Дикое поле - Веденеев Василий Владимирович (книги без сокращений TXT) 📗

— Лжешь! — с присвистом выдохнул Бухвостов. — Шкуру сдеру на дыбе!

— Вот те истинный крест! — Илюшка размашисто перекрестился. — Он! Вон, бородавку видать. Аккурат около левого уха!

Проклятая бородавка! За долгие годы знакомства с Трефилом дьяк перестал ее замечать, а теперь она словно нарочно сама лезла в глаза: уродливый темный нарост величиной с копейку, покрытый жесткими, начинающими седеть волосками. Будь она неладна!

Никита Авдеевич втиснул пленника в угол возка, а сам, тяжело отдуваясь, грузно вылез и пошел навстречу Трефилу.

— Доброго здоровьица, Трефил Лукьянович!

— И ты будь здоров. — Полянин остановился и приветливо улыбнулся. — Все бегаешь? Аж с лица спал. Брось свои дела, приезжай в гости: новых соколов покажу.

«Сегодня ночью его возьмут на дыбу», — подумал Бухвостов, и дышать сразу стало еще тяжелее.

— Заеду, — старательно изобразив на лице улыбку, пообещал он. — Готовь угощение. Сегодня же и буду.

— За угощением не постоим. Жду! — И Полянин важно прошествовал дальше, постукивая посохом и подметая мелкий сор подолом роскошной шубы.

Никита Авдеевич проводил его взглядом и поднялся на крыльцо: сегодня ему нужно было во что бы то ни стало добиться встречи с великим государем…

Ближе к вечеру на двор усадьбы Полянина въехали возок дьяка и шесть конных стрельцов. Они остались ждать у крыльца, а Бухвостов, провожаемый почтительными поклонами челяди, вошел в каменные палаты Трефила. Хозяин сам встретил гостя.

— Рад, что ты сдержал обещание. — Трефил Лукьянович обнял дьяка и хотел поцеловать, но вдруг передумал и лишь на мгновение прижался щекой к его плечу: ростом он был на голову ниже Бухвостова.

— Давно мечтал с тобой встретиться, да все никак не получалось, — поглядел ему в глаза гость.

— Ну вот и свиделись, — усмехнулся хозяин и насмешливо спросил: — Что, натворил людишкам лихо? А теперь без охраны ездить опасаешься.

— Да нет, какое лихо? Дела государевы заставляют стрельцов за собой таскать. Не обессудь, что и к тебе с ними пожаловал.

— Тебе виднее, — подмигнул Трефил и предложил: — Ну, пошли соколов смотреть? Знатные птички! А еще собак покажу: просто звери, а как гонят — чистые ордынцы в поле! До чего резвые, страсть! И стол уже накрыли, тебя дожидаючись.

«Может, не виноват он ни в чем? — с надеждой подумал Никита Авдеевич. — Может, напраслину на него возводят, по ложному следу меня хотят пустить латиняне? С них и не такое станется!»

Вспомнились молитвенник иезуитов и письмо польского пана Гонсерека отцу Паоло. И пленник, опознавший в Трефиле того боярина, который говорил с покойным Морениным о его брате Евграфе да еще зубоскалил насчет скудности ума дьяка? Не сыскать, видишь ли, предателя! Нет, пора разрубить этот узел!

Бухвостов решил поговорить с другом юных лет с глазу на глаз: сумеет Трефил отмести все подозрения в измене, доказать свою невиновность — одно дело, а не найдет оправданий — придется кликнуть стрельцов и тащить его за крепкий тын, а там и в пыточную. Измена должна быть вырвана с корнем, с кровью!

— Потом соколы и гончие, — вздохнул дьяк. — Потолковать надо.

— Как знаешь. — Полянин бросил на гостя быстрый косой взгляд. — Тогда пошли за стол, там и потолкуем.

Он повел Никиту Авдеевича на другую половину, усадил в кресло около накрытого стола, уставленного яствами, вышел на минутку в смежную комнату и вернулся, держа в одной руке два бокала венецианского стекла, а в другой — необычной формы кувшинчик из обожженной белой глины, горло которого было залито черной смолой с замысловатой печатью.

— К твоему приезду приберегал, — похвастался Трефил. — Эллинское вино! Знакомые купцы для меня расстарались. Сейчас попробуем ради такого случая.

Полянин соскреб с горлышка кувшина смолу с печатью и выдернул пробку. Наполнил бокалы темно-бордовым, густым вином. Бухвостов начал разглядывать изделие венецианцев. Красивая чарка, ничего не скажешь: на пузатых боках выпуклые золоченые цветы, а над ними вьются серебряные пчелы. Пламя свечей играет в гранях стекла, бросая на белую скатерть красно-золотые блики.

