Гладиаторы - Ерохин Олег (книги серия книги читать бесплатно полностью .txt) 📗
И было еще одно, что удерживало Сарта от немедленного вмешательства в течение обряда.
С тех пор, как главным жрецом стал Валерий, на жертвеннике, как это было когда-то, не убивали. Просто на груди жреца, изображавшего жертву, находился мешочек с бычьей кровью, в нужный момент орошавшей жертвенник…
Гней Пизон, Авл Пакуний и Аппий Флакк медленно брели по улице Мясников. Разглагольствовал Авл Пакуний:
— Разве видели вы когда-либо большее великолепие, друзья? Разве видели вы когда-либо более величественное? Вспомните, как заалел жертвенник, — словно взошла заря жизни нашей! А когда жрец провозгласил: «Так будьте же бессмертны!», я едва не полез целовать ему ноги, клянусь богами…
— Никакой зари я не видел — просто на жертвенник брызнула кровь, — буркнул Аппий Флакк. — И про бессмертие мне не заливай — чего молоть пустое! Сколько не кидай жрецам сестерции, бессмертным не станешь, ты уж мне поверь!
— Ну как же… — Авл Пакуний беспомощно замолчал, подбирая слова. — Ты ведь сам говорил, что в храме Таната мы получим бессмертие, если будем хорошо молиться…
Аппий Флакк возмущенно фыркнул:
— Еще чего! Если ты имеешь в виду то, о чем я говорил у Пизона, так знай: у Пизона я говорил лишь об отсрочке, да и то заговорил я о ней не раньше, чем кувшин с вином стал показывать дно.
— Но там, в храме… Неужели ты нс почувствовал на себе силу заклинаний жреца Таната? Неужели ты не почувствовал, как смерть отступает от тебя? И сейчас… неужели сейчас тебе не легче, не свободнее?
— Мне действительно стало легче, — согласился Аппий Флакк, — но это оттого, что я оставил в храме тысячу сестерциев. Что же касается жреца… Не думаю, что его завывания способны отпугнуть смерть или, если будет угодно, подружить со смертью. Иное — страх смерти. Когда только и слышишь, как каркают: «Смерть! Смерть!», и видишь, как убивают, и в самом деле перестаешь ее бояться. Некоторое время.
Пизон шел немного в стороне от закадычных друзей.
— А ты, Пизон? — окликнул сенатора Авл Пакуний. — А ты что думаешь? Получим мы от жрецов Таната бессмертие или только освободимся от страха смерти?
Пизон что-то буркнул себе под нос — что, не разобрать. Он явно не был расположен раскрывать свою душу кому-либо.
Не дождавшись ответа Пизона, Авл Пакуний сказал:
— Клянусь Юпитером, Пизон поверил в бессмертие — он на моей стороне! Разве задумался бы он так глубоко над меньшим? Так что бессмертие, милый Аппий, этот прекрасный цветок на древе вечности, привлекает всех, кроме, разве что, тебя.
— Может, и привлекает, да что толку? Если бессмертие и привлекает какого-нибудь пустоголового мечтателя, это еще не значит, что оно существует в действительности, а не только в воображении.
У ближайшего перекрестка приятели расстались. Гней Пизон свернул к Виминалу, а толстяки пошли дальше по улице. Они сказали, что не могут разойтись по домам, не пожелав спокойной ночи своему приятелю Павзанию, проживавшему как раз на улице Мясников, — такое пренебрежение Павзания наверняка убило бы, узнай он о нем.
Хмурясь и стискивая зубы, Гней Пизон быстро шагал к своему дому. Противоречивыми чувствами был охвачен сенатор, но все же эти чувства были лишь осколками того великого противоречия, которое терзало его душу до недавней поры, — до того момента, пока он не переступил порог храма Таната.
От отца Гнею Пизону досталось неуемное высокомерие: всю жизнь свою он добивался преклонения и могущества. Во времена республики Гней Пизон, живи он тогда, наверняка стал бы консулом, быть может — великим консулом, но времена были не те: вся власть была у императора, а магистраты из сената теперь ничего не значили. Для того, чтобы стать военачальником или тем же консулом, нужно было долго выслуживаться перед императором, а всякое подобострастие Гнею Пизону было не по душе (кроме тех случаев, когда подобострастничали перед ним). И Пизон пошел по пути отца: стал вожаком одной из группировок сенаторов, настроенных республикански.
