Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
Ивлев жадно, взволнованно читал и перечитывал письмо. Перед его мысленным взором стояла Глаша, милая, убежденная в своей правоте, благородная и целеустремленная. Она протягивала руку, призывала задуматься над вопросом, где его настоящее место. Она пела отходную белым армиям, как бы не видя, что против Советов ополчились почти все государства Западного полушария. Как жаль, что нельзя написать ей. В ответном письме сказал бы, что, вопреки всему, любит ее, верит в возможность доброй встречи и сейчас хочет, чтобы она была рядом с ним.
После оставления Царицына Глаша отступала с колонной войск, уходивших степными дорогами к Балашову. Дороги эти были похожи на песчаные проселки Астраханских степей. Целыми днями палило знойное солнце, и красноармейцам приходилось долгими часами двигаться без глотка воды. Истощенные кони падали. На десятый день отступления их выбыло столько, что когда Глаша принималась считать конские трупы, лежавшие обочь дороги у телеграфных столбов, то всякий раз получались цифры с нулями.
Печальное зрелище это наводило на мысль: с чем же останется русский пахарь после гражданской войны? Лошадки- кормилицы тысячами падают.
Вновь переживая горечь и тяготы отступления, Глаша всячески стремилась вместе с другими коммунистами подбадривать красноармейцев, содействовать сохранению военного имущества и боеприпасов. Но нередко при появлении в степи казачьих разъездов возникала беспорядочная пальба и бросалось много телег с военным добром. Потом то там, то здесь брошенные обозы преграждали путь отступающему потоку. А на железнодорожных станциях горели составы, раздавались глухие снарядные взрывы.
Но самое худшее — это ночная паника. Иной раз она возникала неожиданно, почти беспричинно. Так, например, однажды паника началась лишь потому, что обоз остановился, наткнувшись на телегу, в которой уснул возчик. Если бы в это время конница Покровского налетела, ничего не осталось бы от обоза, растянувшегося по степи на несколько верст.
У Глаши оторвалась подошва от сапога. Она сбросила сапоги, пошла босиком и уже к вечеру так сбила ноги, что вынуждена была сесть в телегу к раненым.
Один из раненых солдат, пожилой, тощий, морщинистый, облизывая языком почерневшие, запекшиеся губы, сердобольно говорил:
— Ты, дочка, теперь наперед знай, что переходы следует делать в добротных ботинках али сапогах. А босиком можно ходить разве дома за гусаками по травке-муравке.
На другой день после долгой дневки этот солдат отдал Глаше свои ботинки.
— Они теперь, кажись, ни к чему мне. Хотя я удивительно двужильный. Я уж переболел тифами, сыпными, возвратным, брюшняком, делали мне операцию аппендицита и вскорости вправляли грыжу паховую, имел переломы ног, обеих лодыжек, а сейчас у меня туберкулез позвонка и язва двенадцатиперстной кишки, а кроме того, язва дна желудка. И это еще не все. Было и воспаление среднего уха, и плеврит, и многократное сотрясение мозга. От этого три месяца язык плохо ворочался. А сейчас слабая психика и шибко расстроенные нервы. Лекаря находят у меня смещение позвоночных суставов и сужение кровяных сосудов. На этом мои болячки не кончаются. Ношу свою грыжу в паху… Три раза тонул и во время ледохода был подо льдом. Полгода плохо видел, недавно пятнадцать зубов удалил и весь в чирьях был. А в Царицыне обе ноги пулеметной очередью прошило. Лекпом сказал, что газовая гангрена началась. Вот такой я живучий, что и передать невозможно! А на сей раз боюсь, дуба дам. Шибко долго в телеге на солнце трясусь, голова болит, как бы кровоизлияние в мозг не произошло…
От жары животы павших коней неимоверно раздувались, распространяя вокруг тяжелый тошнотворный смрад.
В Балашове, на который с одной стороны надвигались донцы, с другой — кубанская конница, долго не задержались.
Назначенная комиссаром в стрелковую часть, Глаша погрузилась с бойцами в длинный товарный поезд и после пятидневного путешествия по железной дороге прибыла в Рязань.
