Из тупика. Том 1 - Пикуль Валентин (читать книги бесплатно .txt) 📗
– Далее сказано: изолировать от команды матросов, зараженных пораженческой пропагандой, которая питается соками немецкой тайной агентуры во Франции…
– У меня? На крейсере? – спросил Иванов-6, прикладывая к груди руки. – И чтобы… немецкая агентура? Извольский не знает, что у меня половина команды – георгиевские кавалеры! – Каперанг справился с волнением и закончил: – Хорошо, кондукто́р, благодарю вас. Положите текст на стол и можете идти…
– Есть идти! – Самокин затворил двери салона за собой столь осторожно, словно там оставался покойник…
А за переборкой снова пищал аппарат; в секретное окошечко передачи опять просунулась рука, и блеснул перстенек на пальце, дешевенький, но лица радиста не было видно. Только слышался его голос:
– Эй, Самокин, ты никуда не уходи… На ключе шифровка!
– Еще?
– Да.
– Откуда?
– Из питерского Адмиралтейства, берем ее через Эйфелеву башню. Так что не уходи, сейчас мы ее забланчим!
Пока шифровку перебеляли с ключа на бланк, Самокин нервничал. Он умел владеть собою, этот немолодой кондукто́р, но столбик пепла с сигары упал на узор японской циновки. Чистоплотный человек, Самокин не допустил бы этого, если бы так не волновался сейчас… Что там в новой шифровке?
В новой шифровке говорилось, что тайная полиция (русская и французская) обеспокоена создавшейся на крейсере революционной ситуацией, и спрашивалось – все ли сделано офицерами, чтобы предотвратить взрыв крейсера?..
Самокин вспотел. Схватил веер – фук-фук-фук.
– Что они там? – сказал. – С ума все посходили?..
Но к кому это относилось – к Адмиралтейству или же к матросским палубам «Аскольда», – было пока неясно.
Штрафной матрос второй статьи Иван Ряполов на цыпочках шел к трапу, неся в кончиках пальцев миску с борщом. А один палец, самый большой, даже купался в миске.
– Не дожрал, штрадалец? – спросил его Павлухин.
– Не мне, – ответил Ряполов. – Это к нам Левка пришел!
Павлухин не кинулся бежать со всех ног, чтобы посмотреть на Левку. Нет, гальванер остался спокоен. Павлухин еще не знал о предупреждающих шифровках; он сейчас стоял и раздумывал. Да… На крейсере уже завелись какие-то шуры-муры. Игра в молчанку. Шепоты. Намеки… Собрал себя в комок. «Ну что ж… пора!»
Даже не коснувшись ногами трапа, Павлухин скатился в глубину палубы. На одних только ладонях, по яркой латуни поручней – вшшшшик! А каблуки по железу – щелк, и гальванер уже в жилой палубе кубрика.
Левка же оказался… Никогда не думал Павлухин, что Левка окажется французским солдатом. Молодой парень. Зубы хорошие. Волосы черные. Взгляд открытый. Сидел он, раскинув локти по матросскому столу, и доедал борщ из миски.
Павлухин сделал шаг вперед, протянул ему руку.
– Здоруво, – сказал весело. – Здоруво… Левка!
Левка поднялся, всматриваясь в Павлухина:
– Привет тебе… товарищ.
– Павлухин, – назвал себя гальванер.
И тогда солдат вышел из-за стола, приударил каблуками:
– Виндинг-Гарин! Земляк и твой соотечественник, коему мать-родина обернулась злой мачехой…
– Солдатствуешь? – спросил Павлухин с улыбкой.
– По маленькой.
– Это что за форма?
– Иностранный легион, – пояснил Левка.
– А фамилия-то… как правильно? Виндинг или Гарин?
Левка даже не мигнул.
– Как хочешь, – сказал, – такая и правильно… В нашем легионе фамилии не спрашивают. И все мосты за спиной сгорели. Так что, приятель, если в замазку нагишом влипнешь, так вылетай к нам – примем с бутылкой и маршем…
– Ну-ну, – сказал ему Павлухин и потрепал по плечу. – Давай шамай. Да поделись с нашей серостью… Веришь ли, живем – как в сырой могилке, ни хрена не знаем.
Но подзадорив Левку, Павлухин расчетливо отошел в уголок. Оттуда позыркивал глазами, щипал ус, слушал. Слушал – и не мог уловить партийной сути этого черномазого парня в форме французского солдата. И, когда Левка встал, прощаясь, Павлухин снова похлопал его:
– Ну, ты заходи. Пошамать когда захошь – заходи. У нас этого дерьма-борща кипят котлы кипучие.
