Великая Скифия - Полупуднев Виталий Максимович (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
Не ожидая ответа, агары вышли из шатра. Раданфир был вне себя. Хотел отдать приказание задержать дерзких агаров, но Фарзой удержал его.
– Подожди, Раданфир, – сказал он, – напрасно гневаешься. Агары дружны и не дадут в обиду своих старших, произойдет драка… Хотя они не правы, собираясь уходить, но к тебе обратились не случайно. Половина их коней пала, оставшиеся похожи на скелеты… Мы свою конницу вывели на Равнину, а об агарах и не подумали. Теперь они видят, что о них некому позаботиться, и решили сделать это сами. Воюют они на своем коште, не получая от царя ничего, и если вздумают уйти, то обвинить их будет не в чем.
– Князья и роды содержат свои дружины, Фарзой. Это закон отцов наших.
– Зато все князья и сам Палак уже отвели свои лучшие рати туда, где есть ячмень и пшеница… Роксоланы просто покинули нас. Уйдут и агары, если ты немедленно не начнешь штурма. Агары правы, сейчас самое время ворваться в Херсонес. Греки ослабли, да и наших воинов надо чем-нибудь ободрить, а то они опухли от сна и безделья.
Раданфир решительно возразил:
– Палак велел ждать. Херсонесцы от нас не убегут. Не сегодня, так завтра они откроют ворота.
Из города пробрался Вастак. Его подобрали на берегу залива и привезли в лагерь конные воины. Бледный, худой, с ввалившимися щеками, он походил на ожившего мертвеца. Отогревшись у костра и утолив голод, лазутчик с трудом поднялся на ноги. Долго кашлял, держась рукой за грудь. Отдышавшись, поднял слезящиеся глаза и хмуро посмотрел на венцы херсонесских башен. Непреоборимая слабость охватила его. По телу ходили волны озноба. В голове стучали сотни молотов, мысли стали острыми, как ножи, они резали мозг. Неутоленная ненависть и жажда мести, досада на непростительную медлительность скифских войск, горькое сознание бесцельности собственного подвига и страшной гибели кучки рабов-заговорщиков пекли огнем его душу. Телесный недуг после зимнего купания в ледяной воде, недоедание и чрезмерное напряжение всех сил измотали его вконец. Он понимал, что сделал все. Большего ему не добиться. В мгновенном исступлении Вастак поднял вверх жилистые кулаки и погрозил ими Херсонесу. Но лишь сильные руки сопровождающих воинов не дали ему свалиться на мерзлую землю.
Больной, обессиленный, но не сломленный Вастак предстал перед Раданфиром. Посоловевшие глаза вдруг сверкнули былой энергией и сметкой.
– Видишь, князь, – с усилием, но твердо сказал он, – какой я!.. Такие и херсонесцы – еле на ногах держатся. В городе голод, пожары!.. Сам я с верными нашему делу рабами поджигал дома, склады! Чудом остался жив. Все рабы, что служили нам, пойманы и замучены насмерть! Я сумел убежать… Спеши, штурмуй город! Не медли! Греки считают милостью богов твою нерешительность. Подымай войско!
– Вот видишь, – вмешался Фарзой, – надо ускорять приступ и немедленно взять Херсонес!
– Нет, Фарзой, нет!.. Я ценю твою эллинскую образованность. Но пока ты учился, я воевал! Ратное дело – тоже наука!
– Какое же это ратное дело – ожидать, когда город превратится в могилу!
– Вот и хорошо, пусть он станет могилой. Мы на ней справим тризну!
– А не получится ли чего худшего? Прости, мой друг, но мне кажется, что мы совершаем ошибку. Боюсь, мы прогадаем с этим ожиданием.
Но Раданфир был глух ко всем доводам. Он привык подчиняться Палаку и не представлял себе даже тени ослушания. Да и чего суетиться, думал он, Херсонес доживает последние дни своей независимости. Зачем бороться с раненым вепрем? Ему просто нужно дать издохнуть, а потом уже без забот свежевать тушу.
На следующее утро агары, собрав пожитки, в большинстве пешком отправились в путь. Оголодавших лошадей вели в поводу. Вместе с ними, с трудом держась в седле, выехал и Вастак. Его неукротимая натура не мирилась с создавшимся положением. Он решил обо всем доложить царю и склонить его на немедленный штурм города.
