У нас уже утро - Чаковский Александр Борисович (библиотека книг .txt) 📗
– Так… – задумчиво сказал Доронин.
Теперь ему, по крайней мере, стало ясно одно: рыбаки находились в полной экономической зависимости от организации предпринимателей, скупавшей их продукцию. «Сейдзо Гёкай» монополизировала право реализации морских продуктов для того, чтобы их фактически уничтожать. Она же диктовала и приёмные цены.
«Вот он, капитализм!»-подумал Доронин. То, что он раньше знал лишь по книгам, теперь возникало перед ним реально, во всей своей дикости, бессмысленности и преступности.
Всё, что сейчас окружало его, было чуждо, непонятно и враждебно ему: и этот японец с длинной желтоватой, словно пергаментной, физиономией, и эта комната, в которой бесшумно раздвигались стены и нельзя было знать, что делается у тебя за спиной. И самое главное, чужды, непонятны и враждебны ему были те страшные, нечеловеческие отношения между людьми, которые воплощал собой этот вкрадчивый, приторно вежливый человечек.
Теперь Сато говорил уже по своей инициативе.
– Он рекомендует вам, – начал Полухин, – оставить пока все, как есть, не производить никакой реорганизации. Объединение «Сейдзо Гёкай» согласно поставлять рыбу русскому правительству…
– Так, так, – покачав головой, тихо сказал Доронин. – Но разве ваша фирма, эта самая «Сейдзо», до сих пор располагает средствами, чтобы оплачивать рыбакам их труд?
– Он говорит, что ваша последняя фраза основана на незнании японской психологии. Побеждённый японец будет все делать для победителя. Приказ победителя священен. В нём выражается верховная воля. В японской религии или, точнее, философии – синтоизме, есть ритуал, называемый «охарай» – великое очищение. Сознающие свою вину японцы должны принести жертву, тем самым они очистятся. Японцы виноваты перед своим императором за поражение в войне. Поэтому они должны приносить искупительные жертвы. Они будут безропотно выполнять все приказы русских. Фирма «Сейдзо Гёкай» могла бы отбирать у рыбаков всю продукцию и за небольшое комиссионное вознаграждение передавать её русским.
Доронину пришла в голову озорная и вместе с тем недобрая мысль. Он спросил:
– А разве фирма «Сейдзо Гёкай» может обойтись без искупительной жертвы?
Он внимательно смотрел на японца. Выражение лица Сато менялось. Исчезла улыбка, чуть сморщилась переносица, поджались губы. Всё это продолжалось одно мгновение, затем лицо японца стало по-прежнему невозмутимым.
– «Сейдзо Гёкай» – коммерческая организация, – спокойно сказал он, – не надо путать коммерцию и религию.
– Я ничего не путаю, господин Сато, – зло усмехнулся Доронин, – меня просто интересует: нет ли у вас сепаратного соглашения с господином богом? Или, быть может, с императором? Соглашения, по которому законы синтоизма на вас не распространяются?
– О нет, как можно! – закатывая глаза, воскликнул Сато.
– Тогда, может быть, вам кажется, – продолжал Доронин,. – что вы, господин Сато, не принадлежите к числу побеждённых? Не полагаете ли вы, что побеждены только японские рыбаки, а господа Сато по-прежнему сидят в штабе Квантунской армии?
И без того маленькие глазки Сато сузились:
– Но господам русским будет вполне достаточно той богатой добычи, которую они с нашей помощью получат от рыбаков, – неуверенно проговорил он, не отвечая прямо на вопрос.
– Вот это здорово! – воскликнул Доронин. – Значит, речь идёт о том, чтобы японские рыбаки, проходя «великое очищение», ловили рыбу для «Сейдзо Гёкай», а мы будем платить за это деньги уважаемой фирме? Так я понял?
Сато кротко потупился.
– Передайте ему, – окончательно потеряв терпение и взорвавшись, крикнул Доронин, – что он ошибается в русских! Мы и побеждённых не эксплуатируем, как он эксплуатирует своих соотечественников.
Он замолчал, пристально всматриваясь в Сато и словно выбирая, куда лучше всего нанести удар.
– Если японские рыбаки, – медленно и раздельно сказал Доронин, – будут сдавать нам пойманную ими рыбу, то они получат за неё полноценным советским рублём. Что же касается разбойничьей фирмы господина Сато, то Советское правительство не желает иметь с ней никакого дела. А если господина Сато интересует моё личное мнение, то я ему очень, очень рекомендую подумать об искупительной жертве. И не императору, а собственному народу.
Пока Полухин переводил эти слова, Доронин с радостью, с чувством гордого, торжествующего удовлетворения следил, как бесследно исчезает с лица Сато дежурная сияющая улыбка, как озабоченно морщится его лоб, тускнеют глаза и беспомощно отвисает нижняя губа.
Доронину вдруг стало так противно, что его передёрнуло. Он встал и презрительно, сверху вниз, посмотрел на Сато.
– Пошли, – сказал Доронин переводчику и, не оглядываясь, вышел из комнаты.
Вечером Доронин встретился с уполномоченным Министерства рыбной промышленности. Изложив всё, что ему удалось узнать от японца, он сказал:
– Теперь давайте назначение. Хочу настоящей работы.
– Ну вот, я вас в дипломаты прочу, а вы к рыбам хотите бежать, – заулыбался уполномоченный.
И тут же умчался на восточное побережье, так и не сказав ничего определённого.
Выждав два дня, Доронин пошёл к Русанову и потребовал назначения на работу.
К вечеру он узнал, что назначен директором рыбокомбината на западном берегу Сахалина.
ГЛАВА III
Прямо от Русанова Астахов направился в порт, но поднялся шторм, и рейс на Курилы был отменён. Метеосводка на ближайшие два дня не обещала ничего утешительного. Астахову пришлось возвратиться в город.
На другой день вечером его снова принял Русанов, и они беседовали два часа.
Из кабинета они вышли вместе: Русанов торопился к самолёту, чтобы лететь на охинские нефтепромыслы. Вдруг из полумрака кто-то сказал:
– Одну минуту, товарищ…
К Русанову обращалась девушка в помятом пальто городского покроя.
– Извините меня, товарищ. – Голос девушки звучал робко и вместе с тем настойчиво; вдруг она радостно воскликнула: – Послушайте, да ведь мы вместе ехали!… Помните? Вас ведь Григорием Петровичем зовут? Помогите мне, пожалуйста. Вы, наверное, здешний? Мне нужно увидеть секретаря обкома.
– Вы приехали с материка? – спросил Русанов, вглядываясь в лицо девушки и, видимо, ещё не узнавая её.
– Да, да, мы же вместе ехали! – торопливо, словно боясь, что Русанов сейчас уйдёт, повторила девушка. – Я врач, приехала по путёвке… А заведующий облздравом куда-то уехал. Мне говорят: «Подождите, всё уладится», – а где же я буду ждать?
Астахову показалось, что она сейчас заплачет.
– Врач? – переспросил Русанов. – По путёвке? Но это же замечательно, что вы сюда приехали!
– Да, замечательно! – чуть ли не сквозь слёзы повторила девушка. – Хожу как неприкаянная, точно я никому не нужна…
– Вы никому не нужны? – воскликнул Русанов. – Как вы можете так думать? – И он крикнул на весь коридор: – Морозов!
Из полумрака тотчас возник человек в военной гимнастёрке и кирзовых сапогах.
– Этих двух товарищей в наш дом. Обеспечить питание и отдых. Вот этот товарищ – врач. Как вас зовут, товарищ?
– Ольга. Ольга Леушева.
– Товарищу Леушевой обеспечить удобства. Ну, то, что мыслимо в наших условиях. Ясно?
– Ясно, – ответил человек в гимнастёрке.
– Спасибо вам, Григорий Петрович, – сказала Ольга. – Тогда я уж не пойду к секретарю обкома.
– Да, пожалуй, не стоит, – согласился Русанов. – Зачем отрывать его от дела? К тому же ему будет стыдно.
– Стыдно? – переспросила Ольга.
– Конечно. Врач, приехавший на работу в его область, два дня не устроен.
– Ну, что вы! – прервала его Ольга. – Здесь же все заново организуется, разве я не понимаю…
– Понимаете? – очень добрым, потеплевшим голосом переспросил Русанов и добавил: – Идите отдыхайте, товарищи.
Из здания обкома Астахов и Ольга вышли вместе. Морозов подробно объяснил уже освоившемуся с городом Астахову, как найти дом, в котором обком организовал нечто вроде гостиницы.