Здесь так же, как в других городах центральных губерний, охваченных огнем девятнадцатого года, ЧК ловила офицеров и дезертиров. По ночам раздавались выстрелы. А когда Мамонтов захватил Козлов и город перешел на военное положение, нередко происходили и целые перестрелки. Однако близость Москвы сказывалась во всем. В Рязань то и дело наезжали крупные деятели партии и наркомы. Здесь Глаша вновь встретилась с Подвойским. Собрав военачальников в городском театре, он говорил:
— Товарищи, мы сделали уже немало, чтобы преобразовать революционные войска в регулярную, дисциплинированную армию, но, видимо, не все командиры и комиссары учитывают особенности гражданской войны. И этим прежде всего объясняются наши сегодняшние поражения на Юге России. В гражданской войне сплошного фронта нет. Есть отдельные боевые участки, а вернее, даже не участки, а боевые места. Это вызывает необходимость непрерывного маневра. Каждое такое «боевое место» постоянно перемещается, бродит, как блуждающая почка, ускользая от взора командующего фронтом или армией. Бездорожье и скудость средств связи еще более затрудняют управление, в особенности на тысячеверстных расстояниях. Со стороны командующих армиями, дивизиями и другими большими воинскими соединениями требуется максимум сообразительности, точного расчета и смелости в операциях. По примеру белогвардейских генералов мы должны создать свои конные армии. Ибо совершенно ясно: конница сейчас — наиболее оперативный род войск. И мы бросаем лозунг: «Красный боец — на коня!»
Почти год Глаша не видела Подвойского. Высокий, статный, он по-прежнему был строго подтянут, говорил энергично. Почти никаких перемен в его облике не произошло. Только речь этого умного, волевого, деятельного большевика стала еще более выразительной.
— Армия цементируется в одно целое, главным образом, настроением, — продолжал Подвойский. — А поэтому красным комиссарам, политическим руководителям, командирам, коммунистам следует почаще говорить с бойцами и в самые трудные моменты всячески подбадривать, одушевлять их. Внуши воинам веру в свои силы, убеди бойцов горячими словами в возможность победы. Когда это достигнуто, остается только повелевать, приказывать и давать всем пример, ибо последний действует подобно внушению, чем обычно и пользуются все выдающиеся военачальники.
Подвойский на минуту умолк и, как бы собираясь с новыми мыслями, прошелся вдоль рампы, поблескивая высокими голенищами, в которые были вправлены синие брюки полугалифе.
— Пример командира решает много, — наконец сказал он. — Помните, как солдаты великого русского полководца Суворова при героическом переходе через Альпы, выбившись из сил, страшно истомленные, измученные холодом и голодом, остановились. Казалось, они уже были не в силах сделать ни шагу вперед. Когда об этом сказали Суворову, он тут же приказал рыть могилу в заснеженных горах, чтобы самому лечь в нее. Этот приказ тотчас стал известен солдатам и так встревожил войско, так взволновал, что о собственной усталости и голоде все они как будто забыли. Решили во что бы то ни стало шагать вперед. Поход продолжался с какой-то одержимой целеустремленностью и завершился блестящей исторической победой. Таким образом, личный пример решает все!
Зал загрохотал от оваций.
На подмостки вышел Егоров.
Улыбаясь сквозь усы и темную курчавую бородку, чуть щуря бойкие, веселые глаза, он встал за высокую трибуну.
— Мне, бывшему царскому полковнику Генерального штаба, добровольно вступившему на службу в ряды Красной Армии и в партию коммунистов, — сказал он, — сейчас прежде всего хочется безраздельно отдать свой опыт военного специалиста молодым красным командирам. Вот почему я решил выступить с этой кафедры перед вами.
В зале раздались одобрительные хлопки.
— Я только что вернулся из Царицына, — начал рассказывать Егоров. — Там я наблюдал немало героического, видел много незабываемого. Но Царицын сдан. Мы отступили и во время отступления потеряли немало материальных ценностей. И это произошло прежде всего потому, что в красных частях еще нередко окружают рабским преклонением и восторгом тех, кто в действительности являются злыми «гениями» армии. Этими злыми «гениями» чаще всего бывают те самозваные командиры-честолюбцы, которые, ослепляясь собственным «авторитетом», действуют вопреки воле и распоряжениям штабов армии и фронта. Они видят в наших командармах предателей, паникуют, уводят с фронта свои части, бронепоезда, эшелоны. Коммунистам, красным комиссарам в первую голову надо избавить армию от честолюбцев, самовольничающих и не отрешившихся от партизанских повадок восемнадцатого года.
