Спартак - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (книги онлайн .TXT) 📗
И оба каппадокийца, прицелившись, одновременно спустили тетиву лука; обе стрелы, свистя, вылетели и впились — одна в белую шею, а другая, пробив серебряный панцирь, в грудь Эвтибиды.
Долгий, пронзительный, душераздирающий крик раздался вслед за этим. Аскубар и Эрцидан тут же услыхали шум многочисленных быстро приближающихся шагов и громоподобный голос: «К оружию!..»
Оба каппадокийца бросились бежать по направлению к римскому лагерю, а декану и четырем гладиаторам преградило путь тело Эвтибиды, которая рухнула на дорогу и теперь лежала, распростершись в луже крови, сочащейся из ее ран, особенно из раны на шее, потому что стрела Аскубара попала в сонную артерию и разорвала ее.
Гречанка громко стонала и хрипела, но не могла произнести ни слова.
Гладиаторы наклонились над телом упавшей, и, поднимая ее с земли, все пятеро одновременно спрашивали ее, кто она и каким образом ее ранили.
Между тем солнце уже взошло, и гладиаторы, положив Эвтибиду на краю дороги, прислонили ее спиной к стволу росшего там дуба. Они сняли с нее шлем и, увидав, что по плечам умирающей рассыпались густые рыжие волосы, воскликнули в один голос:
— Женщина!
Они наклонились над ней и, поглядев в лицо, покрывшееся смертельной бледностью, сразу узнали ее и воскликнули в один голос:
— Эвтибида!..
В эту минуту подоспел манипул гладиаторов. Все столпились вокруг тела раненой.
— Раз она ранена, значит, кто-то ранил ее, — сказал центурион, командовавший манипулом. — Пусть пятьдесят человек отправляются на поиски убийц, они не могли далеко уйти.
Пятьдесят гладиаторов побежали в сторону храма Геркулеса Оливария.
Остальные окружили умирающую. Панцирь ее был весь в крови; кровь лилась ручьем. Гладиаторы с мрачными лицами молча следили за агонией этой женщины, принесшей им столько несчастья и горя. Лицо куртизанки посинело, она все время металась, прислоняя голову то к одному, то к другому плечу, издавая безумные стоны; она подымала руки, как бы желая донести их до шеи, но они тут же бессильно падали, ее рот конвульсивно открывался, как будто она силилась что-то сказать.
— Эвтибида! Проклятая изменница! — воскликнул после нескольких минут молчания мрачно и строго центурион. — Что ты делала здесь? В такой ранний час? Кто ранил тебя? Ничего понять не могу… но по случившемуся я догадываюсь о каком-то новом страшном замысле… жертвой которого ты по какому-то случаю стала сама.
Из посиневших губ Эвтибиды вырвался еще более ужасный стон: она руками указала гладиаторам, чтобы они отошли в сторону.
— Нет! — вскричал центурион, проклиная ее. — Ты изменой своей погубила сорок тысяч наших братьев… мы должны припомнить тебе твои злодеяния; должны сделать твою агонию еще более ужасной, — этим мы умилостивим их неотомщенные тени.
Эвтибида склонила голову на грудь, и если бы не слышалось ее прерывистое дыхание, можно было бы подумать, что она умерла.
В эту минуту появились, тяжело дыша, все пятьдесят гладиаторов, преследовавшие каппадокийцев. Они привели с собой Эрцидана; он был ранен стрелой в бедро, упал и был взят гладиаторами в плен; Аскубару удалось убежать.
Каппадокиец рассказал все, что знал, и тогда гладиаторы поняли, как все произошло.
— Что случилось? — раздался женский голос.
Это была Мирца, как обычно, в своем военном одеянии: в сопровождении Цетуль она шла в храм Геркулеса.
— Стрелы, которые проклятая Эвтибида уготовила тебе, благодаря счастливому вмешательству какого-то бога, может быть Геркулеса, поразили ее самое, — ответил центурион, давая Мирце дорогу, чтобы она могла войти в круг гладиаторов.
Услышав голос Мирцы, Эвтибида подняла голову и, увидя ее, вперила свой угасающий, полный ненависти и отчаяния взор в глаза Мирцы; губы ее судорожно искривились; казалось, она хотела произнести что-то; растопырив пальцы, она протянула руки к сестре Спартака, как бы желая схватить ее; последним усилием она метнулась вперед, затем, испустив предсмертный стон, сомкнула веки; голова ее упала на ствол дерева; недвижимая и бездыханная, гречанка свалилась на землю.
