Кеес Адмирал Тюльпанов - Сергиенко Константин Константинович (онлайн книга без TXT) 📗
– Какой-то человек, господин сержант. Это фамилия.
– Я понимай. Што означайт «де»? Я был Париж. Париж «де» означай граф, барон, виконт. Пример: де Тюржи, де Тревиль. Мадрид «де» означай дворянин. Мне говориль, Схоорнстеенвегер есть шик-шик, чистить труба.
– Правильно, господин сержант. «Схоорнстеенвегер» – по-нашему «трубочист».
– Полушается, де Трубочист? – Готескнехт опять вытер лоб огромным красным платком, потом ещё выжал в него нос. – Фуй, шепуха. Голланд есть смешной страна.
– Конечно, господин сержант. Очень смешная страна. Мы, маркенцы, хоть и живем рядом с Голландией, но не очень-то с ней дружим. Мы сами по себе. Ни с кем не воюем, ловим рыбу, торгуем. А голландцы нас только грабят.
– Где бывайт остров Маркен?
– Рядом с Амстердамом на Зейдер-Зее, господин сержант. А если точнее, то ближе к Монникендаму. На лодке полчаса морем, господин сержант, так что вы легко доберетесь.
– Ви желает ехать нах Маркен?
– Конечно, господин сержант. Свадьба назначена через три дня. Так что и вы не опаздывайте.
– Я имей приказ полковник Вальдес не пускать ни один шеловек.
– Но это медведь, господин сержант!
– Фуй, – пыхтел Готескнехт, – хитрый малшик…
Я уже видел, что этот Готескнехт простой дядька, которому надоели приказы полковника Вальдеса. Может, похныкать? Тогда наверняка пропустит. Я было собрался пустить слезу, как Готескнехт махнул солдатам.
– Я проверяй ваш фургон и отпускай все четыре стороны. Я не воюй с малшик и медведь, шёрт побирай!
Копейщики лениво обшарили фургон. Сначала им попалась клетка с голубями.
– Это свадебный подарок Помпилиуса, – поспешно объяснил я. – Во время свадьбы у нас разбрасывают конфеты и пускают голубей. Мальчишки на свадьбах всегда кричат: «Невеста, брось конфетку! Жених, пусти голубка!»
Про конфеты я сказал правду, а про голубей приврал, но получилось складно.
Ничего интересного для копейщиков в фургоне не нашлось, а снизу заглянуть не догадались. Там, в большой отцовской рукавице, прибитой под осью, лежал заряженный трехствольный пистолет.
Этого «голубка» я прихватил на всякий случай, хоть Караколь и был против.
– Ви поезжайт. И не бывай назад этот город. Здесь пуф-пуф, немножко стреляй и отрывай голова. Фи, война – некароший штук… Полковник Вальдес плохой вояк. Но он даёт дин-дин, немножко талер, сержант Готескнехт покупай новый дом Гронау. Ауфвидерзеен, малшик!
В это время справа, со стороны Мары, показались всадники.
– Ахтунг! – сказал Готескнехт и приложил руку к глазам. – Дас ист дозор аус Лейдердорп, главный штаб. Ви поезжайт быстро, быстро, шнель!
Мы покатили по хаарлемской дороге, но не успели отъехать и двухсот шагов, как раздался топот и солдат на рыжем коне махнул саблей перед носом Пьера. Пьер зарычал, а солдат что-то крикнул и показал назад. Нас вернули.
Когда фургон подъехал к палатке, сердце у меня упало. Перед пыхтящим Готескнехтом на высоком чёрном коне гарцевал дон Рутилио, Рыцарь с Кислой Рожей. Живой, целехонький, как будто только что с галльского курорта.
– Сержант Готескнехт, – сказал дон Рутилио холодным голосом. – Вам известен приказ полковника Вальдеса никого не выпускать из города?
– Их вайс, – сказал Готескнехт. – Я выпускаль этот медведь на остров Маркен. Этот малшик не есть жить в Лейден. Это есть свадьба, националь обычай.
Дон Рутилио похлопал себя прутиком по сапогу, потом внимательно посмотрел на меня.
– Этот мальчик, может быть, и не живёт в Лейдене, но убивать наших солдат он ходит вместе с лейденцами.
Всё пропало! Он узнал меня. Теперь не вывернуться. Караколь стоял бледный, но спокойный. Эле тоже всё понимала. Даже Помпилиус тихо заурчал.
– Доннер-веттер! – сказал Готескнехт. – Я нишего не понимал эта страна.
