Происхождение боли (СИ) - Февралева Ольга Валерьевна (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
— Не робей, друг! Сделай этого хрыча! // Правда с тобой! — взывали помощники.
Ротгер спустился на ристалище, подняв оружие и отвечая:
— Благородный комтур, высокочтимый старший брат! Больше не будет никаких орлов и ран. Я люблю эту девушку, а она — меня, и слава о наших сердцах заглушит всю вражду…
— Ваши грехи умрут вместе с вами — в безвестности!
— Нет! Вашей власти конец! Я беру на себя управление этим замком, а вам предлагаю уйти подобру-поздорову, или выяснить на деле, кто из нас двоих немощен! — говоря так, он обошёл врага и оказался в шаге от спутников.
— Скорее к нам!!!
Решётка давно пропала. Правой пяткой Ротгер уже переступил границу. Вдруг Зигфрид схватил себя за горло, и подлетел; над его седой головой паутинно блеснула верёвка. Он забился, захрипел, но вскоре обессилел и, прежде чем затихнуть, в последнем усилии протянул руки к отступнику и прошипел: «Сы-нок!». Ротгер ринулся было к ему, но Дануше и безликий вцепились в его плечи и оттянули с шахматного поля. Мгновенно вспыхнул серый свет, и троица оказалась на дворе Монсальвата, по ту сторону его запертой двери.
Безымянный: Ну, вот и выбрались.
Ротгер: Что это значило? Почему он не рассыпался?!
Безымянный: Похоже, он настоящий. Один из тамошних узников.
Ротгер: Зигфрид — там, среди повешенных?!
Безымянный: Они сами повесились.
Дануше: Пойдёмте отсюда.
Ротгер: Куда? Как я могу спастись теперь — когда пропадает тот, кто был мне в жизни как отец, больше отца!? Да, он был жесток и преступен, но меня любил, наверное, одного во всём мире. Как же я брошу его!?
Безымянный: Он намеренно послал тебя на смерть.
Ротгер: Пусть так, но даже это он сделал из любви ко мне, чтоб, как ему казалось, спасти мою душу.
Дануше: А как же я и моя любовь? Я предала родителей, мужа, родину!..
Ротгер: Всякая невеста предаёт родителей. Муж твой тебя не обнимал. А родина — вообще пустое слово. Ты стала праведницей, полюбив врага. А я готов на всё ради спасения моего убийцы! Вернёмся за ним, командир, умоляю!
Безымянный (забирая у него свой меч и возвращая секиру): Остынь. Мы уходим.
Дануше: Но, может быть, он прав…
Безымянный (присаживаясь на порог замка, подавленно): Вы надоели мне своей ересью. Спасение! Кто его выдумал!?… Ваши стремления и веры никчёмны. Сказать, почему?… Лет через сорок-пятьдесят ты, Ротгер, будешь свободен, ты увидишь Эдем. А знаете, куда отправлюсь я в свой срок? Я перейду на сторону врагов. Не потому, что я желаю этого, а потому что в этом моя правда. Я разнесу Валхаллу и обрушусь в Царство Лжи такой бедой, какой даже оно не ведало, и не уйду, покуда не пресеку последнего человеческого дыхания. А здесь пусть непрерывно идут чёрные ливни, чтоб океан поднялся выше всех плотин и гор и смыл все жизни, весь свет… Только Рыба будет ещё долго собирать свою золотую икру; когда же наконец все души соберутся в Ней, Она опустится на дно, заснёт, и больше — ничего, никого, никогда.
Дануше: В мышином писке больше смысла и страха, чем в твоих бреднях! Одного не понимаю — как Дух Правды тебя терпит!
Ротгер (тихо ей): Оставь, он говорит не от себя. Ему внушает меч…
Дануше: Кусок железа!?
Ротгер: Только что, держа это в руках, я был другим человеком. (приблизясь к избавителю) Командир…
Безымянный: Не клевещи. Я говорю, как есть. … Если бы тот, кто мне был как отец — больше отца! — сейчас был так же близко; если бы хоть одна женщина во мне нуждалась!.. У меня есть только это — небьющееся зеркало любой последней сути…
Ротгер: Даже если так — а ты не верь, и всё!
Безымянный: Неплохо сказано, но…
Ротгер: Ещё есть время. Кто-нибудь и за тобой придёт.
Дануше: А женщин я тебе назвала сразу трёх!