А потом как-то вдруг подкатило разорение и долги… И тайное предательство друзей-сенаторов, и Каллист, и гнев на самого себя, и ярость, ярость, ярость…
Вместо того, чтобы вскрыть себе вены, он обратился к Каллисту и стал предателем. Страх смерти, удержав его от самоубийства, привел его к позору и тщательно скрываемому от окружающих отчаянию, и ничто не могло этот страх смерти обуздать. Выручили жрецы.
Теперь, выйдя из храма Таната, Гней Пизон знал, как обуздать этот страх смерти: надо было сойтись со смертью, надо было делать смерть и прежде всего надо было уничтожить то, что напоминало о его предательстве. И тогда не будет не только страха смерти, но не будет и самой смерти — будет бессмертие.
Но что это значит — «уничтожить все, напоминающее о предательстве»? Вероятно, это значит — расквитаться с теми, из-за кого он так долго не мог найти себе места, то есть со знакомыми сенаторами (им и в голову не пришло помочь ему, когда ему было тяжело!) и с Каллистом (этот помог, да так, что лучше бы не помогал).
Но прежде, пожалуй, нужно все же позаботиться о Марке Орбелии — он ближе, доступнее. Надо принести его в жертву Танату, и тогда страх смерти отступит, потому что в смерти страшит тайна, а то, что сделано своими руками, не таинственно.
Но Орбелия…
Гней Пизон замедлил шаг.
Пожалуй, есть нечто, что заслуживает получить смерть вне очереди. И это «нечто» — любовь Орбелии к собственному брату. И смерть этой любви будет просто блестяща, не то что смерть самого Орбелия, которую иначе как простым производством трупа не назвать.
Дело за малым — надо придумать способ, как заставить Орбелию разлюбить родного братца. Разлюбить так, чтобы она от одного только имени его брызгала слюной и шипела, как гадюка на сковородке.
Глава седьмая. Пропасть и твердь
Возвратясь домой, Гней Пизон приказал: Орбелия может покинуть свою спальню, когда захочет, однако дом она покидать не должна. За выполнением приказа господина надлежало следить Клеону… И Пизон завалился спать, и сон его впервые за многие ночи был спокоен, потому что он знал, как ему вернуть утраченное достоинство деспота: он просто должен был убить.
Весь следующий день Пизон, избегая Орбелию, раздумывал, как бы ему опорочить ее любезного братца, Марка Орбелия, в ее глазах. Ответ был найден только под вечер: ему следует, затащив Марка в храм Таната, сделать его одним из приверженцев Таната и организовать затем демонстрацию новых взглядов Марка перед Орбелией. Орбелии, видите ли, не угодно, чтобы он учил иногда зарвавшихся рабов, так пусть же Марк Орбелий собственноручно убьет при ней какого-нибудь раба, заразившись верой в бессмертие за счет смерти других. На этот случай он и своего раба не пожалеет, если уж Орбелий поскупится своим.
Пизон не сомневался в том, что проповедь жрецов дойдет до Марка. Этот Орбелий, конечно же, любит жизнь не менее, чем кто-либо, поэтому за бессмертие он сделает все, что понадобится.
И Пизон начал действовать. Не дожидаясь, пока Марк наведается к нему, он, едва наступила ночь, сам отправился к Марку, горя желанием сделать из Марка подобие себя самого.
Вчера он был у Пизона. И что же? Пожалуй, с этим Пизоном трудно будет сойтись, даже если сама богиня Согласия вздумает помочь.
Дойдя до стены, Марк развернулся и медленно пошел к другому концу перистиля, маленького внутреннего дворика своего дома.
Одного только родства его с Орбелией оказалось недостаточно, чтобы войти в доверие к Пизону. Наоборот: Пизон так встретил его, что можно было подумать, будто это родство делало его врагом Пизона. Однако то, что у Орбелии был брат, на деле ни в чем не ограничивало Пизона, разве только…
Марк вспомнил, с какой завистью Пизон встретил его слова о покупке дома. Пизон аж потемнел лицом… Вероятно, Пизон не был таким уж богачом — он нуждался, а если завистник нуждается, он всегда ненавидит ненуждающегося. А то, что Марк унаследовал имение своего отца, небось, еще больше распаляло зависть Пизона: если бы у Квинта Орбелия не было других детей, кроме Орбелии, то после смерти Квинта Орбелия имение досталось бы Орбелии, то есть ему, Пизону…
