Ермак - Федоров Евгений Александрович (электронные книги без регистрации txt) 📗
Когда на землю падали мягкие сумерки и появлялась первая звезда над Искером, иные тайно перелезали тын и уходили в становище остяков, другие пробирались в кривые улочки и находили свою утеху в глинобитных мазанках.
Ермак хмурился и говорил Брязге:
— Разомлели казаки под вешним солнцем. Блуд к добру не приведет!
Пятидесятник, заломив шапку, непонимающе-весело глядел на атамана:
— Да нешто это блуд? Это самая большая человеческая радость. Весна, батька, свое берет. Как не согрешить! — он сладко потягивался, в глазах его горели шальные искорки.
«Это верно, весна горячит кровь, зажигает тоску», — думал Ермак и чувствовал, что и его не обходит весеннее томление. Он еще больше хмурился и еще строже выговаривал:
— Помни, там, где на сердце женки да плясы, одна беда!
И опять Богдашка с невинным видом отвечал:
— Татарки сами сманывают, батька, где тут против устоять!
Однажды к Ермаку бросился немолодой татарин и закричал:
— Ай-ай! Бачка, бачка, обереги, беда большой наделал твой казак!
Атаман обернулся к жалобщику:
— Чего орешь? Что за беда?
С крылечка спустился казак Гаврила Ильин и пояснил:
— Известно, чего кричит, — ерник в его курятник забрался…
Ермак цыкнул на казака, и тот смолк.
— Рассказывай, Ахмет. Ты кто, что робишь? — спросил атаман.
— Медник, бачка. Кумганы, тазы делаем. Твоя человек моя дочь обнимал! Идем, идем, сам увидишь…
— Ильин, приведи блудню и девку!
— Плохо, плохо… Сам, иди сам, — беспрестанно низко кланяясь, просил татарин.
— Тут судить буду! Эй, Артамошка, ударь сбор! — крикнул атаман караульному на вышке и уселся на крылечке. На сердце забушевало. Он сжал кулаки и подумал решительно: «Отстегаю охальника перед всеми казаками!».
Над Искером раздался сполох, и сразу все ожило, забурлило. На площадь бежали казаки, сотники. На краю майдана робко жались татары.
Ермак спросил жалобщика:
— Одна дочь?
— Зачем одна? Три всих…
Звон смолк, на улочке, впадающей в площадь, зашумели.
— Идут! — закричали казаки.
Ермак встал на ступеньку, зорко оглядел толпу. Солнце золотым потоком заливало площадь, тыны. Хорошо дышалось! Атаман положил крепкую руку на рукоять меча и ждал.
К войсковой избе вышли трое, за ними, любопытствуя, засуетился народ. Впереди, подняв горделиво голову, легкой поступью шел черномазый, ловкий казак Дударек. За руку он вел высокую молодую татарку с длинными косами. Она двигалась, стыдливо потупив глаза. За ними вышагивал громоздкий Ильин.
Рядом с Ермаком вырос Брязга. Шумно дыша, он завистливо сказал:
— Ой, гляди, батько, какую девку казак обратал! Ах, черт!
Атаман скосил на казака глаза, досадливо сжал губы: «Все помыслы полусотника о бабах. Ну и ну…»
— Этот, что ли, обиду тебе учинил? — спросил Ермак медника.
Татарин кивнул головой.
— Ну, озорник, становись! — толкнул Дударька в плечо Ильин. — Держи ответ.
Казак улыбнулся и вместе с девушкой, словно по уговору, стали перед атаманом, лицом к лицу. Ермак взглянул на виновников. Дударек не растерялся перед сумрачным взглядом атамана. Счастливый, сияющимй, он держался как правый.
— Ах, девка… Боже ты мой, до чего красива! — завздыхал рядом с атаманом Брязга.
«Что улыбается… Чему радуется?» — изумленно подумал о Дударьке Ермак, и невольно залюбовался дочкой медника. Белые мелкие зубы, живые, смородинно-черного цвета глаза сверкали на ее милом загорелом лице.
— Чем он тебя обидел? — громко спросил атаман.
Девушка потрясла головой.
— Ни-ни! — она жарко взглянула на Дударька и прижалась к нему.
— Ишь, шельма, как любит! — крикнул кто-то в толпе. — А очи, очи, мать моя!..
— Батько! — обратился Дударек к атаману, — дозволь слово сказать!
— Говори!
— Люба она мне, батько, сильно люба! Дозволь жить…
— А время ли казаку любовью забавляться? — незлобливо спросил Ермак.
