Волки и волчицы - Ветер Андрей (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
— Моложе? — Кирсанов невольно спросил себя, почему у этого человечка такая молодая дочь, и тут же сказал себе, что не до любви, видать, было этому учёному мужу в юности. — Представляли меня моложе? Почему?
— Не знаю. Должно быть, по словам Наташи… Пойдёмте в дом… Нет, нет, не надо разуваться, — профессор повёл Алексея по длинному неосвещённому коридору. Вдоль стен возвышались до потолка книжные стеллажи, тускло поблёскивали буквы на переплётах книг. — Вы не поверите, но я никогда прежде не общался с работниками кино. Актёры, режиссёры и эти… как их… ну, которые крутят ручку кинокамеры… операторы…
— Ручку кинокамеры уже давно никто не крутит, сейчас совсем другая техника, — заметил Алексей.
— Эта область всегда лежала в стороне от моих пристрастий. Я служу истории и очень далёк от кино, зато оно уделяет изрядное внимание истории, почти всегда опирается на неё, трактует её на свой лад и… перевирает. Вы уж не обижайтесь на старика. Люди творчества, они ведь… — Николай Яковлевич не договорил, задумавшись. — Ладно, о кино вы, пожалуй, с Наташей посудачите, когда она вернётся, а мы с вами, Алексей Петрович, найдём для беседы что-нибудь не менее любопытное.
Они вошли в небольшой кабинет, тоже сплошь забитый книгами. Ближе к окну стоял массивный письменный стол, похоже, переживший не одно столетие. На нем громоздились кипы бумаг, лежали какие-то конверты, стояла в массивной деревянной раме фотография античной женской головы, видимо, мраморной. Перед столом, занимая оставшееся пространство, разместились стул и кресло.
— А Натальи разве нет дома? — спросил Кирсанов, оглядываясь на дверь кабинета.
— Умчалась куда-то, но обещала скоро быть. Просила извиниться. Да вы присаживайтесь, — Николай Яковлевич указал на кресло и сам сел на стул. — Вас, как я понял, интересует история? Притягивает? Манит?
— Да, — кивнул Алексей и опустился в кресло, мимоходом поглядев в раскрытое окно, в которое гулко лился монотонный шум улицы, запруженной автомобилями, — интересует. Я бы сказал, будоражит.
— История — это время, а время — это узлы. Узлы спереди, узлы сзади, узлы всюду. И никогда она никого не интересовала бы, если бы не было узлов. Вы меня понимаете?
— Да, — снова отозвался Алексей, — вы имеете в виду тайны, сокрытые в прошлом.
— Я имею в виду вкус. Весь вкус истории сокрыт в этих неразвязанных узлах. Вы только задумайтесь, насколько скучной была бы наука, когда бы всё в ней было известно досконально. Никаких поисков, никаких догадок, никаких споров. Мы лишились бы величайшего наслаждения, которое нам предлагает погружение в прошлое… Тайна — могущественный рычаг…
Разглядывая Николая Яковлевича, Кирсанов поймал себя на мысли, что профессор внушал ему чувство лёгкого беспокойства. В этом худощавом человеке, укутанном в стёганый халат невнятного цвета, таилось нечто странное. Странность Николая Яковлевича выражалась не в чертах лица и не в манере вскидывать густые брови и щурить глаза. Нет, то была таинственность, скрывавшаяся в неведомом Алексею Кирсанову пространстве, которое угадывалось вокруг профессора, окружало его, но не соединялось обыденным нашим пространством, а просачивалось в его невидимые глазу поры и утекало в небытие.
— Вы подозрительно смотрите на меня, Алексей Петрович, — заметил Николай Яковлевич, медленно кладя ногу на ногу. На них были пушистые розовые тапочки, более подходящие девушке, чем взрослому мужчине. — Вы кажетесь мне настороженным.
— Нет, нет, что вы! — Алексей поспешно замахал руками.
— Уж не рассказала ли вам моя дочь о моих чудачествах?
— О чём? О каких чудачествах? Нет, ничего такого она не говорила, — поторопился ответить Алексей. — Да разве не все мы немного чудаки?
— Это верно, — кивнул профессор, поднялся со стула и перешёл к письменному столу. — Чего, чего, а чудачества в каждом из нас куда больше, чем это может показаться на первый взгляд. Вопрос в другом: чудачества ли это? Или же этим словом можно прикрыть любой необъяснимый наш шаг? Как вам кажется?
Алексей пожал плечами.
