Большое гнездо - Зорин Эдуард Павлович (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗
— Чо про Вобея-то, чо?
— Да будто он и увел коня...
— У меня и увел, аль других табунов ему мало? Что глаза вытаращил?.. Ты не гляди, ты живо поворачивайся — ежели не сыщешь коня, так и сам насидишься в порубе.
На том и прервал его властный стук в ворота.
— Кому там еще не терпится? — проворчал боярин и велел отворять.
— Батюшки! Да, никак, сам Кузьма у меня гость! — воскликнул он, преображая свое лицо: из мрачного оно вдруг сразу сделалось веселым и приветливым, а спина сама изогнулась, и руки сами потянулись к стремени.
— Вижу, не ждал ты меня, Одноок, и приехал я к тебе не ко времени, — сказал Кузьма, принимая услужливость хозяина как должное. «Пущай подержится за стремя, пущай берет коня под уздцы, — подумал он, глядя, как суетится Одноок. — Ишшо и не так он сейчас закрутится, как напомню ему о давешнем обмане».
— Да когда же не ко времени бываешь ты в наших домах, Кузьма, — говорил боярин, забегая перед Ратьшичем и заглядывая ему в лицо, — когда же не ко времени, ежели сидишь одесную от князя и милость черпаешь из его рук?! Все мы твои верные слуги и помощники, и в теремах наших не мы, а ты всему хозяин.
— Вона куды хватил, боярин! — рассмеялся Кузьма. — Нешто и в твоем тереме я вольной господин?
— Истинно так, — не сморгнув глазом, отвечал Одноок.
— Значит, и ты мой слуга, и я волен брать в твоем терему все, что ни захочу?
— Бери все, но только брать у меня нечего. Неурожайный нынче выпал год, так в ларях у меня не сокровища, а мыши...
— И в скотницах золота нет?
— Откуда золото? Нет у меня ни золота, ни серебра, Кузьма, а все, что сказывают, так это просто наговор.
— Нешто и табунов у тебя нет?
— Да разве это табуны! Одни клячи...
— И земли нет?
— Худородная земля-то. Ту, что пожирнее, другие наперед меня вгородили в свое поле.
— Да как же живешь ты, Одноок, как же перебиваешься? — издевался над боярином Ратьшич.
— Так вот живу, так вот и перебиваюсь, — не замечая издевки, вздыхал и охал боярин.—Хоть бы князь меня призрел, — может, и встал бы на ноги... Слышь-ко, Кузьма...
— Ась?
— Что бы тебе словечко за меня перед Всеволодом замолвить?
— Эко чего захотел, боярин! Да как же я словечко за тебя замолвлю?
— А так вот и замолви...
— Да как же я словечко замолвлю, боярин, — продолжал Ратьшич, — коли ты у князя нынче в опале?
— Что ты сказываешь, Кузьма? — отшатнулся от него Одноок. — Да в какой же опале, ежели греха за собой не зрю?
— Грех великий на тебе, боярин, и скоро того греха не избыть. Аль забыл, как водил в поход хромых да слепых, как лучших коней оставлял в табуне, а сам предстал перед князем на клячах?!
— Было такое, грех такой был, — отступил Одноок от Ратьшича и полупил глаза.
— А знаешь ли, как гневался на тебя князь?
— Шибко?
— Ежели бы не моя заступа, ежели бы не пожалел я тебя, боярин, сурово наказал бы тебя Всеволод и на древность рода твоего глядеть бы не стал. Сам ведаешь, рука у князя тяжела — что сделает, о том потом не жалеет... Пропал бы ты, Одноок. А за что? За коней, коих нет у тебя, да за холопов, коим и в хорошие-то дни красная цена — ногата?
— Нешто и впрямь пропал бы?
— Пропал бы. А ежели нынче напомню князю, то и нынче пропадешь!
Страшно сказал Кузьма, поглядел в глаза обмякшего Одноока ледяным взглядом.
Вот и весь разговор. Стал боярин унижаться и заискивать перед Ратьшичем. Кузьма молчал.
— Да скажи хоть словечко, Кузьма, отпусти душу...
— Куды же душу-то твою отпустить? Уж не в монастырь ли собрался, Одноок?
— Можа, и в монастырь... Шибко напугал ты меня, спасу нет. Отпишу земли князю, а сам — в монастырь.
В самый раз дошел боярин. Набрался страху, к балясине прислонился, ногами потрухивает — вот-вот упадет.
