На горах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
— Ах, Марья Ивановна!.. Зачем же так мало? — вскликнула Дуня, сердечно ласкаясь к ней. — Много ли это две недели? Вы бы месяца три погостили, а то и побольше…
— Нельзя, мой друг, — улыбаясь и целуя Дуню, сказала Марья Ивановна.Ведь у меня тоже дела, хозяйство… Особенно теперь, как Фатьянку купила. Везде нужен свой глаз. Кому ни поручи, все не так выйдет. Так ли, Марко Данилыч?
— Истинная правда, сударыня, — отозвался он. — Хозяйский глаз дороже всего… Чужой человек железным обручем свяжет, и то лопается, а хозяин-от и лычком подвяжет, так впрок пойдет.
Печально посмотрела Дуня на Марью Ивановну. Отцовский глаз уловил ее взгляд. Он сказал:
— А ведь у вас на новоселье-то, поди, не все еще в полном порядке?
— Какой еще порядок! — отвечала Марья Ивановна. — В полный порядок разве через год приведу. Еще много хлопот впереди…
— Еще, поди, и горницы-то не прибраны как надо, — продолжал расспросы Марко Данилыч. — Не спокойно, думаю, вам?
— Конечно, еще не все устроено, — сказала Марья Ивановна. — Какой еще покой? И печи не все сложены, и двери не все навешены, надо оштукатурить, обоями оклеить, полы выкрасись, мебель перевезти из Талызина. Много еще, много хлопот. Ну, да бог милостив. Полегоньку да потихоньку, с божьей помощью, как-нибудь устроюсь по времени.
— Так уж я стану просить вас, милостивая наша барышня, чтобы сделали вы нам великое одолжение и милость несказанную, и мне и Дунюшке, — говорил Смолокуров.
— О чем же это, Марко Данилыч? — спросила Марья Ивановна.
— Будьте милостивы, обещайте наперед, что нашу просьбу беспременно исполните…— вставши с места и низко кланяясь, сказал Марко Данилыч.
— Душой рада сделать что могу, но как же можно, не зная ничего, наперед обещать исполнить ваше желанье. Может быть, оно и не по силам мне будет? — говорила Марья Ивановна.
— По силам, барышня, по силам. Обещайте только, Христа ради!.. — еще ниже, с покорностью и смиреньем, кланяясь почти до земли, умолял ее Смолокуров.
— Ежели можно будет исполнить ваше желанье, всегда готова, — сказала Марья Ивановна. — Только я, право, не знаю…
— Нижайше благодарим за ваши золотые слова, — радостно воскликнул Марко Данилыч. — Вот в чем дело, барышня!.. Домишко у меня, изволите видеть, не тесный, есть где разгуляться… Так вы бы, пока не устроились в Фатьянке, погостили у нас… Порадуйте… Так бы одолжили, так бы одолжили, что и сказать не умею… Матушка, сударыня Марья Ивановна!.. Хоша я теперь, по милости господней, и купец первой гильдии, хоша и капиталом владею, хоша и не малые дела по рыбной части веду, а все же я не забываю, что мы ваши прирожденные слуги… И деды наши и прадеды вашим родителям, матушка, вашему светлому, столбовому роду были верными слугами… И теперь, сударыня, не инаково почитаю, что мы ваши слуги, а вы милостивая наша барышня… Удостойте же за нашу любовь!.. Вам будет хорошо и спокойно; никакой заботы не доведем до вас… А до Фатьянки отсюда ведь рукой подать — летом часов пять езды, а зимой и три за глаза… Вздумается взглянуть на имение — коней у меня не занимать стать, и возки найдутся и кибитки, угодно, так и карету доспеем. Вздумается съездить в Фатьянку — поезжайте, осмотрите там все, распорядитесь, опять к нам, как в свой дом, милости просим… А уж как бы Дунюшка-то рада была… Утешьте ее — согласитесь!..
Сначала Дуня не догадывалась, к чему отец речи клонит, но когда услыхала последние слова его, стремительно кинулась к Марье Ивановне, опустилась перед ней, положила русую головку ей на колени и со слезами в голосе стала молить о согласии.
— Марья Ивановна!.. Голубушка!.. Ясное солнышко!.. — всхлипывая, говорила она вполголоса. — Согласитесь!.. Умру без вас!.. Не жаль разве будет вам меня?
— Полно, Дунюшка, полно, радость моя, — тихо поднимая ее, нежно промолвила Марья Ивановна и, горячо поцеловав взволнованную девушку, посадила ее рядом с собою.
— Проси и ты, Дуня, проси, голубка! — дрожащим голосом говорил Марко Данилыч. — Дарья Сергевна, вы-то что же не просите?
— Уважьте ихнюю просьбу, сударыня! — сухо и не совсем охотно, но с низким поклоном проговорила Дарья Сергевна.