Вечером Павлухин стал осторожно выпытывать у матросов, где они прячут нелегальщину. Если узнавал, советовал:
– Выбрось!
– Да ты что? Очумел?
– Ты сам очумел… Выбрось!
Отозвал Шурку Перстнева в сторону:
– Шурка, ты парень-хват, я знаю. Где список?
– Печатают, – отмахнулся Шурка и забегал глазами.
– Верно, что печатать стали. Один напечатал, второй напечатал… Завтра в Адмиралтействе знать будут.
– Нету списка! – решительно заявил Шурка.
– Ну и дурак… – сказал ему Павлухии. И пошел дальше. А в спину ему заорал Перстнев:
– Стой!
Остановился гальванер:
– Чего тебе?
– А откуда ты про список наш снюхал? – спросил, подбегая.
– Писаря болтали…
– Врешь!
– А ты уничтожь список. Тогда и врать не придется.
– Да нету, – божился Шурка. – Нету ведь, говорю…
– Вот и хорошо, что нету, – закрепил разговор Павлухин. – Тебе, как внуку князя Кропоткина, все равно в кандалах брякать. Так позаботься, чтобы другие своим ходом ходили.
…На мачту корабля уже поднимается флаг «херы», что означает по «Своду сигналов империи» – на корабле идет богослужение (просим не тревожить). Отец Антоний, шелестя фиолетовой рясой, появляется в церковной палубе. И сразу, как по команде, начинается потеха.
– Которые тута верующие, стано-овись!.. Очи всех на тя, господи, уповахом… Пивинской, куда впялил-ся? Смотри сюды!
Офицеры вообще стараются не посещать корабельных богослужений, чтобы отмолиться за все грехи сразу в Андреевском соборе Кронштадта. Только один Женька Вальронд забегает изредка в церковную палубу. Ибо он еще молод, и душа его жаждет бесплатных публичных зрелищ. К тому же мичман тренируется на умении сдерживать в себе сатанинский хохот. Когда вокруг него вся команда уже лопается от натуги, лицо Вальронда еще хранит удивительное благолепие…
Именно-то этим он и привлекает внимание отца Антония.
– Ты што сюда пришел? – шепчет он мичману. – Посмеяться? Ты думаешь, мичманок, я тебя не вижу? Я тебя наскрозь вижу…
Вальронд, как монашек, с постным лицом меленько крестит себя по пуговицам. Рядом с ним – Ряполов, и мичман ему внушает:
– Мой дорогой, восчувствуем! Старайтесь прожить свою жизнь так, чтобы после вас оставалось одно благоухание…
Гальюнный долго соображает, и вот его ответ:
– Ешть, благовухание!
Отец Антоний шире обычного взмахивает кадилом:
– Я вот тебя сейчас как благо… ухну! А ну, второй статьи матрос Ряполов, пошел вон от греха подальше!
– Ешть, от греха подальше!
Буркалы отца Антония с желтизною вокруг мутных зрачков вперяются в мичмана: выдержит или не выдержит? Минута, вторая, третья… Неужели не прыснет смехом? Нет, не смеется. Уже натренировался.
– Которые тута верующие, – на всю палубу заводит батька, – те да пребудут. Которые тута неверующие – изыде!
Тут матросы, словно того и ждали, сломя голову кидаются по трапу. Наверху они дают волю себе… А в церковной палубе, один на один с батькой, остается Вальронд, которому не привыкать к «святости».
Мичман что-то достает из кармана штанов – остренькое и блестящее. Отец Антоний не сразу догадывается, что это штопор для отдраивания питейных сосудов.
Умильный голос Женьки Вальронда влезает в душу запойного священника, аки змий искушения в дупло райской яблоньки.
– Ваше преподобие, не хватить ли нам на сон грядущий по бутылочке вина церковного?
– С чего бы это? – задумывается отец Антоний.
– Да ведь мне, – смиренно произносит Вальронд, – подлец Володька Корнилов в буфете на долговую книжку уже не пишет…
Последний раз поют горны. Отбой. «Койки брать, всем спать, спать, спать». Гаснут огни, и загораются ночные фонари. Синие, как в покойницкой. Заступает собачья вахта: от ноль – ноль до ноль – четыре. «Собака» – самая проклятая вахта. И тишина над гаванью, только перезвон склянок в полночь: дин-дон, дин-дон…