— Погоди в монастырь-то спешить, — сказал Ратьшич, поддерживая Одноока под локоток, — сына сперва жени.
— Куды там сына женить! — понемногу приходя в себя, осмысленно поглядел Одноок на Ратьшича. — Кабы невеста была, да кабы срок приспел...
— Невеста сыскалась, а срок давно приспел...
— Ты про что это речи завел? — уже совсем придя в себя, подозрительно оборвал Ратьшича боярин. — Ты куды это поворотил?
— А туды и поворотил, что на Покрова свадьбы на Руси играют. Аль слышишь впервой?
— Слышу-то не впервой, сам женился на Покрова, да что-то по-чудному ты про Звездана заговорил...
— Нешто сам, боярин, не знал?
— А отколь мне знать? Сын к Словише ушел, со мною не знается...
— Что же не спросишь ты меня, Одноок, кого выбрал Звездан в невесты ? — удивился Ратьшич.
— А кого ни выбрал, дело его.
— Не отец разве ты ему?
— Отец-то отец, да он ко мне спиною поворотился. Бродяжничает, живет себе в охотку...
— У князя на службе Звездан, — насупил брови Ратьшич. — И говорить про него так, боярин, не смей. Нынче жаловал ему Всеволод серебряный перстенек со своей руки.
— Вижу, Кузьма, он и твоим любимцем стал, — прищурился Одноок.
— Того не скрываю. А тебе так скажу: весь ты, Одноок, от головы до пят в моей полной воле. И потому исполнишь все, как сказано будет.
Сурово говорил Ратьшич, лазейки для боярина не оставлял. Одноок сразу это почувствовал и снова сошел с лица.
— Сватай сына за Олисаву, Конобееву дочь, — продолжал Кузьма.
— Да что ты! — со страхом перебил его Одноок. — Как же я его за Олисаву-то посватаю, ежели с Конобеем мы лютые враги?
— Сватай сына за Олисаву, — повторил Кузьма, не слушая боярина, — и сговаривайся с ним по обычаю. И чтобы тихо и гладко у вас все было. Не то заступы моей за тебя перед князем не будет.
Ясней ясного сказал, сам обрадовался, как складно получилось. От такого прямого указа пошатнулся Одноок, как от удара. Даже глаза закрыл, чтобы не так страшно было.
— Смею ли возразить тебе, Кузьма? — сказал он наконец, обретая голос.
— И не смей! — оборвал его Ратьшич, повернулся и пошел к коню.
— А как же в гости? — запоздало всполошился боярин, подскочил, снова придержал Кузьме стремя.
— В гости после наведаюсь, а покуда — бди.
В тяжелом расстройстве оставил Ратьшич боярина, крепкую загадал ему загадку. Пусть думает. А договора порушить он не посмеет, нет.
Мог ли подумать Конобей, что не пустые слова говорил ему Словиша про Одноока, что и впрямь приедет на его двор скупой боярин, что унижаться будет и просить — забери, мол, то, что не мое, что вымогал неправо, и Потяжницы возьми: все равно деревенька на отшибе, никакого от нее проку.
Конобей цену себе набивал, с ответом не поспешал, Олисавы не отдавал, но и не отказывал.
— Не порогом мы поперек тебе встали — есть и получше нас, боярин, — говорил он, радуясь, что может досадить Однооку.
Одноок потел, рукавом опашня осушал мокрый лоб, едва сдерживался, боясь прогневиться.
— Дело не наше, сосед, а молодое. Что получше, а что похуже, не про нас с тобой сказано. Звездан один у меня сын, одна дочь у тебя Олисава.
— Кабы не одна дочь, так я бы и рядиться с тобою не
стал, боярин. Преступаю обиду свою, попреками тебе не досаждаю, а разговор вести хочу несуетный, не как на торгу, а по-родственному...
— Да где уж по-родственному-то, где уж, как не на торгу, ежели будущего свояка своего с сумою пустить вознамерился. За тобою приданое, сосед, а ты моей уступке не рад.
— О моем приданом речь впереди. Сговор у нас нонче — покуда не сватовство.
— Да что дале сговариваться-то, ежели я тебе весь свой прежний прибыток уступил?! Ежели и деревенькой не поскупился?! У нас нынче и орала, того гляди, совьются вместе...
— Э, нет, межа — дело святое. Без межи не вотчина, — возразил Конобей, покачивая головой. — Куды какой ласковый разговор повел ты, боярин. Но только словам твоим веры у меня нет.
— А коли веры нет, так почто речь?
