Даурия - Седых Константин Федорович (серии книг читать бесплатно TXT) 📗
С минуту тайнинцы молчали, теребя рукавицы и концы широких кумачовых и далембовых кушаков, которыми были подпоясаны все без исключения. Потом вперед выступил рослый, средних лет мужик в сбитой на затылок заячьей папахе и широченных плисовых штанах. Уперев кулаки в бока и посмеиваясь, он спросил:
— А много вас восстало-то?
— Да под тысячу подваливает.
— Ну, а как насчет оружия? Снабдите?
— Берданкой снабдим, ежели запишешься, а винтовку в бою добудешь, — усмехнулся Роман.
— Тогда давай записывай, — довольный его ответом, сказал мужик и, назвав свою фамилию, повернулся к сельчанам: — Ну, а вы чего, граждане, думаете?
— Я бы записался, да коня у меня нет, — пожаловался русый паренек в рыжей куртке из конского волоса.
— Коня найдем. У любого богача возьмем по твоему выбору, — объявил Роман, строго глядя на кучку недовольно зашумевших тайнинцев.
— Раз так, тогда пиши, — показал чистые, белые зубы паренек.
— И меня записывай.
— И меня тоже! — наперебой закричали в той стороне, где стояли помоложе и победнее одетые жители.
Скоро, глядя один на другого, записались семьдесят шесть человек. Больше половины из них не имело никакого оружия и человек двадцать были безлошадными. Оружие, коней и седла для них реквизировали у местных богачей, с которыми, помня наказ Бородищева, Роман много не разговаривал.
Судьбу арестованных атамана и старосты поручил он решить своим новым отрядникам. Атамана они единодушно оправдали. Был он из середняков и службу свою нес спустя рукава. Но старосте, барышнику и контрабандисту, повинному в аресте бывших красногвардейцев, вынесли обвинительный приговор. Постановлено было захватить его с собой и сдать в партизанский ревтрибунал.
Вернуться в Газимурскии Завод Роман решил завтра утром, чтобы ободрить и порадовать своей удачей всех, кто начинал терять веру в успех восстания. Но ночью случилось то, чего он не предвидел. Повстанцы были выбиты из Завода и стремительно отступили вниз по Газимуру, не сумев или забыв предупредить его об этом.
Утром, когда он готовился к выступлению, перед селом появились семеновские разъезды. За разъездами двигались по двум дорогам густые колонны кавалерии. Тогда он вывел свой отряд на сопки к востоку от села, намереваясь обстрелять оттуда семеновцев. Но примкнувшие к нему тайнинцы не согласились на это. Они боялись, что за понесенные в бою потери семеновцы жестоко расправятся с их семьями. Роману пришлось согласиться с ними. Сопки покинули без боя.
Вынужденный действовать на свой страх и риск, Роман принял решение отходить по Нерчинско-Заводскому тракту на прииски Яковлевский и Быструю. Этот выбор он сделал потому, что на приисках надеялся значительно пополнить свои ряды. А за приисками начинались и знакомые для него места. От Яковлевского был всего один дневной переход до Орловской, и между всеми своими заботами Роман подумывал о том, что неплохо было бы нагрянуть туда во главе отряда. Стоило ему представить, какого переполоху наделает он своим появлением в родной станице, как изумит друзей и перепугает врагов, — и он содрогался от жестокой и гордой радости.
Только много мечтать об этом не приходилось. Командовать сотней людей, из которых три четверти всего лишь накануне взялись за оружие, оказалось нелегким делом. Сильные разъезды белых все время шли по пятам. Их приходилось задерживать засадами на хребтах и в узких распадках, а делать это как следует бойцы его не умели. То они открывали преждевременную стрельбу, то при первых же ответных выстрелах садились на коней и пускались в бегство. Некоторые из них, попав с первого же дня в такую переделку, уже раскаивались, что пошли партизанить. Их приходилось ободрять, уговаривать и всем своим поведением показывать, что все идет как надо.
К вечеру белые отстали, а повстанцы заняли прииски, разделившись на две группы. На приисках народ с нетерпением дожидался красных. Сто восемнадцать человек влились там в отряд, и среди них оказались посёльщики Романа — Никита Клыков и Алеха Соколов, давно скитавшиеся в тайге.
