Сердце Бонивура - Нагишкин Дмитрий Дмитриевич (читаем книги онлайн TXT) 📗

— Что бог даст, то и вырастет! — сказал Павло.

— Бог, бог… Ноли [16] ему дело есть до нашего семени?! Само растёт…

Когда Басаргин подошёл к площади, почти все население деревни было уже там.

Старая Верхотурова заплаканными глазами смотрела на кучку поселян у брёвен. Там находились её старик и дочки. Вовка, сбычившись, стоял возле. Левый глаз его запух, вздулся; багровый кровоподтёк пересекал лоб. Здоровым глазом он, не мигая, рассматривал белоказаков из-за плеча матери, которая хоронила его от лишних взглядов. Павло стал рядом.

— Это кто же тебя разукрасил? — спросил он удивлённо.

— Да за Марью вступился. Ну и причесали, — отозвалась мать.

Вовка промолчал.

— Глаз-то как?

— Цел, Пашенька, цел… бог миловал.

Вовка поднял голову.

— А я и одним увижу, что надо! — сказал он со злобой.

Мать закрыла ему рот:

— Тише, сыночек… не гневи…

Крестьян сгрудили в концах коридора, образованного строем. Они стояли немой толпой. Что-то странное произошло с ними. Все они стали на одно лицо. Точно кто-то серой, землистой краской прошёлся по их лицам. Насупленные брови потушили взгляды, резкие складки на лицах сделали крестьян старше и строже. Толпа молчала. И это суровое, осуждающее молчание пугало белых. В который раз почувствовали многие из них, что сила на стороне этих замкнувшихся, ушедших в себя людей, согнанных на площадь насильно.

Не многие из белых выдерживали мрачные взгляды крестьян. Встретившись с глазами, устремлёнными на них из толпы, они смотрели сначала равнодушно, потом, не в силах выдержать, отводили свой взор. Иные подмигивали товарищам, словно предвкушая что-то весёлое, но чувствовали тяжесть, все более обволакивающую сердце. Ни ухарский вид, ни подмигивания не выручали их. Наконец присмирели и наиболее удалые из них.

Туча, прошедшая селом, растаяла. Унеслись и остатки её, разорванные ветром в клочья. Солнце, идущее к западу, окрасило небо фиолетовой дымкой. Сквозь эту дымку проглянули ярко-зеленые полосы. Эти полосы слоились и переливались, точно волны ходили в вышине, над селом. Они то становились узкими, то вдруг ширились, захватывая полнеба. Дымка посветлела, стала сиреневой, она уже не скрывала странного зеленого света, который отбрасывали на землю изумрудные полосы, рождённые заходящим солнцем. Воздух стал удивительно прозрачным, словно толща его уменьшилась. Обычно голубые, дальние сопки словно приблизились к селу, как бы наклонились над ним. И сосны, стоявшие далеко за выгоном, те сосны, под которыми лежала мёртвая Настенька, стали ясно видными. Синева, покрывавшая их, улетучилась, они стали зелёными, и, казалось, все иглы их можно было пересчитать. Исчезла воздушная перспектива. Все предметы осветились и сблизились.

Застыли казаки у брёвен. Застыли офицеры на крыльце штаба.

Грудзинский прошептал:

— Господи боже, какая красота!

— Зодиакальный свет! — ответил вполголоса, подчиняясь общему напряжению, Караев. — Вы, батенька, поживите здесь, так всего Фламмариона в натуре увидите… И три солнца, и кресты на небе — чудес хоть отбавляй!.. Чертовский край!

А зелёный свет все лился и лился.

— Знамение! — шепнул кто-то в толпе крестьян.

Но зелёный свет перемежился яркими жёлтыми полосами, ослабел и погас, мгновенно исчезнув. Отодвинулись сопки. Сосны встали на своё место. Синевой окутался горизонт. Мертвенные лица карателей опять стали коричневыми, словно дублёными.

Невесть откуда взявшиеся облака закудрявились на небе. Пышные края их золотились на солнце. Притихший было ветер вдруг пробежал по селу и пошевелил казачьи чубы. Оцепенение прошло. Караев резко крикнул:

— Смирно!.. Экзекуцию начи-и-най!

Вмиг все зашевелилось. Переступили с ноги на ногу крестьяне, осматриваясь пугливо то на карателей, то на девушек под навесом. Урядник грубо сказал девушкам:

— Ну, пошли.

Девушки тронулись с места.

