Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
— Державе Российской и благоверному Верховному правителю ее — адмиралу Колчаку — у-ра!
Глава десятая
Когда Глаша начала выздоравливать, в Астрахани уже жили впроголодь. Хлебный паек выдавался ничтожный.
Букатов и Глаша перебивались воблой.
В кругах коммунистов с нарастающей тревогой говорили об успехах адмирала Колчака, захватившего почти всю Сибирь, Урал и быстро приближающегося к Волге.
Знакомые екатеринодарские коммунисты, встречаясь с Глашей, сокрушались:
— Какую непростительную оплошность сделали мы, не уйдя вовремя в Царицын. Он все еще стоит. И если даже Колчак доберется до Волги и соединится с Деникиным, то и тогда мы могли бы вместе с царицынскими войсками пробиться к Москве… А если Колчак и Деникин овладеют поволжскими городами, то мы в Астрахани окажемся как в мышеловке. Куда отсюда подашься?
Мало-помалу опасения и тревоги возымели действие и на Глашу, и она обеспокоилась. Вдруг в самом деле Астраханский край окажется отрезанным от Центральной России. Долго ли здесь на одной вобле удержишься?
31 мая Глаша получила приглашение на пленум Астраханского городского Совета и пришла туда с большим опозданием.
На трибуне стоял Киров и, видимо завершая прения, по- юношески звучным голосом говорил:
— Опыт полуторагодичной борьбы убеждает нас, что мы ведем борьбу действительно не на живот, а на смерть. И нельзя забывать: если мы многому научились в ходе этой борьбы, научились организовываться, то научились этому и наши противники; если мы, уверенные в своем правом деле, никогда не сдадимся на милость Колчака, то белогвардейцы тоже не будут нам сдаваться. Борьба все разгорается.
Глаша впервые видела Кирова на трибуне. Лицо у него было открытое, широк и просторен его лоб, из-под которого зорко и лучисто поблескивали умные глаза.
Сначала оратор поставил вопрос: чем сильны наши противники? Отвечая на него, он напомнил о возрастающей поддержке Деникина и Колчака со стороны Англии, Америки, Франции, о горах оружия, которое от них поступает, указал на опасность соединении или координации действий сил обоих ставленников Антанты, о попытках вооружения и использования против Советской власти русских военнопленных, находившихся главным образом в Германии. Затем понятно и доказательно раскрыл источники наших сил, поставленных Лениным и большевистской партией на службу революции.
Глаша с удовольствием наблюдала, как от простых и ясных аргументов Сергея Мироновича светлели хмурые лица красноармейцев и матросов. А когда Киров закончил свое выступление словами: «Победа — вот наш лозунг!» — раздался гром рукоплесканий.
Почти сразу же официальный порядок заседания нарушился. Крепкий, коренастый Киров сошел со сцены и был плотно окружен людьми. Ему задавали вопросы о боях под Царицыном и на других фронтах, о военном положении Астраханского края.
Сунув руки за широкий ремень, туго опоясавший его гимнастерку, Киров обернулся к тому, кто опасался за положение своего края.
— Деникин ведет наступление на Астрахань со стороны степи. Но пройти четыреста верст по сыпучим пескам от Кизляра не так-то легко, как бы белогвардейцы ни были хорошо вооружены и снабжены. Деникин, зная это, посылает сюда лишь партизанские отряды, чтобы отвлечь наше внимание от других, более важных участков фронта. Серьезного военного значения эти отряды не имеют. А из похода сюда больших сил могло бы выйти то же, что вышло из похода нашей 11-й армии.
— Но белогвардейцы в степях вооружают и науськивают на нас калмыков-кочевников…
— Из калмыков опасной для нас военной силы они тоже не создадут.
— А если Деникин возьмет Царицын, перережет Волгу, перехватит железную дорогу, соединяющую нас с Саратовом, — выразил опасение председатель горсовета, — то мы окажемся в самом тяжелом положении.
— А вот этого мы и не должны допустить, — разъяснял Киров. — Мы обязаны всеми силами помогать защитникам Царицына. Я считаю необходимым в самые ближайшие дни снарядить и отправить в Царицын несколько судов с бойцами и вооружением.
