Пуншевая водка - Алданов Марк Александрович (первая книга .TXT) 📗
Тем не менее старика он не поблагодарил: показать, что доволен, в следующий раз дадут меньше. – «Да ты, брат, кажется, не рад?» – сказал расходчик. – «Ну, там, Егор Иванович, рад или не рад, об этом что ж говорить… Богомолов в Астрахань ездил, ему двенадцать дали…» – «Так то двенадцать, а не двадцать пять». – «Так то Астрахань, а не Пелым!» – «А что двойной кошт получал, это забыл? Кто тебе это склеил? Я». – «Да, двойной кошт, много на вашем коште сбережешь! И трешницы не сберег». – «Знаю я твою трешницу. Ну, не рад, твое дело. Да верно и граф Миних тебя славно наградил?» – спросил старичок с лукавой улыбкой, бережно вынимая из ящика запечатанные столбики с деньгами: «десять, еще десять»… – «Ничего не дал, старая собака!..» – сердито ответил Михайлов. Рассыльщики захохотали. – «Смотри, какие хорошие рубли, новенькими тебе даю, с изображением царя-батюшки Петра Федоровича… Славный у нас царь, дай Господи ему здоровья и счастья!» – сказал расходчик, распечатывая третий столбик: отсчитал пять серебряных рублей и любовно выровнял в полстолбика. – «А старика ты напрасно хаешь, верно он забыл тебя наградить, ведь старый человек, старость не радость, память уже не та, наверное, он забыл…» – «Да, забыл! Знаю я их, господ!..»
Старичок засмеялся и вынул из ящика небольшой пакет вида коробки, обернутый в серый холст, запечатанный по углам красными печатями. – «Давно тебя ждет, прислан от графа Миниха, – сказал он вспыхнувшему от радости Михайлову, – по весу словно не рубли. Может, золотые? И не болтаются: верно, в соломе?» Служащие их окружили с любопытством: о пакете никто ничего не знал, расходчик готовил сюрприз. «Вот видишь, а ты говоришь: старая собака! Ты бы сначала узнал, а потом ругался. Или не рад?» – «Тот дурак, кто пирогу не рад!» – взволнованно ответил Михайлов, разрезая холст ножницами, которые ему услужливо подал подканцелярист. «Ровнее режь, холст мне отдашь, пригодится. Так и есть, коробочка…» Михайлов над столом поднял ножницами прибитую гвоздиком крышку. Из коробочки посыпались с соломой золотые.
Все обомлели. Обомлел и сам Михайлов. Стал считать, руки у него немного тряслись, хоть он никогда жаден к деньгам не был. В коробочке было двести рублей. В канцелярии произошло смятение. Даже расходчик разинул рот. Михайлова поздравляли, кто искренно, кто позеленев. – «Твое счастье, с тебя могарыч, поставишь нам шипучего», – говорили все сразу. Старичок опрокинул коробку и постучал по дну пальцем: больше ничего, кроме соломы, не выпало.
– Славно как, а? По-графски наградил! – сказал он и посоветовал Михайлову сдать деньги на хранение в канцелярию; а то что ж, пойдет все девкам да кабатчикам. Если, скажем, истратить червонец, это дело, для чего не истратить? и выпить не грех, и с девкой погулять славно. Ну, а более – жалко, деньги славная штука, могут пригодиться, без денег человеку худо, совсем худо. «Да он теперь, Егор Иванович, и службу бросит!» – сказал писарь, воспользовавшись мгновением передышки у расходчика. «Женится! Землю купит!» – подхватили другие. Послано было за водкой и пивом. Старичок долго говорил, что и службу бросить недурно, и жениться для чего не можно, но первое дело – беречь деньги. «Теперь у тебя есть деньги, разве не хорошо? Право, хорошо», – журчал расходчик.