Белоказаки косили глаза на арестованных.

Когда девушек вместе с крестьянами поставили у брёвен, Суэцугу поспешно вышел из штаба. Он высоко задрал голову и оглядел из-под широкого козырька фуражки толпу.

— Росскэ куресити-ане! Смею приказывать вам выслушивать меня. Вы нарушили заповедь ваши предки, вы подняли руки на священную особу императора. Вас наказывать за это надо. Вы неразумные дети есть. Вы борсевикам помогали. Это хорошо нет!.. Борсевика бога нет. Это плохо! Великая Ниппон желает установити настоящий порядок в России. Кто сопротивление думает оказывать, тот надо вы-пороть! Как маленьки ребёнок делает отец… Мы ваш отец духовный есть… брат по вере. Хуристосо с вами!

Чтобы крестьяне могли убедиться, что они имеют дело с единоверцем, он с деревянной методичностью перекрестился три раза, твёрдо кладя щепоть правой руки на лоб, живот, правое и левое плечо.

— О господи… батя косоглазый выискался. Чего это на белом свете деется! Пороть — так порите, а что же кометь-то ломать! — сказал Верхотуров. — На вас господь мой позор перенесёт!

Суэцугу приписал слова старика действию своей речи. Он довольно осклабился и хлопнул по плечу Верхотурова.

— Хуристосо терпел и вам велел.

Верхотуров обернулся:

— Потерпим, макака… потерпим! А потом разом сочтёмся — дай срок!.. — И добавил слово, которое Суэцугу не стал искать в словарике.

Он попятился от старика и махнул рукой Караеву. Тот кивнул головой. Молодой казак бесстыдно сказал Верхотурову:

— Сымай штаны, дед… Драть тебя будем!

Верхотуров посмотрел на него строго, но смолчал. Корявыми, негнущимися пальцами задрал подол рубахи на спину. Старухи заохали. Верхотуров поклонился толпе.

— Простите, крестьяне… Не сам срамлюсь, другие срамят!

И лёг на бревна, положив голову набок и закрыв плотно глаза. Вытянули деду руки вдоль брёвен и прижали. Один каратель сел на ноги старику. Двое по сторонам взяли лозы в руки.

Взглянув на мать Настеньки, на прозрачное её лицо, тощее тело, седые волосы, выбившиеся из-под платка, на измученные её глаза, Грудзинский коротко поговорил с Караевым и сказал старухе:

— А ты благодари ротмистра. Он отменяет наказание, которое ты заслуживаешь. Надеюсь, что больше не будешь якшаться с большевиками.

— Где моя дочь? — спросила мать Настеньки, не видя её среди девушек.

Старшина не ответил. Старуха снова спросила его:

— Где моя дочь? — Она стояла, неотрывно глядя на старшину.

Досадливо поморщившись, старшина кивнул. Подскочил рябой, подхватил Наседкину под локти и через строй вывел прочь.

Сухими, воспалёнными глазами посмотрела мать на него.

— Где моя дочь?

Рябой отступил на шаг в сторону. Этот немигающий взгляд обеспокоил его. Он оправил оружие и повернулся, чтобы уйти. Старуха тронула его за рукав.

— Где моя дочь, казак?

И, чтобы отвязаться, не глядя на неё, рябой сказал:

— Ищи — найдёшь… Почём я знаю, где твоя дочь.

Услышав свистящий звук лозы, хлёстко лёгший на тело Верхотурова, и испуганный вздох толпы, охнувшей разом, он нетерпеливо метнулся туда. Но взор старухи держал его. Тогда, обернувшись, он грубо крикнул ей, пригрозив нагайкой:

— Иди, иди отсюда! Сказано тебе: ищи — найдёшь!

Он сплюнул через зубы и ушёл. Наседкина проводила его тёмным взглядом. Оттого, как сказал рябой «ищи — найдёшь», холодок пополз по телу матери. Недоброе было в этих словах. Она повернулась и побрела вдоль улицы. Останавливалась у каждого дома. Стучала. Долго вглядывалась в немые окна. Обошла всю улицу. Побывала и на соседних. Настеньки не было нигде. Тогда она подумала, что, может быть, в её отсутствие дочь вернулась домой и ожидает там. Она повернула в сторону своей хаты. Сначала шла тихо, потом, охваченная нетерпеньем, побежала, схватившись за грудь руками, чтобы сдержать удары сердца. С трудом поднялась на крылечко, перевела дыхание и тихо окрикнула: