Детская книга - Байетт Антония С. (читаем книги онлайн без регистрации TXT) 📗
— Не знаю…
Элси резко встала и принялась мыть посуду. Чарльз-Карл взял полотенце и стал вытирать тарелки. Энн убрела прочь, свалилась на диван и заснула. Взрослые вышли и сели на скамью у веранды, глядя на заросли камышей и полосы гальки. Карл сказал:
— Вы единственный человек в целом мире, с которым мне совсем спокойно. Хотя вы такая колючая и ничем не довольная.
— Мне с вами тоже нравится. Но это ни к чему не ведет. Дальше пути нет. Эта дорога идет к полосе гальки и там просто кончается.
— Мне бы хотелось видеть вас гораздо чаще… быть с вами. Ваше общество мне полезно.
— Мое общество не полезно никому, кроме Энн. Ну и малышей в школе, надо полагать. Видите ли, мистер… Карл, я сделала ошибку, но не собираюсь ее повторять.
— Все будет совсем не так, как тогда.
— Вы ведь не знаете, как было «тогда». Как я сама себе постелила, так мне теперь и лежать. У меня есть хорошие друзья. А мы с вами — как на чаепитии понарошку, с водой и одуванчиками. Мы с вами из двух разных миров, и они вместе не сходятся.
— Я в это не верю.
— А я думаю, что верите. Вы ведь даже не сможете привести меня домой, в свое высокородное семейство — не сможете, не обманывайте себя. Мы с вами вместе каши не сварим.
Вместо ответа Чарльз-Карл обхватил ее руками и яростно сжал в объятиях. Он и сам этого не ожидал. Их головы сблизились. Он сказал:
— Я хочу тебя. Ты мне нужна. Мне нужна ты.
У нее в глазах стояли слезы. Он их вытер. Он поцеловал ее; оба дрожали; поцелуй был осторожный, а не жадный.
— Мне нельзя с тобой. Я должна быть респектабельной.
— О, любовь моя, я знаю. Я знаю.
Они отпрянули друг от друга, потому что из домика вышла Энн. Чарльз-Карл сказал, что ему пора. Он спросил:
— Можно, я буду приезжать?
— Я же не могу запретить тебе проезжать мимо… по дороге, которая никуда не ведет…
— Я вернусь. Скоро.
— Энн, скажи спасибо мистеру Уэллвуду за книжку.
Он уехал.
41
В начале пасхального семестра Герберт Метли снова приехал в Кембридж. Ньюнэмское литературное общество пригласило его провести беседу в неформальной обстановке, за чайным столом в Норт-холле. Метли говорил о переменах, которые должны произойти, уже происходят в жизни женщин по мере того, как торжествует политика разума. Он сказал, что женщины имеют право на удовлетворение всех своих нужд, но не упомянул ни о свободной любви, ни о предложенных мистером Уэллсом государственных детских. Флоренции казалось, что он говорит специально для нее, откликается на ее интерес и держится подальше от того, что ее не интересует. Она вспомнила теплое пожатие его худой руки в Королевском колледже. Она смотрела на его лицо и тело. Он некрасивый, это несомненно. Шея напряженная, слишком мускулистая вокруг адамова яблока. Рот слишком большой, но не вялый, а очень подвижный. Брови танцевали на лице, пока Метли переходил от приятных тем к неприятным. Он по-мальчишески откидывал волосы с лица, но был мужчиной, а не мальчиком. Флоренция снова вспомнила хватку его рук. После беседы женщины кинулись к писателю с вопросами. Флоренция спросила, думает ли он, что брак со временем отомрет, и Метли ответил, что нет: по-видимому, людям, как и лебедям и некоторым морским птицам, нужно долговременное гнездо и долговременный партнер. Но у других созданий — другие привычки. Оглядывая столпившихся вокруг студенток, он думал, что идею одежды-тюрьмы — неуклюжих шляп и тренов, невозможной обуви, калечащей ступни, как в Китае, — можно победить. Сегодняшние молодые женщины катаются на велосипедах — чуть раньше это было бы немыслимо. Перед уходом он пожал всем руки. Руку Флоренции он держал в своей слишком долго. Его пальцы играли ее пальцами.
Вернувшись к себе в комнату, Флоренция забегала из угла в угол, неутоленная, неудовлетворенная. Она выглянула в сад и увидела двух женщин, играющих в бадминтон на фоне серого неба — летающий хрупкий волан показался ей символом бесцельности ее существования. Ньюнэм во многом напоминал тюрьму. Флоренция была готова расплакаться.
Он постучал в дверь. Она открыла. И захлебнулась удивлением.
— Все в порядке, — сказал он. — Я сказал, что я друг семьи, нечто вроде дядюшки, и кое-что потерял, очень нужную вещь — и вот я нашел тебя. Впусти меня и закрой дверь.
