Первый генералиссимус России (СИ) - Пахомов Николай Анатольевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии txt) 📗
«Плут и пройдоха, — определил Шеин, наблюдая за маневрами челобитчика. — И, к счастью, — трус. Больше с наветом никуда не пойдет. Однако нагнать на него еще страху не помешает».
— А может, ты, иродово отродье, награды возжелал, потому и решился на оговор? — вновь спросил грозно, гипнотизируя ябедника черными глазами.
— Виноват, батюшка-боярин, — покаялся Ивашка, внутренне удивляясь прозорливости воеводы, — была такая пагубная мысль. Прости, окаянного…
— Ладно уж, прощаю. Ступай.
Обрадовавшись, что целым удается покинуть воеводские палаты, Истома заторопился к выходу. Но не дошел он, пятясь задом и постоянно кланяясь, до двери, как Алексей Семенович окликнул его:
— А десятника стрельцов Фролки у съезжей не видать?..
— Был, осударь-воевода, был… — остановился, как вкопанный, Ивашка. И преданно глядя в лицо воеводе зачастил: — С сыном своим… Семкой. Это при этом-то Семке дьячок-то Пахомий…
— Опять! — рыкнул воевода, да так, что церковный староста вздрогнул всем телом, а сонливо ползавшие по столешнице мухи взмыли черным роем к потолку.
— Виноват! Бес попутал…
— Если стрелец Фролка еще не утек, то покличь ко мне.
— Сию минуту, сию минуту… — вновь закланялся Ивашка. И задом, задом — к спасительной двери.
Вот уж и дверь отворилась. Еще один шажок — и прощай страшные палаты. Но вновь звучит голос воеводы:
— А у Никишки-стрельца баба и впрямь хороша?
— Ох, хороша! — Остановился на пороге челобитчик, внутренне обрадовавшись, что из сказанного им воевода ничего не забыл и забывать, по всей видимости, не собирается.
— Все. Иди уж…
«Хоть и грозился, а всему внял. Значит, жди расправы над дьячком и Никишкой, — радовалась невесть чему черная душонка церковного старосты, пока сам староста выбирался на улицу из воеводских палат. — Поход сей, ей-ей, не был напрасным».
Господи, почему так?! И где же возлюби ближнего своего?..
Вновь открылась дверь, и в воеводскую вошел крепкотелый мужик лет тридцати пяти. В стрелецком кафтане курской конной сотни, при сабле, но без бердыша и пищали. Шапка, как и подобает, в левой руке, колпак до пола свисает. Русые волосы стрижены под горшок, усы и борода аккуратно причесаны гребнем. И то ли пеги от природы, то ли так смотрятся в неровном свете воеводских палат — не разобрать. Цвет глаз по той же причине не определить, возможно, и карие… Но смотрят открыто, без страха.
Поклонившись поясно, стрелец хрипловато произнес:
— Кликали, батюшка-воевода?
— Если ты стрелецкий десятник Фрол, то кликал…
— Он самый.
— Ну, раз ты тот самый стрелецкий десятник, то скажи мне, Фрол, почто вчера позволил своим стрельцам речи непотребные вести, — изучив внешность стрельца, уперся в него воевода тяжелым взглядом, словно опытный охотник острогой в чрево медведю.
— Никаких непотребных речей никто не вел, — не моргнув и глазом, тут же ответствовал Фрол. — Да и когда-то было быть любым речам? Сначала в сотне вашу честь встречали, потом дома поснедал чуток, позанимался по хозяйству малому — ибо на казенную денежку надейся, но и про простую полушку не забывай! Да и на боковую! — Растянул Фрол рот в дурашливой улыбке. — Стрелец спит, а служба идет. А с утра, — закончил серьезно, — уже здесь.
— А вот перед тобой был купец, — вперился воевода рысьими глазами. — Он-то и говорит, что стрелец твоего десятка грозился ссечь голову воеводе, ежели тот на его жену-красавицу взглянет. А?..
«Вот же иудино семя, — помянул недобро про себя Фрол купчишку Ивашку, — под монастырь подвести хочет, пес шелудивый… Да и Никишка хорош — язык распустил. Теперь вот стой да отбрехивайся». Вслух же молвил иное:
— А Ивашка-то — враль старый. Его послушать — так кругом одни грешники, пустобрехи и лодыри, и только он — единственный праведник да труженик. Но стоит чуток копнуть — гнилой, никчемный человечишко. Про таких-то говорят: ни Богу свечка, ни черту кочерга…
— Вижу, ты, стрелец, не только смел, но и враль — похлестче этого Ивашки будешь… Врешь — и не морщишься. — Изломал губы и бровь в язвительной ухмылке Алексей Семенович. — Да пес с тобой… Недосуг мне ныне, в первый же день, вашими скудоумными брехнями заниматься. Коснись в другой раз — не спущу! Сполна сыщу! А ныне — уж так и быть, оставлю без последствий.