Греки, заметив передвижение войск в стане врагов, расценили это как начало снятия осады и устроили военную демонстрацию. Всех, кто мог ходить, вывели на стены. Они словно хотели сказать этим:
«Смотрите, мы еще полны решимости защищаться! Уходите, все равно ничего не дождетесь!»
Уход агаров имел и другое следствие. Именно в этот день было решено заявить скифскому военачальнику о сдаче города с условием пощадить его защитников от смерти, а дома и храмы от разграбления.
Когда агарский караван потянулся прочь от города, Миний в волнении заявил:
– Завтра решим, сдавать ли город.
После чего ушел к себе домой, заперся и ни для кого не открывал дверей.
К середине дня повалил снег. Окрестности города забелели мертвенной белизной.
Известно, что античные греки считались плохими мореходами. Но это не значит, что они всегда были такими. Мореходное дело постепенно улучшалось. И если во времена далекой древности эллины плавали только вдоль берегов, от гавани к гавани, боясь большого волнения, а наипаче бури, то со временем их плоскодонные корабли совершенствовались, искусство плавания развивалось и мореходы стали более смело отрываться от спасительного берега.
Правда, во времена Митридата большинство купеческих кораблей продолжало практику каботажного плавания. Но уже находились смельчаки, которые пересекали Эвксинский Понт поперек в самом узком его месте, между мысом Карамвий, что у Синопы, и противостоящим ему самым южным выступом Таврического полуострова – мысом Бараний Лоб. Говорили, что даже перелетные птицы перелетают через Понт только в этом направлении. Причем журавли для большей устойчивости в полете берут в клювы по камню. Тем более необыкновенным считалось плавание в открытом море. Таких храбрецов было немного, на них смотрели с удивлением и слушали их рассказы, замирая от страха. Не шутка пересечь поперек страшное Гиперборейское море!
Но такие подвиги совершались в лучшее время года, когда Понт наиболее спокоен, небо ясно и можно не бояться потерять нужное направление. Бывалые люди говорили, что при особо ясной погоде на половине пути между мысами удается с верхушки мачты видеть землю с той и другой стороны.
Им не верили и качали в сомнении головами.
2
Поздней осенью и зимой мореплавание вообще прекращалось. Поэтому херсонесцы никак не могли ожидать прибытия понтийского флота так поздно, когда уже не таял снег, а на море свирепствовали штормы.
И вот в печальный день, последний день осады, в момент принятия решения о сдаче города скифам, неожиданно прибыла помощь из-за моря.
Это было воспринято как чудо.
Понтийские корабли вошли в залив как призраки, порожденные мглой, нависшей над морем. Корабли дружным строем развернулись в виду города и лагеря осаждающих.
Все, кто увидел их сквозь сетку падающего снега, сначала не поверили своим глазам. Действительно, это могло показаться наваждением. Вдоль бортов многоэтажных судов намерзли грибообразные карнизы из льда. Их мачты побелели от снежной пены. Алые паруса стучали, как деревянные. Флаги скрипели и гнулись, напоминая железные флюгера. На них неясно виднелась эмблема понтийского царства: солнце над поверженным полумесяцем.
Это было красивое, захватывающее зрелище. Понтийские воины сплошной стеной стояли на палубах, все как один одетые в бронзовые шлемы и нагрудники, защищенные крылатыми наплечниками и чешуеобразными нарукавниками. Каждый имел круглый металлический щит и длинное копье с наконечником из халибской стали.
Над кораблями стояли облака морозного пара, выдыхаемого тысячами ртов.
Понтийцы не спешили высаживаться в городском порту, они даже не приблизились к гавани Херсонеса. Наоборот, они оставили город справа и сзади, повернув корабли носами против берега, усеянного толпами скифов.
В это время многие воины Палака, собравшись группами по пять-десять человек, сидели в теплых войлочных шалашах, сооруженных для пропаривания, столь любимого скифами. В таких шалашах любители садились в кружок вокруг костра, на котором калили камни. Потом камни окропляли водой с веника и подбрасывали в жар семена индийской конопли. Дышали удушливым, дурманящим паром, потели до десятого пота, пьянели от дыма конопли и начинали во весь голос петь нескладные степные песни. Выбравшись из такого шалаша, любители паровой бани шли в свои юрты и заваливались спать под кошмы, потные, разомлелые.