— Что ж так? — засмеялся Николай Яковлевич и устроился за столом. — Вы, похоже, смущаетесь меня, а ведь вы уже далеко не мальчик. За вашими плечами, как я слышал, чуть ли не десяток фильмов. И они, как я понимаю, далеко не стандартного решения. Наташа мне понарассказывала про вас… Так что и вы полны чудачества. Ваше чудачество называется творчеством, а моё — наукой. В сущности, мы с вами живём в своё удовольствие. Нет нам дела до развития цивилизации и политических дрязг. Для вас окружающий мир — краски, коими вы пользуетесь для создания своих картин. А для меня — срез времени на территории раскопок. Скажу вам честно: раньше я был настолько увлечён наукой, что не видел даже женщин.
— Без женщин жизнь скучна, — улыбнулся Алексей.
— У меня не было времени и сил на женщин. Меня интересовали не укромные женские уголки, а укромные уголки истории.
— Но всё же вы женились?
— Да. Мне было уже за пятьдесят, когда родилась Наташка, однако брак мой оказался непродолжительным. Жена скончалась через десять лет. Да и сам я однажды в определённом смысле помер.
— Я слышал, Наташа говорила мне об этом.
— Потому вы, должно быть, и пришли сюда? Вы не лукавьте, признавайтесь, — Николай Яковлевич хитро скривился, — а то я уж этого лукавства столько навидался…
От него снова словно неведомая покатилась волна, и Алексею Кирсанову сделалось неуютно. Под пристальным взглядом профессора он сжался от чувства опасной неизвестности.
— Вы о чём-то хотите спросить? — профессор переложил несколько листков на столе с места на место.
— Видите ли, — Алексей замялся, — я чувствую себя немного странно. Если говорить правду, то я почему-то чувствую себя рядом с вами малолетним мальчишкой. Мне кажется, что любой заданный мною вопрос будет смешным, а любой ваш ответ будет непонятным.
— Ну, знаете ли, это уж как взглянуть… Мы с вами встретились, а там никто и не знает, увидимся ли опять. Чего вам смущаться? Я вас клеймить или срамить не собираюсь. Это меня постоянно лупцуют мои коллеги по науке, спешат выставить меня чудиком. Глупцы! Но я-то истину отлично знаю! Я тяжесть тысячелетий на собственной, так сказать, шкуре ощущаю. А они изволят насмехаться надо мной, ведут себя — поверите ли, Алексей Петрович, — ведут себя, как дети, даже прозвища дают.
— Прозвища дают? Какие же?
— Нарушителем, например, называют, — Николай Яковлевич посмотрел при этих словах прямо в глаза Алексею.
— Нарушителем чего? — Алексей не заметил этого взгляда.
— Нарушителем канонов. Нарушителем допустимых границ.
— Их можно понять, — сказал Алексей. — Вы же опираетесь в основном на интуицию, а не на официально признанные факты.
— В каком-то смысле… Вы ведь тоже, Алексей, строите вашу работу на внутреннем чутье. Не так ли?
— Да. Я ничего не могу сделать, если передо мной не возникло ясных картин, которые служат отправной точкой для сценария. Я полагаюсь на внутреннее зрение, если так можно выразиться. Вообще-то для человека творческой натуры это вполне естественно — опираться на внутреннее зрение, а не общепринятые понятия.
— Скажите, — Николай Яковлевич немного подался вперёд, — а вам не кажется, что мы уже встречались раньше?
Алексей Кирсанов неуверенно пожал плечами.
— На память не жалуюсь, но…
Он отрицательно покачал головой.
— А каковы ваши мысли насчёт реинкарнации? — спросил вдруг профессор. — Не могли мы с вами встречаться, скажем, во времена Клавдия?
— Признаюсь, от профессора слышать такой вопрос несколько неожиданно, — смущённо улыбнулся Алексей.
— И всё же?
— Верить-то я верю, но всё это слишком зыбко. Видимо, мне хотелось бы, чтобы наши души переселялись из тела в тело, из одной эпохи в другую… Хотелось бы… Но я не убеждён… Скорее, во мне говорит дань моде…
Он посмотрел на Николая Яковлевича и вздрогнул. В лице профессора произошли неуловимые, но вместе с тем очень сильные изменения. Из глаз, будто лилась сила, давившая на Алексея, как давит крепкая рука. Алексей отпрянул. Зрачки Николая Яковлевича расширились, за ними открылось пространство, и, невольно заглянув в него, Алексей испугался и отшатнулся, как от пропасти.