— Ой, время, самое время, батько! — волнуясь подхватил Дударек. — Самая пора! Глянь, батько, что робится кругом. Весна! Двадцать пять годков мне, а ей и двадцати нет. Шел сюда за счастьем и нашел его.
— А чем платить за него будешь? — сказал атаман.
— Доброй жизнью! Пусть сибирская землица обогреет нас, станет родным куренем.
— Ну, медник, что ты на это скажешь? Не вижу тут блудодейства. Из века так, — девку клонит к добру сердцу.
— Калым надо! Закон такой: взял — плати! — сердито закричал татарин.
— Батько, где мне, бедному казаку, взять его. За ясырок на Дону не плотили…
Ермак поднял голову:
— Браты, как будем решать? Накажем Дударька, а может оженим?
— На Дону обычаи известные, батько, — закричали казаки. — За зипунами бегали, а жен имели! Дозволь Дударьку открыто сотворить донской обычай — накрыть девку полой и сказать ей вещее слово…
На сердце Ермака вдруг стало тепло и легко. Он подался вперед и махнул рукой:
— Пусть будет по-вашему, браты! — и, оборотясь к Дударьку, повелел: — Накрывай полой свое счастье!
Казак не дремал, крепче сжал руку татарки и вместе с ней поклонился казачьему кругу:
— Дозволь, честное товариство, девку за себя взять? — и легонько потянул к себе татарку, ласково сказал: — Так будь же моей женой!
— Буду, буду! — поспешно ответила девушка.
Медник кинулся отнимать дочь, но атаман протянул властную руку:
— Стой, погоди, малый! Нельзя гасить счастье. Любовь добрая и честная досталась твоей дочке, а такое счастье непродажное. Пусть живут! То первая пара ладит гнездо, от этого земля им станет дороже, милей. Так ли, браты?
— Истинно так, батько! — хором ответили казаки.
— Не бесчестие и не насилие сотворил наш воин, а великую честь оказали мы тебе, милый. И ты держись за нас. Худо будет тебе, — приходи к нам.
— Истинно так, батько, пусть приходит! — опять дружно отозвались казаки.
Ермак поклонился дружине и сошел с крылечка. Строгий и величавый, он двинулся к высокому валу, с которого открывалось необъятное иртышское водополье. Широкие разливы золотились над солнцем, стайка уток тянулась к дальнему лесному озеру. От Сибирки-реки слышлось журчание и плеск. Ермак задумался, и ветерок донес до него басок старого казака. Кому-то жаловался он: «И я когда-то, братцы, был женат, но упаси бог от такой женки. Верблюды перед ней казались ангелами! Эх, лучше бы я тогда женился на верблюдице…»
Ермак улыбнулся, потом вздохнул. В ушах его звучал, не переставая, завистливый шепот Богдашки: «Ах, девка! До чего хороша…»
На площади казаки затеяли пляску. Веселый Дударек, выбрасывая ноги, лихо отбивал русского. Навстречу ему с серьезным лицом, по-деловому выкидывая колена, в пляске шел тяжелый Ильин.
Ой, жги-жги,
Говори…
Казаки в такт отбивали ладонями. На крылечке в обнимку с казаком сидел охмелевший медник и, хлопая его по плечу, весело говорил:
— Бачка твой крепко правда любит. Ой, любит…
Ермак взглянул мельком на татарина, удивился: «Гляди-ка, скоро побратимились…»
Поодаль в кругу стояла смуглая татарка с густыми пушистыми ресницами и счастливыми глазами глядела на Дударька.
По небу плыли пухлые облака, веяло теплом. Казаки стояли на валу и глядели на ближние бугры, над которыми синим маревом колебался нагретый воздух. На солнечном сугреве было хорошо, радостно. Гусляр Василий не утерпел и приятным голосом запел:
За Уральскими горами
Там да распахана была легкая пашенка.
Чем да распахана?
— Распахана не дрюком, не сохою.
Чем да распахана легкая пашенка?
— Казачьими копьями.
Чем да засеяна легкая пашенка?
— Не рожью она, не пшеницей.
Чем да засеяна?
— Казачьими головами
Чем заборонована?
— Конскими копытами…
Дружинники подпевали гусляру. Ермак, сиды на площади поодаль, задумчиво оглядывал ближние холмы. Вместе с Мещеряком он побывал на них, мял в ладонях землю, узнавал ее силу. Мещеряк надумал пахать. Дело хорошее, но до смешного мало семян. «Будем сеять, — окончательно решил Ермак. — Не самим, так детям пойдет».