Полководец покачал головой, встал и пошёл прочь, грубо, как нищенский костыль, втыкая в камни меч. Он сразу сильно оторвался от спутников, стал для них смутной тенью на стене тумана, но серая мгла рассеивалась вокруг него, от его дыхания, которое в те минуты множило Дух Правды. Древний, былой преступник, он оплакивал морочного Збышка так, как никто не скорбел бы по всему человечеству…
У моста Дануше простилась с воинами — поцеловала в губы жениха: «До встречи!», провожатому вернула шестопер и сказала: «Всё-таки спасибо тебе. Верю, что однажды ты и твоя Жанна тоже…».
— Вот только не это! Пусть она забудет меня: иначе ей не спастись! Пусть забудет, даже если вспомнят все. Никому я не причинил большего зла, чем ей!.. Впрочем,… были ещё двое, но они уже,… — махнул рукой и отвернулся.
Девушка пошла прочь. Ротгер смотрел ей вслед.
— Твоя подруга — просто чудо, — как-то почти сладострастно заметил вдруг ему командир. Влюблённый глянул на него с удивлённым возмущением ревности, а он пояснил:
— Я о секире. До девчонки мне нет дела.
В его голосе теперь слышалось устыжающее ехидство.
— Ты осуждаешь меня? — спросил тевтонец на тринадцатом шаге дальнейшего пути.
— Тебя — нет. Её — пожалуй. И на вас обоих я сердит: ради вас я снова убил человека. Хоть я не в праве: знал же заранее… — и умолк.
«Блаженный какой-то», — думал Ротгер.
— … Если ты помнишь обо всех и каждом, то… позволено ли будет мне спросить о Готфриде фон Оберамергау?
— Вы, братцы, правильно делали, что обращались друг к другу только по именам… Твой товарищ мне понравился: без насекомых в черепе, легко умер, быстро освободился, а в промежутке сподвиг меня вытащить из Монсальвата (- жест-подсказка за плечо — ) вашего магистра Конрада — не проси выговорить его родовое прозвище. Тот, видишь ли, всегда восхищал нашего друга, казался образцом и всё подобное. Особенно в кончине де-просияла конрадова доблесть. Знаешь, что его сгубило?
— Какая-то хворь.
— Ну, да. По слухам, врач сулил выздоровление, если больной уплатит долг природе с женщиной, достойный же рыцарь остался верен обету целомудрия…
— Каковой обет брат Готфрид попирал не по разу за день — не в обиду ему будет сказано!
— Не в обиду.
— … Здесь всё с ног на голову опрокинуто, да? Враги сдружаются, а грешники спасают праведных… Это наша цитадель? Вот так громада!..
— Она ещё даже не близко… Не жди встретить там кого-то своего пошиба. Теперешнего воина не отличить от юрода, собирающего опят себе на похлёбку. Люди хиреют. Они делают оружие всё легче и легче, стреляющее дальше и дальше…
— Типа арбалетов?
— Нет. Это металлические трубы со спусковым механизмом на запале. Взгорание разгоняет снаряд, труба — направляет его. Бойцу почти нечего делать… Здесь воюем, как то подобает, но на рать без слёз не взглянешь.
— А… твои приближённые?…
— Какие??
— … Неужели ты распоряжаешься совсем один, без подручных?…
— Есть начальники подразделений, носов тридцать. С ними я встречаюсь раз в год на срок, которое заняла бы Нагорная проповедь с небольшими комментариями. Остальное время со мной толком никто не говорит. Разве что нелюди… или иногда иноземцы…
— Я не хочу быть так же одинок.
— Если есть желание, найдёшь и с кем сойтись…
— С тобой — можно?
— Разумеется. Если готов ты под это забыть и девицу, и старого Зигфрида.
— Зачем? Чего ради такое условие?
— Условия нет. Есть опасность… Со стороны я кажусь сумасшедшим. Это не так верно, как то, что каждый, кто ко мне приблизится, свихнётся сам.
— Тья!.. Данушхен моя вроде устояла…
— Да… Либо им в раю дают какую-то вакцину, либо же она успела при жизни помутиться. Дважды ведь с ума не сходят.
— С чего бы ей?…
— Из-за вас со Збышком. За свою жизнь ты выменял у его души всё то, за что она его любила, и когда он её освободил, она как будто бы увидела затянутую сажей пустошь вместо родного города, кости — вместо родни; посмотрела в воду и не нашла своего отражения, как навые духи, ибо, если уж полюбишь, разлюбить — что умереть. Будь иначе, здесь она тебя не вспомнила бы.
