Меч на закате - Сатклифф Розмэри (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Я услышал снаружи голос, окрик дозорного и резкое восклицание по другую сторону ближайшего сторожевого костра и стряхнул с себя наплывающий мелкими темными волнами сон, думая, что, возможно, пришел еще один разведчик. Потом кто-то отвел от двери хижины свободно висящую складку навеса, и я, повернувшись на локте, увидел что там, на границе между светом сторожевого костра и восковой свечи, стоит человек. Жилистый старик в поблескивающей кольчуге. В гордой гриве его серых, как сталь, волос, перехваченной над впалыми висками полоскрй пунцовой кожи, виднелась одна прядь, которая была такой же белой, как ухмыляющаяся маска барсука. И он стоял, странно глядя на меня из-под одной ровной и одной непокорно взлетевшей брови.
— Бедуир, — сказал я. — Бедуир? — и медленно сел, и подтянул под себя ноги, и медленно поднялся, и мы долго стояли, глядя друг другу в лицо.
— Так это ты или твой дух? — спросил я наконец, потому что, стоя между двух огней, он действительно мог быть духом, вызванным ко мне моим собственным томлением, моей собственной близостью к уходу за черту.
Теперь он шевельнулся — один шаг вперед — и отпустил полосатую складку навеса, которая упала у него за спиной, и я увидел, что он был человеком из плоти и крови.
— Не дух, — сказал он. — Я ослушался твоего приказа и вернулся, Артос.
Я мог бы воззвать к нему, как Ионафан к Давиду, запретными нежными именами, которые не в ходу среди мужчин; я мог бы схватить его в объятия. Вместо этого я остался на месте и только спросил:
— Почему ты не присоединился ко мне, когда я ехал на юг?
— Весть об этом дошла до меня только тогда, когда ты был уже за много миль от Коэд Гуина, а самый быстрый путь оттуда — это вдоль побережья, чтобы не попасть по дороге в лапы предателям и чтобы можно было переправиться через Сабрину в рыбачьей лодке. У тебя не будет лишнего коня? Речная каррака — неподходящий транспорт для лошадей.
— Коня я тебе, пожалуй, найду, хотя с лошадьми у нас туговато, — сказал я. — Твоим эскадроном сейчас командует Флавиан.
Можно было подумать, что я говорю с чужаком.
— Я пришел сюда не за тем, чтобы просить свой эскадрон.
Мне нужно место, чтобы сражаться среди товарищей, не более того.
Нас снова разделило мучительное молчание. Свободный конец навеса бился на легком ветру, точно птица со сломанным крылом, а пламя свечи металось и дрожало, отбрасывая странные тени на грубый плетень, из которого были сделаны стены.
— Надеюсь, у тебя нет иллюзий по поводу вероятного исхода завтрашней битвы? — спросил я (но она была уже сегодняшней).
— Не очень много, — его губы дрогнули в прежней беспечной усмешке.
— И поэтому ты вернулся.
— Я всегда очень придирчиво выбираю компанию, в которой мне предстоит умереть.
Возраст сделал его более уродливым, чем когда бы то ни было; черты его лица, которые были фантастическими у молодого мужчины, теперь окончательно преобразились в гротеск. Это было лицо, вылепеленное в качестве горькой шутки каким-нибудь Богом с извращенным чувством юмора, и, о Христос, при виде него мое сердце начало повизгивать от радости.
— Возьми меня обратно на службу, Артос.
— А как насчет Гэнхумары?
Его голос был твердым.
— Я оставил ее у ворот маленькой обители в Каредежионе, у края мыса. Знаешь это место? Там постоянно горит священный огонь, зажженный в честь Небесной Жены. Думаю, в этой обители она будет более счастлива, чем в Эбуракуме, — даже если бы у меня было время отвезти ее туда.
И я вспомнил обитель святых жен на улице Суконщиков и то, как Гэнхумара, оглянувшись на нее вздрогнула в кольце моей левой руки, словно дикий гусь пролетел над ее могилой.
— Она ненавидела клетки. Она боялась их, — это было все, что я мог сказать.
— Она вошла в дверь в стене по своей собственной свободной воле, — тусклым голосом возразил он.
— Вы что, не были счастливы вдвоем все эти годы?
— Не очень.
— Но… Бедуир, ты любил ее, а она любила тебя?
Он сказал просто:
— О да, мы любили друг друга, но ты всегда стоял между нами.
Это была маленькая хижина, и одного шага было достаточно, чтобы мы встретились посередине; мои руки обнимали его, а его руки обнимали меня, сильная правая и изуродованная левая, которая казалась лишенной соков и хрупкой, как сухая палка; и мы крепко сжимали друг друга, а потом немного всплакнули, уткнувшись друг другу в плечо. Может быть, когда стареешь, плакать становится легче, чем это было в расцвете лет. Сила уходит, или приходит мудрость… Слезы больше не разрывают душу; в них есть даже нечто от очищения, от исцеления…
В темный предрассветный час меня разбудили, чтобы сообщить, что неприятель подает первые признаки жизни; эту весть принес мне один из моих разведчиков, и с ним вместе прибыл еще один гонец от Константина. Отряды из Думнонии шли уже на пределе своих сил, но болотистая местность вынудила их сделать большой крюк, и они не успевали подойти к нам раньше, чем за час до полудня. Я поднялся и, пока надевал доспехи и готовился к бою, проглотил несколько кусков ячменной лепешки, запивая их пивом. Бедуир, которого не связывали теперь никакие обязанности командира, пришел, чтобы послужить мне за оруженосца, — он достаточно ловко действовал этой своей рукой, хотя ей не хватало силы — а потом я сделал то же самое для него, так что в конце концов мы собрали друг друга на бой как братья.
В то утро я особенно тщательно расчесывал волосы и бороду и заботливо укладывал складки старого выцветшего плаща, снова и снова поправляя в наплечной прятке пучок желтых ноготков, — те из Братства, кто еще оставался в живых, по-прежнему шли в бой с каким-нибудь таким украшением на доспехах. Я знал, я смирился с тем, что Судьба завершила узор, что проклятие исполнилось и что в этот день я должен буду принять свою смерть (но я думал, что она будет быстрой и пристойной, какой она и должна была быть, какой она была для Амброзия; не эта неопрятная задержка в пути!). И я мог только надеяться, что моя смерть послужит еще и выкупом за мой народ. Я знал еще, так же верно, как то, другое, что узор требовал, чтобы я взял Медрота с собой, и я молился, чтобы таким образом я мог искупить свой старый грех и чтобы это искупление не потребовало окончательного поражения всей Британии. По меньшей мере, если Медрота не будет, Британия может быть спасена от рокового раскола внутри самой себя, раскола, который должен был впустить тьму. И я торопливо, потому что уже слышал сквозь плетеные стены гомон собирающихся эскадронов, приготовился, словно для того, чтобы принять невесту или триумф, потому что нечто во мне, что было старше, чем моя собственная жизнь, то самое нечто, которое я чувствовал во время своей коронации, как будто знало, что существуют некие приличия, внешний и приметный знак добровольного согласия, который надлежало сделать перед лицом богов… Я внезапно вспомнил, как аккуратно юный оруженосец Амброзия подравнял ему по его просьбе волосы в утро его последней охоты.