— На этот раз в сеть попался сам птицелов! — воскликнул центурион, предложив Мирце и остальным товарищам следовать за ним. Все в молчании удалились, покинув ненавистный труп.
Глава двадцать вторая
ПОСЛЕДНИЕ СРАЖЕНИЯ. — ПРОРЫВ ПРИ БРАДАНЕ. — СМЕРТЬ
В тот момент, когда Эвтибида, поплатившись за свои преступления, умирала на глазах Мирцы у дороги, ведущей от Темесы к храму Геркулеса Оливария, в порт прибыло судно, с которым Граник послал Спартаку вести о себе. Фракиец, узнав о высадке Граника на берегах Бруттия, долго обдумывал, как ему следовало поступить. Наконец, обратившись к Арториксу, он сказал:
— Ну, что же… Поскольку Граник с пятнадцатью тысячами воинов находится у Никотеры… перевезем туда морем все наше войско и будем воевать с еще большей энергией.
Он отослал судно в то место, где находилась флотилия, с приказом возвратиться на следующую ночь в Темесу.
За неделю Спартак перевез ночами все свое войско в Никотеру; каждую ночь, за исключением последней, когда он погрузился сам вместе с кавалерией, по его приказу четыре легиона делали вылазки, чтобы отвлечь внимание римлян и внушить им мысль, что гладиаторы никуда не собираются уходить.
Как только флотилия, с которой отбыли Спартак, Мамилий и кавалерия, удалилась на несколько миль от берега, жители Темесы уведомили Красса о случившемся.
Красс, вне себя от ярости, проклинал жителей Темесы за то, что они из малодушия не послали к нему гонца предупредить о бегстве неприятеля, а теперь, когда Спартак вырвался из тисков, пламя войны разгорится с новой силой, меж тем как Красс считал ее уже законченной, в чем и уверил Рим.
Наложив на жителей Темесы большой штраф за их трусость, на следующий день он приказал своему войску сняться с лагеря и повел его по направлению к Никотере.
Но Спартак, прибыв в Никотеру, на рассвете в тот же день отправился в путь со всеми своими легионами, нигде не останавливаясь в течение двадцатичасового перехода, пока не дошел до Сциллы; близ нее он расположился лагерем.
На следующий день фракиец отправился в Регий; по пути он призывал к оружию рабов и, заняв сильные позиции, приказал гладиаторам три дня и три ночи рыть канавы и ставить частокол, чтобы к моменту появления Красса был готов неприступный лагерь гладиаторов.
Тогда Красс решил либо принудить Спартака принять бой, либо взять его измором, а для последней цели задумал возвести колоссальное сооружение, достойное римлян. Если бы о нем не свидетельствовали единогласно Плутарх, Аппиан и Флор, вряд ли можно было бы поверить, что подобное сооружение действительно осуществилось.
«Туда явился Красс, и сама природа подсказала ему, что надо делать», — говорит Плутарх. Он решил воздвигнуть стену поперек перешейка, избавив тем самым своих солдат от вредного безделья, а неприятеля лишив продовольствия. Велика и трудна была эта работа, но Красс довел ее до конца и, сверх ожидания, в короткий срок. Он вырыл через весь перешеек ров от одного моря до другого, длиною в триста стадий, шириной и глубиной в пятнадцать шагов, а вдоль всего рва воздвиг стену поразительной высоты и прочности.
В то время как сто тысяч римлян Красса с невиданным рвением работали над титаническим сооружением, Спартак обучал военному делу еще два легиона, составленные из одиннадцати тысяч рабов, примкнувших к нему в Бруттии; вместе с тем он обдумывал, как бы ему выбраться из этого места, насмеявшись над усилиями и предусмотрительностью Красса.
— Скажи мне, Спартак, — спросил фракийца на двадцатый день работ римлян его любимец Арторикс, — скажи, Спартак, разве ты не видишь, что римляне поймали нас в ловушку?
— Ты так думаешь?
— Я вижу стену, которую они сооружают, она уже готова, и, мне кажется, у меня есть основание так думать.
— И на Везувии бедный Клодий Глабр тоже думал, что он поймал меня в ловушку.