Сама не зная почему, с самого первого знакомства с Марьей Ивановной невзлюбила ее добрая, незлобивая Дарья Сергевна, почувствовала даже незнакомую дотоле ей неприязнь. Когда же увидала, что давно уже чуждавшаяся ее Дуня внезапно ожила от встречи с Марьей Ивановной, безотчетная неприязнь выросла в ней до ненависти. То не зависть была, не досада, а какое-то темное, непонятное Дарье Сергевне предвиденье чего-то недоброго…
После долгих колебаний Марьи Ивановны, после усильных просьб Марко Данилыча, после многих слез Дунюшки барышня согласилась.
— Но с условием, — сказала она.
— С каким, милостивая барышня? — с живостью спросил обрадованный Марко Данилыч. — С каким, сударыня?
— Иной раз как поеду я в Фатьянку, отпустите со мной Дунюшку. Я полюбила ее, как самую близкую родственницу… Отпустите? — сказала Марья Ивановна…
— С вами-то? — вскликнул Смолокуров. — Да не то что в Фатьянку, хоть на край света… Опричь добра, Дуня от вас ничего не может набраться… Навсегда вам благодарен останусь, милостивая, добрая барышня, за вашу любовь. За счастье почту, ежели Дунюшка при вас будет неотлучно…
Все были довольны и радостны, кроме Дарьи Сергевны. Низко опустив голову, сидела она грустная; порой слезинка вздрагивала на ее ресницах, чуть слышно шептала: «Господи помилуй!.. Господи помилуй!..»
А Марко Данилыч, ко сну отходя и даже стоя на молитве, иное в разуме держал. «Слава те господи, — думал он. — Какая, подумаешь, честь!.. Богатая барышня, дочь нашего барина, станет у меня проживать… И ведет себя с нами, как равная… „Люблю Дуню, говорит, как близкую сродницу!..“ Ну-ка, Онисим Савельич, дождись-ка этакой чести!.. Вот озлится-то! Городничего когда залучит к себе на гостины, и тогда высоко голову носит, а тут знатная барышня, без малого тысяча душ! Лопнет пес с зависти, первым куском подавится!.. А Дунюшка-то, Дунюшка-то как рада, голубонька!.. Ожила, повеселела… Ох, Дуня, Дуня моя, Дунюшка! Милое ты мое, сердечное дитятко!.. Встала бы теперь покойница Олена Петровна!.. Посмотрела бы на свою доченьку… Ох, Оленушка, Оленушка!..». И засверкали слезы на глазах Марка Данилыча. Но вдруг иные мысли зароились у него в голове: «Отписывает Корней, всю, слышь, икру Орошин, подлец, на месте скупил в одни свои руки… Свинья чудская!.. Теперь у Макарья что хочет, то и почнет по части икры делать! Издохнуть бы тебе, окаянному!»
И долго на разные лады ругал он мысленно знаменитого поволжского рыбника.
«А наплел же я Марье Ивановне!.. И теперь будто считаю ее за госпожу свою!.. Холопом ее считаю себя!.. А она-то сердечная… уши-то господские и развесила!.. А мне бы только поддобрить ее, на Унже лесные дачи есть у Марьи Ивановны. Поддобрю, так, бог даст, задаром куплю их. Тысчонок сотенку достанется тогда Дуне-голубушке. Ах, Дунюшка, Дунюшка!.. Для тебя, ради одной тебя, все говорится, все и делается! Для тебя, милое сокровище, на то ли еще готов!.. На плаху, на костер взойду — было бы только тебе хорошо. Как вспомню я про мой горький день, как кончала свою жизнь Оленушка!.. Младенчиком Дуня была тогда, посадили ее возле матери… Оленушка в последние разочки вздыхает, а младенчик смеется, веселехонько играет ленточкой, что была в вороту у покойницы… Господи, господи!.. Взглянула тогда Оленушка… на меня и на Дунюшку… „Люби!“ — чуть-чуть промолвила… Дунюшка радостно смеется, ангельски веселится, а душа Оленушки летит, летит в небеса к господу».
И обильно смочил слезами Марко Данилыч подушку.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
На другой день по приезде Марьи Ивановны Смолокуров проснулся спозаранок. Не спалось ему в душной комнате. В спальне возле постели стоял железный сундук с деньгами. Хоть и был он привинчен и к полу и к стенам, хоть в окнах комнаты и вделаны были толстые железные решетки, но Марко Данилыч всегда помнил, что на свете много охотников до чужого добра. Потому зимних рам в спальне он не выставлял, а дверь всегда держал на заперти. Никому, кроме Дуни да еще Дарьи Сергевны, приходившей постель оправить да в комнате прибрать, без особого зова ходу туда не было.