– А впрочем, – сказал дон Рутилио, – я готов пропустить этих циркачей, если при них не найдется ничего подозрительного. В последнем сомневаюсь. Вы, сержант, плохо знаете Голландию и тем хуже голландских детей. Любой из них в свои годы гораздо сметливее самого хитрого андалузского пастушка. Я говорю вам, сержант, что здешние дети вроде этого пострела вполне самостоятельные люди, заботы у них появляются чуть ли не с колыбели. И то, что мы беседуем сейчас о мальчишке, а не о том вон клоуне, говорит само за себя. Бьюсь об заклад, что они посланы с какой-нибудь пакостью от ван дер Дуса или Бронкхорста. Так что поищите у них в фургоне.
– Уже искаль, – мрачно ответил Готескиехт.
– Наверное, плохо искали, сержант. Впрочем, не одного вас дурачили. Два года назад сам герцог Альба остался в дураках. Он пропустил через свои заставы свадебный кортеж голландцев. Как выяснилось, это было оружие для мятежников. Так что ко всякого рода свадьбам мы питаем недоверие. Надо же! – Дон Рутилио оглядел меня с головы до ног. – Какой маскарад. Костюм маркенский, даже перья в шляпе. Только маленькая неточность: на свадьбу в здешних краях приглашают двух мальчиков, а не одного. И уж во всяком случае не мальчика с девочкой.
Какой прохвост! Всё знает. Можно подумать, что родился в наших краях, а не в своей Испании. Не успел я так подумать, как дон Рутилио сказал:
– Меня трудно провести. Я ведь с детства воспитывался во Фландрии.
Потом обернулся к Готескнехту:
– Так что вы нашли в фургоне, сержант?
– Нишего, – ответил Готескнехт. – Только таубе – голуби. Дас ист свадебный подарок, националь обычай.
– Национальный обычай в этих местах ненавидеть короля и веру, – сказал дон Рутилио. – Это прежде всего. А с голубями всё ясно. Разве вы не знаете, каким образом осажденный город поддерживает связь с принцем Оранским?
– Вайс нихт, – сказал Готескнехт. – Я есть зольдат, нихт шпион.
– Напрасно, напрасно, – сказал дон Рутилио. – Солдату полезно знать про голубиную почту. А также про лиц, доставляющих голубей за линию осады.
– Их вайс! – прорычал Готескнехт. – Но это не мой компетенций!
– В таком случае поясняю, что связные с голубями подлежат смертной казни, – сказал дон Рутилио.
«ЯИЧНЫЙ ОГОРОД»
Так вон чего задумал дон Рутилио! Смертная казнь! Это я-то в молодые годы должен лезть в испанскую петлю? А со мной Караколь и, может быть, Эле? Будем болтаться на деревьях, вместо того чтобы бегать под летним солнышком?
Ух и струхнул я тогда. Прямо поджилки тряслись. Тут выскочил вперед Караколь и затараторил:
– Почтенный сеньор, что вы сказали такое? Смертная казнь? Кого это казнить, сеньор? Неужели этих младенцев, или, может, медведя, сеньор? Я смотрю, вы действительно хотите кого-то повесить, сеньор. Неужто меня? Да, именно меня, я так и понял. Увы, увы, приходится погибать за каких-то дурацких голубей. За моих голубков, сеньор. Это мои голуби, я голубятник, сеньор. Известный во всей Голландии Сизый Нос Горбатое Крылышко. Ах, плакала моя головушка… И зачем я только повез этих голубков… Хотел загнать на амстердамском рынке. Плакала теперь моя головушка…
– Благородно, но неубедительно, – сказал дон Рутилио. – Тебя я не знаю. С таким горбом ты плохой вояка. А мальчик знаком. Мы с ним встречались в бою, правда? И может быть, на его совести не один убитый солдат. – Возраст не оправдание. Нажать курок или пустить стрелу из арбалета может любой малыш. Вот если бы он был грудным младенцем, другое дело. Таких я не трогаю. Справедливость и порядок – мои принципы.
– Это не есть порядок – убивайт малшик, – пробурчал Готескнехт.
– А если мальчик убивает вас, такой порядок вам нравится? – спросил дон Рутилио. – В Хаарлеме такой же пострел прикончил десяток здоровенных рейтар. Ночью он подтащил к палатке бочонок с порохом и пальнул в него издали. Ваших как не бывало, только пепел сыпался с неба…
– Уррр! – прорычал Готескнехт. – Я мало понималь эта страна.
– Сеньор! – снова затараторил Караколь. – У вас что-то со слухом неладно. Говорю, ведь, что эти голуби…
– Молчать! – сказал дон Рутилио. – А то всех повешу.