Возле Кирова, отвечавшего на вопросы товарищей, Глаша еще полнее почувствовала, как этот малознакомый ей товарищ заряжает ее самое энергией, бодростью, убежденностью. Она неожиданно ощутила себя избавленной от долгой болезни, готовой к новой работе. Да, она поедет в Царицын, но не для того, чтобы вырваться из мышеловки, какой ей до этой встречи казалась Астрахань, а для борьбы на более важном участке фронта!
Глава одиннадцатая
Покуда шла работа над «Юнкерами», Ивлев не чувствовал желания показывать их в незавершенном виде. Но едва картина получила полное завершение, то есть художник уже не мог ничего изменить в ней, тотчас же возникло неодолимое желание узнать, что скажет о полотне Шемякин.
Шемякин пришел ровно в полдень, когда ярко светило солнце и картина, поставленная против южных окон, наиболее полно освещалась.
От глаз Шемякина не ускользнуло то волнение, с каким Ивлев дожидался его прихода. И, входя в мастерскую, он боялся, что нужно будет сказать, быть может, горькую правду о новом творении друга. Главное, пугала мысль, что Ивлев, отдаваясь душой и сердцем белому движению, создал нечто ура-корниловское. Ведь он все время уверял, что пишет полотно, которое должно внушать веру в непобедимость и стойкость корниловцев, показать их высокое благородство, герои картины, юнкера, должны звать к делам возвышенным, своим подвижничеством осуждать тех, кто подобно Покровскому и Шкуро превращает белое дело в нечто реакционно черное и кроваво карательное.
Но уже при первом взгляде на полотно Шемякин увидел, что в картине с названием «Юнкера стоят насмерть» есть что-то неожиданное, вовсе несхожее с тем, что обещал написать Ивлев. И это прежде всего заставило остановиться перед полотном, туго натянутым на подрамнике, и пристально, придирчиво взирать на него.
Вся картина была написана нервными, рваными мазками, соответствующими ее бурному, драматическому содержанию.
Но Шемякин, будучи поглощенным первым сильным впечатлением от полотна, пока что не замечал никаких отдельных мазков.
На первом плане была расположена небольшая группа юнкеров, торопливо, лихорадочно стрелявших во все стороны из винтовок, револьверов, пулеметов. Красные бойцы были где-то за ближайшими обывательскими домами, в перспективе широкой Кузнечной улицы, за дощатыми заборами, пробитыми пулями, во дворах, на подступах к артиллерийским казармам, даже в предзакатном облачном небе, где огненно рвалась шрапнель и вот-вот должна была погаснуть последняя желто-оранжевая полоска.
Юнкера расстреливали последние патроны. Позади возвышалась глухая казарменная стена, во многих местах выщербленная осколками и пулями. К ее кирпичам обессиленно прильнул спиной пожилой штабс-капитан в пенсне, судорожно зажав в руке браунинг. В квадратных стеклах его пенсне отражались тысячи малиновых полосок, которые он видел, вероятно, на фуражках и солдатских шапках красноармейцев. В расширившихся полубезумных зрачках смертельная тоска, напряженное ожидание последнего удара. Он обречен так же, как и те, кто еще стреляет. Его лицо, бледное и заострившееся, исказилось гримасой отчаяния.
Очень мрачный, почти зловещий свет был разлит вокруг юнкеров, и трудно было понять, откуда он шел: то ли от узкой ядовито-желтой меркнущей полоски в небе, то ли от огненных вспышек рвущейся шрапнели, то ли от мальчишески тонких фигурок, тщетно пытающихся сдержать силы красных, неотвратимо надвигающихся со всех сторон.
Долгим показалось время, покуда наконец Шемякин ознакомился с картиной.
— Не понимаю, как из-под твоей кисти выскочила совсем неожиданная вещь! — наконец воскликнул он. — И тем более сейчас, когда широко развилось наступление армий Юга России, генерал Май-Маевский взял Харьков, корпус Шкуро разбил Махно под Гуляйполем, дивизия генерала Топоркова овладела Купянском, Кавказская армия Врангеля не нынче завтра войдет в Царицын?