— Пей! — Трефил уселся напротив. — Такого ты еще не пробовал даже у государя на пиру.

— Знаешь, как умер Кирилла Моренин? — Дьяк отставил бокал.

— Разбойники прирезали. — Полянин помрачнел и перекрестился. — Чего ты вдруг о нем вспомнил? Да еще к ночи?

— Помнишь его старшего братца, Евграфа? — продолжал Никита Авдеевич. — Который самозванцам служил, а потом сгинул без вести?

— Говорили, он к полякам утек, — нахмурился Трефил. — Не крути, Никита, говори прямо, чего у тебя на уме? Не первый год знаем друг друга.

— Выходит, плохо знаем! Евграф и убил своего брата Кириллу, чтобы тот его мне не выдал.

— Святые угодники! — Полянин отшатнулся. — Страсти какие… Да шут с ними, пей! Забудь хоть на сегодня свои дела.

— Не могу, — грустно улыбнулся Бухвостов. — Потому и приехал к тебе. Скажи, зачем ты тайно ходил к покойному Кирилле? Или не знал, кому он душу продал?

— К Моренину? — Трефил удивленно поднял брови. — Да я с ним сроду…

— Ложь! — Никита Авдеевич бухнул тяжелым кулаком по столешнице, расплескав греческое вино из венецианского бокала. — Ты с ним якшался и зубы скалил, говоря, что я никогда Евграфа не сыщу! У меня послух [35] есть, и сам Евграф теперь в порубе сидит в колодках! Не ожидал?

Полянин немного отодвинулся от стола и взял в руку кубок. Лицо его осталось поразительно спокойным, а голос звучал ровно, в нем даже появились нотки заботы и сожаления:

— Устал ты, Никита! Отдохнуть тебе надобно, не то скоро превратишься в недоброй памяти Малюту Скуратова, везде выискивая измену. Слава Богу, наш милостивый государь не Иоанн Грозный… Но я на тебя обиды не держу. Давай выпьем и забудем все, что ты тут наговорил.

— Нет! Я с тобой пить не стану, пока правды не добьюсь, — упрямо мотнул головой дьяк. — У тебя ведь есть именьице под Вязьмой? Пусть не твое, а жены, но есть?

— И что с того? У меня и в Карачарове именьице, и под Рязанью на Оке. И за Волгой государь мне землю пожаловал за многие службы.

— Какие службы? — скривился Бухвостов. — Латинянам? Обошел ты государя, змеей вполз, отвел ему очи! На! — Он расстегнул кафтан, вытащил спрятанные на груди копии писем Гонсерека и бросил на стол перед Трефилом, но тот даже не прикоснулся к ним. — Это польский пан Гонсерек пишет генералу иезуитов в Рим о твоих многих службах, — горько усмехнулся Никита Авдеевич.

— Умом ты помутился! В моем доме меня же и обвиняешь в изменах? Забыл, кто я есть? Завтра поеду к государю…

— Государь тебя мне с головой выдал, — перебил его дьяк. — Потому со мной и стрельцы.

— Они тебе не понадобятся, — пренебрежительно отмахнулся Полянин и зло прищурился. — Стало быть, не утоп в болоте твой Павлин? Жаль!.. Ладно, давай все же напоследок выпьем. Как раньше бывало.

— Того уже не вернуть. Пошли, Трефил, теперь тебе у меня гостевать придется.

— Быстрый какой, — издевательски засмеялся хозяин и показал гостю кукиш: — А этого не хочешь? Вот, выкуси! Обскакал ты меня, об одном лишь жалею, что не смог тебя, дурака, с собой прихватить. Хитрее ты оказался, Никитка, чем я думал. Все, будь ты проклят!

Одним духом он выпил содержимое бокала, тут же выпустил его из ослабевших пальцев, страшно побелел и начал валиться на бок, судорожно скривив рот и жадно хватая воздух. Глаза его закатились, стали мутными, быстро подернувшись белесой пленкой. Бухвостов вскочил, хотел подхватить Полянина — нельзя ему безнаказанно уйти, выскользнув из рук государевых слуг и не дав ответа за злодейскую измену, — но застыл на месте: Трефил Лукьянович кончался. Он упал на пол, скрюченные пальцы правой руки царапнули ковер посиневшими ногтями. В углах губ искаженного предсмертной мукой лица выступила желтоватая пена, он выгнулся всем телом, стукнулся затылком об пол, дрыгнул ногами и обмяк. Из-под набрякшего века на Бухвостова уставился навсегда остановившийся мутный зрачок. Пальцы левой руки, откинутой далеко в сторону, все еще были сложены в издевательский кукиш.