Михайлов оставил на хранение в канцелярии только пятьдесят рублей; сказал, что, может быть, в самом деле что-нибудь подыщет и купит. Он вышел к Неве и долго ходил по набережной, взволнованно-радостно думая, что теперь делать. Первая его мысль и вправду была: не жениться ли? У курьеров считалось прочно установленной, проверенной истиной, что при их ремесле, как при солдатском, жениться нельзя: бабу ни в дорогу не возьмешь, ни дома одну не удержишь. Но теперь в самом деле можно было бы бросить проклятую службу. Мысленно счел свои деньги: двести, да двадцать пять, да тридцать два сберег на коште, всего двести пятьдесят семь. Легко завести лавку хоть на Невской. Однако, у него всегда было отвращение от торговли. Представил себе: с раннего утра до позднего вечера сидеть в душной, пахнущей сельдями или овчиной, комнате, ругаться с приказчиками, лебезить перед покупателем, дрожать над выручкой, – ну, нет. Открыть трактир? Это лучше, но и тут радости немного: буяны, дозоры, полиции плати. Вернулся мыслью к женитьбе: жениться можно, но и холостым жить тоже хорошо. Если б можно было так, чтобы полгода быть женатым, полгода холостым? А то женишься – пожалеешь, и не женишься – тоже пожалеешь. В бабах недостатка нет и для женитьбу, и так. Вспомнил Киев, ночь над Днепром, красивую рыжеволосую хохлачку, и про себя нерешительно подумал, что, может, и не так уж худо их ремесло, которое они по привычке иначе как проклятым не называли. Ведь не всегда стоит стужа, и в Сибирь посылают не так часто. К тому же, через четыре года выходил в старшие курьеры: этих отправляли только в Москву. Чем свой трактир открывать, не лучше ли ходить в чужие, то в Москве, то здесь?..
Вдруг он с ясностью почувствовал, что хочется ему, по-настоящему хочется, одного: пожить как живут господа! Михайлов и не любил господ, и как мог подражал им. В его мыслях они немного сливались с удалым добрым молодцом из сказок, – он и сам бессознательно подделывался под этот образ, а может быть и вправду в себе чувствовал что-то от доброго молодца, которому все нипочем. «Богатому житье, а бедному вытье», – подумал он и потрогав в кармане кошелек, – появилась новая забота, – отправился в Гостиный двор.
Обошел сначала лавки так, ничего не покупая, лишь присматриваясь к товарам и ценам. Хотелось ему купить решительно все, он страстно любил новые вещи. После долгого торга, купил нарядный становой кафтан, с перехватом на пояснице, с хрустальными пуговицами, с запястьями у коротких широких рукавов, с высоким, закрывавшим затылок, атласным воротником-козырем, – знал заранее, что все будут шутить: «Что, брат, козырем ходишь?..» Купил красные сафьянные, шитые золотом, сапоги, вроде тех, что носили лаеши. Купил серебряные часы заграничной работы, – давно мечтал. Купец объяснил ему, как разбирать время, – он уже раньше присматривался и теперь живо понял. В другой лавке ему хотели было подсунуть горлатную шапку. Михайлов знал, что таких шапок никто из господ больше не носит, видел, что мех вовсе не от горла и качества среднего, да и странно было бы обзаводиться меховой шапкой летом, – но чуть было не купил: уже нерешительно говорил себе, что зимой, в поездке, горлатная шапка может очень пригодиться. Однако вовремя опомнился: и без того много ушло денег, – страшно было не что ушли, а что ушли так быстро. «Правду говорят люди: денег вволю, а еще б поболе…»
Вышел из лавки, с наслаждением взглянул на часы и тотчас, много через минуту, разобрал, что половина пятого. Приберегая к вечеру аппетит, съел на ходу купленный у разносчика кусок пирога и вернулся в канцелярию. В курьерском общежитии переоделся, не без смущения выслушал насмешливо-завистливые «козырем, брат, ходишь», навел справку, где живет граф Миних. Затем отправился в его дом, – благодарить, – по дороге с досадой говорил себе, что выходит свинья-свиньей: деньги были присланы давно, его сиятельство не может знать, что его в Петербурге не было.
Разыскал дом – «в Пельше не так жил!» – вошел со двора и вызвал дворецкого; понимал, что нельзя мужику беспокоить самого фельдмаршала, да и не примут. Попросил передать, что приходил курьер Михайлов, ездивший с царским указом в Пелым, только что вернулся в Петербург и слезно благодарит за награду, и будет вечно молить Бога за его сиятельство. Дворецкий, вначале введенный в заблуждение становым кафтаном, снисходительно кивнул головой и небрежно сказал: «Хорошо, братец, не за что». – «Ах, ты, сукин сын! – подумал, рассердившись, Михайлов, – точно я тебя, свинью этакую, благодарю… – Так не забудь, братец, все передать его сиятельству, как я велел», – сказал он и ушел, не дожидаясь ответа дворецкого. «Ничего, подлец, не передаст…»
Затем он снова, с таким же удовольствием, поглядел на часы: уже разобрал время совсем легко. Было семь часов. Снова потрогал кошелек, – цел, – и отправился на Петергофскую почтовую дорогу в кабачок, в котором торговали пуншевой водкой.
