На горах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
Призадумался маленько Марко Данилыч. Видит, точно, цена напечатана, а супротив печатного что говорить? Немалое время молча продумавши, молвил он Чубалову:
— Ну, ежели казенная цена, так уж тут нечего делать. Только вот что — псалтырей-то, земляк, отбери не десяток, а тройку… Будет с них, со псов, чтоб им издохнуть!.. Значит, двадцать пять рублев за книги-то будет?
— Двадцать семь, Марко Данилыч, — немного понижая голос сказал Герасим.
— Экой ты, братец, какой! За всякой мухой с обухом!.. — промолвил Марко Данилыч. — Велика ли важность каких-нибудь два рубля? Двадцать ли пять, двадцать ли семь рублев, не все ли едино? Кладу тебе четвертную единственно ради круглого счета.
— Коли вам для круглого счета надобно, так я заместо восьмнадцати, шестнадцать часословов только положу. Оно и выйдет как раз двадцать пять рублев, — сказал Герасим Силыч.
Думал Марко Данилыч, не раз головой покрутил, сказал наконец:
— Ну, пожалуй. Так-то еще лучше будет… Али нет, постой, часословов дюжину только отбери — в светелки не стану класть. Это выйдет…
— Двадцать один рубль, — сказал Герасим Силыч-
— Скости рублишко-то, земляк. Что тебе значит какой-нибудь рубль? Ровно бы уж было на двадцать рублев… Ну, пожалуйста, — канючил богатый, сотнями тысяч ворочавший рыбник.
— Нельзя мне и гривны уступить вам, Марко Данилыч… Цена казенная… Как же это возможно? — отвечал ему Чубалов.
— Ну ладно, казенная так казенная, пусть будет по-твоему: двадцать с рублем, — согласился, наконец, Смолокуров. — Только уж хочешь не хочешь, а на божьем милосердии — оно ведь не казенное, — рублишко со счетов скошу. Ты и не спорь. Не бывать тому, чтоб ты хоть маленькой уступочки мне не сделал.
— Посмотрим, поглядим — усмехнулся Герасим и опять стал на счетах выкладывать. — Полторы дюжины десятерику да подуборных — три рубля, — говорил он, считая.
— Окстись, приятель!.. Христос с тобой! — воскликнул Марко Данилыч с притворным удивленьем отступив от Чубалова шага на два. — Этак, по-твоему, сотня-то без малого в семнадцать рублев въедет… У холуйских богомазов таких икон — хоть пруды пруди, а меняют они их целковых по десяти за сотню да по девяти… Побойся бога хоть маленько, уж больно ты в цене-то зарываешься, дружище!.. А еще земляк!.. А еще сосед!..
— Лет сорок тому, точно, за эти иконы-то рублев по десяти и даже по восьми бирали, а ноне по пятнадцати да по пятнадцати с полтиной. Сами от холуйских получаем. Пользы ведь тоже хоть немножко надо взять. Из-за чего-нибудь и мы торгуем же, Марко Данилыч.
— Жила ты, жила, греховодник этакой!.. — вскликнул Марко Данилыч. — Бога не боишься, людей не стыдишься… Неправедну-то лихву с чего берешь?.. Подумал ли о том?.. Ведь со святыни!.. С божьего милосердия!.. Постыдись, братец!..
— А с рыбы-то нешто не берете? — спросил, усмехнувшись, Герасим.
— Ишь ты! — вскрикнул на всю лавку Марко Данилыч. — Применил избу к Строганову двору!.. К чему святыню-то приравнял?.. Хульник ты этакой!.. Припомнят на том свете тебе это слово, припомнят!.. Там ведь, друг, на страшном-то суде Христове всяко праздно слово взыщется, а не то чтобы какое хульное?.. Святые иконы к рыбе вдруг применил!.. Ах ты, богохульник, богохульник…
Битый час торговались. У обоих от спора даже во рту пересохло. Ровно какой благодати возрадовался Марко Данилыч, завидев проходившего платочным рядом парня: по поясу лубочный черес со стаканами, хрустальный кувшин в руке. Во всю ивановску кричит он:
— А вот малиновый хороший, московский кипучий! Самый лучший, с игрой, с иголкой — бьет в нос метелкой! Не пьян да ядрён, в стаканчик нальем!.. Наливать, что ли, вашей милости-с?