Придя записываться в отряд и не узнав Романа, обросший бородой и одетый, как настоящий приискатель, Никита первым делом объявил:
— Я, товарищ командир, вроде как бы уголовный, — голова его непроизвольно дернулась, — в прошлом году убил я по пьяной лавочке у себя в поселке двух человек. Один из них был настоящей сволочью, и о нем я не жалею, а вот другой пострадал напрасно. За мою провинность готов я к стенке хоть сейчас. Целый год я скрывался по приискам, а больше не могу. Либо хлопните меня, либо возьмите к себе в отряд.
— Ладно, — подумав, ответил Роман. — Примем мы тебя. Только ты всегда должен помнить, Никита Гаврилович, что своим проступком ты навредил нам в Мунгаловском, как никто другой.
— А ты откуда меня знаешь? — изумился Никита.
— Отчего же мне тебя не знать, если я сам мунгаловский. Разве ты меня не узнал?
— Хоть убей, не припомню. Молодой ты, без меня, должно быть, вырос. Я ведь восемь лет на службе и на войне мотался. А когда домой вернулся, всего два дня там и пожил. Угораздило пойти на гулянку и натворить беды. Горячий я и большевиков уважаю, из-за этого все и вышло… Не гадал я, брат, не чаял, что в жизни у меня так получится. Домой ехал — новую жизнь мечтал строить, а вместо этого вон что наделал. Каяться теперь поздно. Кровью вину свою смою. Веришь ты мне?
— Верю, — твердо ответил Роман и принялся расспрашивать Никиту, где и как он жил все это время.
…На другой день отряд выдержал четырехчасовой бой с третьим семеновским казачьим полком, две сотни которого зашли ему в тыл, а остальные наступали в лоб. Потеряв до шестидесяти человек убитыми, ранеными и разбежавшимися, отряд пробирался в тайгу и к вечеру через таежные хребты вышел на Половинку (Половинкой назывался постоялый двор между поселком Солонечным и Орловской).
В сумерки на Половинку прискакал на хозяйском коне работник орловского атамана Шароглазова Никитка Седякин. От него и узнал Роман, что в станице организована дружина. До этого он думал идти туда, чтобы присоединить к отряду всех сочувствующих красным казаков. Но теперь пришлось от наступления на станицу отказаться, и он повернул со своим отрядом вниз по Урову, на северо-восток.
Пройдя за ночь сорок пять километров, на рассвете отряд занял Мостовку, где снова значительно пополнился. Мостовцы почти все поголовно присоединились к нему.
Роман, сидя в горнице местного кулака, ломал голову над тем, что делать дальше, как вдруг услышал, что на заставе, выставленной в сторону Мунгаловского, вспыхнула беспорядочная стрельба.
VI
Посланные на разведку дружинники дожидались рассвета на чепаловской заимке. Было совсем светло, когда они рискнули отправиться дальше. Ехали не торопясь, с парным дозором впереди. В голых синеющих лесах исступленно токовали тетерева. В одном месте тетеревиный ток был на прогалине возле самой дороги. Развернув свои лирообразные хвосты, распустив подбитые белым пухом крылья, сновали среди редких кустов багульника иссиня-черные птицы. Они чуфыркали и шипели, затевали яростные потасовки, подпрыгивая и взлетая.
Завидев всадников, тетерева метнулись сперва в глубь леса, потом взлетели на макушки гигантских лиственниц и, вытягивая шеи, стали зорко оглядываться по сторонам.
Солнце выкатилось из-за щетинистой, как кабанья хребтина, сопки, ослепительно искристое и веселое. Скоро заструился над лесами нагретый воздух, рассеялась голубая дымка в падях, и стало видно далеко вокруг. К полудню сделалось совсем тепло. С новой силой буйно зашумели, выходя из берегов, сбывавшие за ночь попутные ручьи и речки.
За Ильдиканским хребтом маленькая речушка Листвянка затопила береговые кусты и неслась на север, к Урову, широким и бурным потоком. Крутясь, проплывали по ней ноздреватые, с вмерзшими в них листьями голубые и зеленые глыбы льда, корье и щепы с лесных вырубок и целые деревья с набившимся в сучья черным слежавшимся сеном.