— Спасибо, батюшка-воевода Алексей Семенович, на добром слове, — отвесил очередной поясной поклон Фрол. — Хоть я и ни в чем не виноват, но твою доброту век не забуду и отслужу. Уж поверь…
— Запомню, — хмыкнул усмешливо Шеин. — А откуда про имя-отчество проведали? — окинул стрелецкого голову подобревшим взглядом.
— Так земля-то слухом полнится, — позволил улыбнуться и себе Фрол. — И как воеводу, боярина Шереметева, звать-величать, тоже знаем — Петр Васильевич. Чай не в чистом поле либо в черном лесу живем — во светлом граде Курске.
— Что-то светлости да чистоты в этом граде я не заметил, — теперь уже откровенно рассмеялся Шеин наивной вере стрельца в чистоту и опрятность своего города. — Вдоль дороги…
— Большой Московской… — подсказал Фрол ненавязчиво.
— …Да-да, вдоль Большой Московской дороги, — не стал серчать воевода, что был перебит на полуслове, помимо воли испытывая к стрелецкому десятнику какое-то расположение, — когда ехали сюда, горы мусора, золы, навоза, сена и соломы, куриных перьев видать… Коровьи лепехи кругом, куриный помет…
Фрол развел руками — мол, что поделаешь… что правда, то правда… Про себя же подумал: «Глазастый, черт, приметливый. Все огрехи-прорехи заметил. Недаром, значит, верхом ехал, а не в карете…»
— А вот в иных странах и у иных народов такого непорядка нет. Все чисто убрано, подметено, — заметил между тем Шеин, вспомнив свои посещения в Москве Кукуя — немецкой слободы. — Впрочем, откуда тебе, стрелец, про то знать…
— Далее Перекопа и Украйны не хаживал, — словно бы извинился Фрол. — А там, как и у нас — дерьмо вдоль дорог, пыль, кострика… Одним словом, ества для ветров, для вихрей — забава.
— Смотрю, — вновь не совсем по-доброму усмехнулся воевода (надо же власть показать), — ты не только смел, но и за словом в мошну не лезешь.
— Так то от жизни стрелецкой да молодецкой, батюшка-воевода… Тут либо ты уел, либо тебя слопали. Третьего не дано…
— А на Украине где побывал, с кем?..
— Так это с князем и воеводой нашим Григорием Григорьевичем Ромодановским, царство ему Небесное, — истово перекрестился Фрол. — И в Киеве, и в Белой Церкви, и Чигирин брали… Хороший был вой и вождь. Стрельцов без дела не забижал. Жаль его…
— Жалеешь? — Не стал дальше Шеин дожидаться, где и в каких местах побывал курский стрелец в походах с воеводой Белгородского полка Григорием Ромодановским.
— А как же, — был искренен Фрол. — И самого его жаль, и сынка его — Андрея Григорьевича. Вот же невезучий человек, сынок-то… — проявил десятник к удивлению воеводы такие познания, о которых не каждый родовитый боярин знал, — сызмальства в турецком плену. А не успел по выкупу выйти, уцелев среди басурман, так снова горе-беда — среди русских же людей смерть свою обрел…
— Не среди людей, а среди мятежников, бунтовщиков, татей и воров государей наших, — жестко поправил Шеин, полыхнув пламенем глаз. — Но будя о том… Ты мне вот что скажи: дьячка Пахомия знаешь?
— Как не знать, — внутренне насторожился Фрол, даже живот втянул. — Курск хоть и большой град, но все же не настолько, чтобы в нем друг друга не знали.
— Ну-ну! — подстегнул воевода.
— Знать — знаю, но дружбы не вожу, — не обратил на понукание особого внимания стрелецкий десятник. — Он — на посаде, я — в слободке… Он при кадиле и Псалтыри, я — при сабле да пищали… Он на амвон восходит, а я — вскакиваю на коня. Вот такая мы с ним родня, — закончил с едва уловимой усмешкой. — Правда, пару зим моего сына Семку грамоте обучал. Как и иных прочих…
— Что он за человек? — понимая, что стрельца, как старого воробья на мякине, ходя вокруг да около, не провести, задал Шеин прямой вопрос.