Один за другим четыре стакана «кипучего, самого лучшего» выпил Марко Данилыч и, только что маленько освежился, опять принялся торговаться. На сорока восьми рублях покончили-таки… Стали иконы подбирать — и за этим прошло не малое время. Каждую Смолокуров оглядывал и чуть на которой замечал хоть чуть-чуть видное пятнышко, либо царапинку, тотчас браковал,подавай ему другую икону, без всякого изъяну. Без малого час прошел за такой меледой, наконец все отобрали и уложили. Надо расплачиваться.
Вынул бумажник Марко Данилыч, порылся в нем, отыскал недоплаченный вексель Чубалова, осмотрел его со всех сторон и спросил перо да чернилицу. Чубалов подал.
— И это в уплату запишем, — сказал Смолокуров, обмакивая перо.
— Так точно, — слегка нахмурясь, молвил Чубалов. — Только зачем же вам, Марко Данилыч, утруждать себя писаньем? Останные сейчас же отдам вашей милости как есть полной наличностью, а вы потрудитесь только мне векселек возвратить.
— И так можно, — сказал Марко Данилыч, кладя перо на прилавок. — Я, брат, человек сговорчивый, на все согласен, не то, что ты, — измучил меня торговавшись. Копейки одной не хотел уступить!.. Эх, ты!.. Совесть-то где у тебя?.. Забыл, видно, что мы с тобою земляки и соседи, — прибавил он…
— Нельзя, Марко Данилыч, богу поверьте, — возразил Герасим Силыч…
— Ну ладно, ладно, бог уж с тобой, сердца на тебя не держу, — сказал Смолокуров. — Неси-ка ты, неси остальные-то. Домой пора — щи простынут…
— Сию минуту, — молвил Чубалов и пошел наверх в палатку.
Подошел Марко Данилыч к тем совопросникам, что с жаром, увлеченьем вели спор от писания. Из них молодой поповцем оказался, а пожилой был по спасову согласию и держался толка дрождников, что пекут хлебы на квасной гуще, почитая хмелевые дрожди за греховную скверну.
— Да почему же не след хлеб на дрождях вкушать? — настойчиво спрашивал у дрождника поповец.
— Потому и не след, что дрожди от диавола, — отвечал дрождник. — На хмелю ведь они?
— На хмелю.
— А хмель-от кем сотворен?
— Творцом всяческих господом, — отвечал молодой совопросник.
— Ан нет, — возразил дрождник. — Не господом сотворен, а бесом вырощен, на пагубу душам христианским и на вечную им муку. Такожде и табак, такожде и губина, сиречь картофель, и чай, и кофей — все это не божье, а сатанино творение либо аггелов его. И дрожди хмелевые от него же, от врага божия, потому, ядый хлеб на дрождях, плоти антихристовой приобщается, с ним же и пребудет во веки… Так-то, молодец!
— А покажи от писания! — с задором отвечал ему на то молодой поповец.
— Изволь, — промолвил дрождник и, вынув из-за пазухи рукописную тетрадку, стал по ней громогласно читать: "… Сатана же, завистию распаляем, позавиде доброму делу божию и нача со бесы своими беседовати, как бы уловити род человеческий во свою геенну пианством, наипаче же верных христиан.
И выступи един бес из темного и треклятого их собора и тако возглагола сатане: "Аз ведаю, господине, из чего сотворити пианство; знаю бо иде же остася тоя трава, юже ты насадил еси на горах Аравитских и прельсти до потопа жену Ноеву…
Пойду аз и обрящу траву и прельщу человек". И восстав сатана со престола своего скверного, и поклонися тому бесу, честь воздая ему, и посади его на престоле своем… и нарече ему имя «пианый бес». И научи той пианый бес человека, како растити солод и брагу делати… Тако умудри его бес на погибель христианом" (Сказание «О хмельном питии» встречается в раскольничьих сборниках, не ранее, однако, начала XVIII столетия.).
— А какое ж это писание? Кто его написал? В коих летех и кем то писание свидетельствовано?.. Которым патриархом или каким собором? — настойчиво спрашивал у старого дрождника молодой совопросник.
— Захотел ты в наши последние времена патриархов да соборов! — с укоризной и даже насмешливо ответил ему дрождник. — Нешто не знаешь, что благодать со дней Никона взята на небо и рассыпася чин освящения, антихрист поплени всю вселенну, и к тому благочестие на земле во веки не воссияет…
— Не «Цветником», что сам, может, написал, а от писания всеобдержного доказывай. Покажи ты мне в печатных патриарших книгах, что ядение дрождей мерзость есть пред господом… тем книгам только и можно в эвтом разе поверить. — Так говорил, с горячностью наступая на совопросника, молодой поповец. — Можешь ли доказать от святого писания? — с жаром он приставал к нему.
