочаров оглядел берег, плясавшие на поднявшейся волне байдары, и вчерашние заботы ворохнулись в нём с новой силой. «Так что же делать, — подумал, — как быть дальше?» И тогда же, у потухшего костра, Бочаров решил, что надо идти водой до реки Квийчак, впадавшей в море у основания Аляскинского полуострова, а оттуда, по долине, через сопки, через весь полуостров, к Кенайскому проливу. Он знал: через перешеек никто и никогда не ходил из русских. Земли эти были вовсе не изучены. Но Бочаров знал и то, что другого пути у них нет.
Капитан поднялся от костра и заторопил ватагу. Ветер рвал, разносил пламя под котлами, но Бочаров настоял, чтобы ватажники поели горячего. Решил гнать байдары без остановки, пройти морем как можно дальше, прежде чем изопревшие шкуры не позволят держаться на воде, и хотел, чтобы похлёбка подбодрила людей перед гонкой.
Когда отвалили от берега, Бочаров вывел свою байдару вперёд и, взяв ветер полным парусом, повёл вразрез волны, едва не черпая через борт. Время работало против ватаги, и он дорожил каждой минутой.
Начался дождь, на волнах появились штормовые, пенные барашки, но капитан не убавлял парусности.
Баранов пришёл на Кадьяк на пятый день после возвращения из похода ватажки Евстрата Ивановича. Старый управитель был плох после нападения медведя, однако жив остался. Кильсей успел выстрелом свалить зверя. Медведь сильно помял Евстрата Ивановича, половину кожи снял с черепа, прокусил до кости плечо, вывернул руку, но всё же Кильсей в последнюю минуту выхватил обеспамятевшего управителя из страшных лап. Сейчас Евстрат Иванович лежал в своей избе, обмотанный окровавленными тряпками, в жару, но, надеялись, встанет.
Когда Баранов вошёл к нему, Евстрат Иванович с трудом повернул голову навстречу и разомкнул губы:
— Вот как встречаю-то... — перевёл дыхание, добавил: — Здравствуй, здравствуй. Садись ближе.
Глаза у него нездорово блестели, борода висела тряпкой. Попытался улыбнуться, однако.
Кильсей подвинул Баранову чурбачок.
— Пониже устраивайся, ему голову держать трудно, — сказал заботливо.
Баранов присел.
— Поломал меня зверь, — помолчав, продолжил Деларов, — поломал.
Баранов осторожно коснулся рукой плеча старого управителя, сказал:
— Ничего, Евстрат Иванович, выдюжишь. Здоровьишко твоё поправим.
Деларов, лежавший навзничь на топчане, перекатил на него глаза, с интересом взглянул на нового человека и ничего на то не ответил.
Баранов, поняв его взгляд, как недоверие к своему «поправим», настойчиво повторил:
— Поднимешься, я травы сильные знаю.
Баранов считал себя умельцем в врачевании. А скорее всего, руки добрые у него были, и не коренья да травы, что он готовил, людей поднимали на ноги, но тепло, передаваемое его руками. Давно ведомо: есть люди, что руку положат и боль снимут. Так вот он, наверное, из таких был.
Деларов завозился на лавке, опёрся на локоть.
— Да ты лежи, лежи, — хотел было придержать его Баранов, но Евстрат Иванович отвёл руку.
— Ничего, — сказал, — так мне полегче.
Здоровенная взлохмаченная голова поднялась над подушкой, и два пронзительных голубых, как угли в горне, глаза в упор глянули на Баранова. Тут только Александр Андреевич по-настоящему разглядел старого управителя. Глубокими морщинами изрезанное лицо, крепкий подбородок, широкий лоб. Однако не эти черты бросились в глаза, но неизъяснимое выражение силы во всём облике Евстрата Ивановича, говорившее без слов — этого сломить ни медведь, ни болезнь не смогут. Он своё сделает. И Баранову вспомнился Потап Зайков. «Добрыми людьми, — подумал, — встречают меня новые земли. Кремушки всё, кремушки. Иные, знать, здесь не выдерживают. Не по зубам им земли эти». И словно в подтверждение того, что медведь хоть и поломал, но не одолел его, Деларов горячо заговорил:
— Александр Андреевич, ты вот что... Собери людей и давай двигай на место, что я выбрал под крепостцу. Место доброе, я всё оглядел. Славная крепостца будет. А здесь нам неспособно.
У Деларова пот выступил на лбу крупными каплями. Жар сжигал его, палил большое, мощное тело.
— Успокойся, успокойся, Евстрат Иванович, — остановил было старого управителя Баранов, но Деларов мотнул головой.
— Постой, — сказал хрипло, — постой. Я отлежусь... — Поморщился. — Дело сначала давай закончим.
Баранов замолчал.
— Двигай немедля, — продолжал Евстрат Иванович, — за лето всё успеете, ежели навалиться. И коняг, коняг поболее возьмите. Ты с ними дружбу води. Народ они добрый и помощники нам на новых землях.
Говорил он с таким напором, с такой убеждающей силой, что возражать было невозможно.
— Хорошо, хорошо, Евстрат Иванович, — ответил Баранов, — дай вот огляжусь и тогда уж двину.
— Нет, — резко возразил Деларов, выше вскинув голову. Поперёк лба надулась у него злая жила. — Времени у тебя нет оглядываться. Нет! И запомни и поверь — здесь, на землях этих, для огляду минуты нет. Знай ворочай да башкой вари, чтобы всё впопад было. Иначе не моги!
Откинулся на подушку, прикрыл глаза.
Всё сказанное им было выговорено голосом грубым, жёстким, наступательным, властным, как если бы он не от себя всё это говорил, но от всех пришедших на новые земли, и жизнь их здесь была груба, жестока, и лишь наступательность и властность могли позволить им зацепиться, удержать дикие эти земли, на которые они ступили первыми. И он не только говорил, но и был грубой, жёсткой, напористой и властной силой, которая покоряла новые земли.
Вот так наставил Баранова на управительскую жизнь старик Деларов. Так дела передал из рук в руки. И не раз, и не два за долгие-долгие годы на новых землях вспоминал Баранов хрипло вырвавшиеся из воспалённой глотки: «Иначе не моги!»
На другой день в Трёхсвятительскую крепостцу пришёл Тимофей Портянка.
Поход его был удачлив. Он и пушнину собрал, и столбы державные восстановил, где они были порушены, замирил индейцев побережья, но самым главным было, наверно, то, что новоземельцы знали теперь твёрдо, откуда на них идёт беда. Баранов долго расспрашивал Тимофея и окончательно убедился, как прав был Евстрат Иванович, сказав своё «иначе не моги!» Да, надо было поспешать. Жизнь новоземельная медлить не позволяла.
Баранов, сидя в управительской избе, зубами прихватил кожицу на губе, бровями завесился. Размышлял: «Трудно будет сразу ватагу поднять на строительство крепостцы. Трудно. Здесь людей надобно оставить достаточно, и там ворочать».
Портянка поглядывал на него, ждал, что скажет новый управитель. Кильчей, тоже крайне озабоченный рассказом Тимофея, ковырял мозоль на ладони. Однако сказал, ни к кому вроде не обращаясь:
