Меч на закате - Сатклифф Розмэри (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Копьям нечего было делать в таком сражении, это была работа для мечей, будь то верхом или врукопашную, и мы с Медротом бились, почти касаясь друг друга коленями, а вокруг нас кипела вода, и брызги взлетали, как пена разбивающегося прибоя. Визжащие от ярости лошади поскальзывались и оступались среди камней брода, и мы оба отбросили щиты из бычьей кожи, которые сковывали левую руку при маневре. Медрот только оборонялся, выбирая момент, когда можно будет нанести удар. Его лицо было сведено в слабую, довольную, странно неподвижную улыбку, и я наблюдал за его глазами, как наблюдают за глазами дикого животоного, ожидая, когда оно прыгнет.
Но в конце именно я первым пробил его защиту ударом, который должен был прийтись между плечом и шеей, однако в этот самый момент его чалый споткнулся, и клинок, натолкнувшись на гребень шлема, выбросил Медрота из седла.
В своей тяжелой кольчуге он свалился с оглушительным всплеском, от которого вода стеной взметнулась вверх, и, тут же, пока чалый жеребец, всхрапывая, уносился прочь, снова вскочил на ноги, все еще сжимая в руке свой меч. Укороченный клинок этого меча обошел мою защиту и резко ударил вверх. Его острие скользнуло под полу моей кольчуги и проникло в пах, и я почувствовал, как меня пронзает раскаленная, визжащая боль — все выше и выше, пока мне не начало казаться, что она проникла уже до самого сердца; Я почувствовал, как вместе с ней входит смерть, и увидел темную кровь, брызнувшую на плечо Серого Сокола, и лицо Медрота с по-прежнему застывшей на нем слабой, довольной улыбкой. Небо начинало темнеть, но я совершенно четко знал, что у меня есть время и силы для еще одного удара; и я дернул свою лошадь в сторону, так что она, часто переступая, начала обходить его кругом, и когда он откинул голову назад, чтобы не упускать меня из вида, я ударил в горло, открывшееся над воротом кольчуги. Тот же самый удар, что я нанес Сердику столько лет назад. Но на этот раз я не промахнулся. Вместе с клинком наружу вырвалась кровь; она брызнула тонкими ярко-алыми струйками сквозь пальцы Медрота, который выронил меч, чтобы схватиться обеими руками за горло; и за мгновение до того, как он упал, я увидел, что его глаза расширились в неком удивлении.
Это был момент, когда он осознал, что соединяющий нас рок требует своего завершения — не чтобы он убил меня или я его, но чтобы каждый стал погибелью другого.
Он открыл рот, пытаясь схватить им воздух, и оттуда тоже хлынула кровь, и вместе с ней с похожим на отрыжку тонким булькающим звуком вылетела его жизнь.
В тот момент, когда он падал, весь мир поплыл у меня перед глазами одним широким пламенеющим кругом, и я свалился с седла, накрыв собою его тело. Я помню, как ударился о воду; и круг стал черным.
Я пытался цепляться за темноту, но боль была слишком яркой, слишком жгучей и вырвала ее из моих пальцев. И я лежал здесь, в маленькой келье, где лежу и сейчас, и келья была полна длинных теней, пляшущих на освещенных лампой стенах. Одетые в капюшоны тени монахов, бородатые тени серых людей в боевых доспехах, похожие на прираки каких-то давно забытых сражений.
Но поначалу тени казались более реальными, чем люди, потому что я не думал, что смогу снова проснуться в мире живых. Я слышал негромкое бормотание, которое могло быть молитвой или только ударами крыльев порхающего вокруг лампы мотылька. Я слышал также, как кто-то стонет, и чувствовал нескончаемо долгий скрежет этого стона в своем собственном горле, но на первых порах мне не пришло в голову связать одно с другим. Какая-то тень, более темная против света лампы, чем все остальные, стояла на коленях рядом со мной; она шевельнулась и нагнулась вперед, и я увидел, что это вовсе не тень, а Бедуир. Но происходило ли все это в первый раз, или же были и другие разы, я не знаю; и вообще, в эти последние несколько дней все события как-то перемешались, так что невозможно сказать: «То-то случилось после того-то», потому что все они словно присутствуют одновременно и по большей части кажутся очень далекими, дальше, гораздо дальше, чем та ночь, когда Амброзий подарил мне мой деревянный меч. Я спросил:
— Что это за место?
Или, по меньшей мере, этот вопрос всплыл у меня в мозгу, и, должно быть, я произнес его вслух, потому что какой-то старый, дряхлый брат — чья выбритая на макушке голова была окружена серебряным ореолом, словно дождевая туча, позади которой сияет солнце, — ответил:
— Чаще всего люди называют его Яблочным Островом.
— Я был здесь раньше?
Потому-что это название пробудило что-то в моем мозгу, но я не мог вспомнить.
И он сказал:
— Ты был здесь раньше, милорд Артос. Я принял у тебя лошадь и отвел тебя в трапезную, где ужинал Амброзий.
И мне показалось, что он плачет, и я спросил себя, почему.
Я выпростал руку и протянул ее к темной тени между мной и лампой, тени, которая была Бедуиром, и он схватил ее своей — здоровой — рукой и, притянув, положил к себе на колено, и, казалось, какая-то часть жизненной силы перетекла из его ладони в мою, так что свинцовый холод оставил мое сердце и мозг и я снова смог думать и вспоминать. Я спросил:
— Нам удалось выиграть достаточно времени? Константин успел добраться вовремя?
И Бедуир, наклонившись ближе, ответил:
— Константин добрался. Ты победил, Артос, с трудом, но победил.
Во мне поднялась огромная волна облегчения — вместе со следующей волной боли; но боль пересилила облегчение, так что в течение какого-то времени я не мог ни видеть, ни думать, ни даже чувствовать, кроме как чувствами плоти. Слава Богу, она больше не накатывалась на меня таким образом — и когда она наконец отхлынула снова, облегчение, которое я испытал, отхлынуло вместе с ней и стало слабым и непрочным.
— Насколько с трудом?
— Как бывает когда дерутся два пса; дерутся до тех пор, пока не разорвут друг другу бока и горло у обоих не превратится в лохмотья, а потом один вырывается и с воем убегает прочь; и, однако, оба пса еще очень и очень долго будут способны только на то, чтобы заползти куда-нибудь в темное местечко и зализывать там свои раны.
Он начал рассказывать мне, как Коннори из Дэвы подошел вместе с лордами Стрэтклайда и как они гнали уцелевших саксов и их союзников по камышовому краю и обратно к их южным поселениям, в то время как Марий собирал остатки войска, чтобы поставить в Венте новый гарнизон. Я не стал спрашивать о Кее и Флавиане; я знал. Но через некоторое время задал другой вопрос:
— Сколько Товарищей осталось в живых?
— Из тех, кто продолжал сражаться на основных позициях, где-то меньше половины, — ответил он. — Из твоего собственного эскадрона — Элун Драйфед и маленький Хилэриан, — он назвал еще два-три имени, — и я.
— Это больше, чем я ожидал, — сказал я, — но, впрочем, я не ожидал, что сам проживу так долго, чтобы услышать итог.
— Люди Медрота пали духом после того, как он был убит.
Они обратились в бегство. После этого все было легко.
— Так что мы добились еще одной отсрочки, — сказал я вскоре. — Может быть, еще несколько лет.
— Помнишь, ты как-то сказал, что каждый выигранный нами год будет означать, что сколько-то еще бриттов уцелеет, когда потоп все-таки захлестнет нас? — Лицо Бедуира было совсем рядом с моим, словно он пытался дотянуться до меня с огромного расстояния, как я когда-то пытался дотянуться до него.
— Я так сказал? Дай Бог, чтобы в этом была правда. Я трудился изо всех сил, чтобы сделать Британию сильной и единой, но сердце говорит мне, что если только Константин не сможет удержать Племена, они снова разойдутся врозь прежде, чем будут собраны три урожая, так что вскоре саксы просто войдут сюда…
И, однако, может быть, мы удерживали проход достаточно долго, чтобы что-то уцелело после нас. Я не знаю… не знаю…
А потом, в другой раз, — я думаю, что это был другой раз, — я спросил Бедуира, когда мы остались наедине:
— Бедуир, войско знает, что со мной?
— Мы сказали им, что ты ранен.