Она впустила его и закрыла дверь.
Он сказал:
— Это за тобой я вернулся, тебя потерял и нашел. Я уверен, ты чувствуешь то же самое.
Она не двигалась, только издала какой-то звук — не то всплакнула, не то ахнула.
Он обнял ее и поцеловал — нежно, легко. Тронул грудь под блузкой — сначала нежно, потом смелее. Стал гладить бедро, и она невольно откликнулась, прижимаясь к нему. Вместо его тела она чувствовала только плащ с пуговицами. Он отстранился, расстегнул пуговицы, сбросил плащ. Сказал:
— Вот теперь ты почувствуешь, чего я хочу.
Флоренция молчала. Если бы она заговорила, то лишь для того, чтобы запротестовать, а протестовать она не собиралась.
— Пуговицы, — сказал Герберт Метли, — это скучно и вместе завлекательно.
Он расстегнул несколько пуговиц на блузке Флоренции. Вжался лицом в корсет под блузкой. Усы кололись. У Флоренции зачесалась кожа. Он не снял с Флоренции юбку, но шарил руками по телу сквозь нее. Тело Флоренции вышло из-под власти разума. Оно подалось навстречу Метли и прильнуло к нему.
И тут он сказал:
— Мне нужно идти. Помни: это — хорошо, это — правильно, это — твое право. И пока меня не будет, красавица моя, не изменяй этому убеждению. Я тебе напишу. Я придумаю, где нам можно встретиться, и тогда…
Он ушел, а она стояла, расстегнутая, неудовлетворенная, каждый нерв был раскален, наэлектризован, а она даже не умела вообразить то, чего ее заставили яростно жаждать. Она застегнулась и подумала: «Это опасно, я дальше не пойду, не буду отвечать на его письмо». Но токи неизведанного желания пробегали по телу — вопреки разуму.
И когда пришло письмо — остроумное, искушающее, настойчивое, — Флоренция ответила. Был солнечный день, середина мая. Флоренции хотелось иметь собственную жизнь. Поэтому она отправилась обедать с Гербертом Метли втайне, без сопровождения, в ресторан «Chez Tante Sophie» с очень сильно занавешенной витриной, где-то в переулках Сохо. На Флоренции было хорошенькое зеленое платье и легкомысленная шляпка с длинными лентами. В ресторане они ели снетков, бресскую пулярку и блинчики «сюзетт» и выпили немало белого бургундского. Они говорили о литературе и женском вопросе, об агитации за предоставление женщинам права голоса. Метли сказал, что роман о подлинно свободной женщине, которая не является товаром и сама решает, как ей жить, еще будет написан. Флоренции это было отчасти неприятно — такой бунт казался старомодным по сравнению с идеями некоторых ньюнэмских женщин, трезво смотревших на реальные трудности. Но Флоренция решила пуститься во все тяжкие, поэтому улыбалась не переставая и даже — нехарактерно для нее — по-девичьи взвизгнула от восторга, когда официант поджег облитые коньяком блинчики и они вспыхнули синим пламенем.
Оказалось, что кофе и коньяк они собираются пить в заказанном Метли небольшом отдельном кабинете. «Это будет приключение», — таинственно сказал он, следуя за Флоренцией вверх по узкой винтовой лестнице.
В отдельном кабинете оказался диван, низкие кофейные столики, шелковое покрывало в восточном стиле, расшитое узором из перьев, и свечи в красивых фарфоровых подсвечниках. Окон во внешний мир в кабинете не было. Пахло духами. Будь у Флоренции выбор, она бы не захотела проводить время в такой комнате, но ей нужно было многое узнать и сделать. Она вытащила булавку, сняла шляпку и отложила ее в сторону; она приняла из рук Метли большой бокал коньяку; она трепетала. Метли принялся гладить ее, как гладят нервную кобылу. Он сам выпил большой бокал коньяку. Он шутил насчет приключений с пуговицами, совлекая с себя, а потом с Флоренции различные одежды. Флоренция хотела знать, но еще не знала, что это значит. Герберт Метли, загорелый, костлявый, нервозный, все трогал и трогал ее, и говорил ей на ухо — не о любви, но о желании, о потребности, о праве.Он умел делать такое, чего Флоренция раньше и вообразить не могла, — приводил в возбужденный трепет места, которые до того были безмолвны или, самое большее, испытывали смутное неудобство. Она выпила еще коньяку и подумала: «Он играет на мне, как на музыкальном инструменте». Эта мысль ее укрепила. Музыкант, или фокусник, снял с себя и с нее еще несколько деталей одежды. Флоренция шепнула, что кто-нибудь может войти, но Метли уверенно сказал, что они в безопасности, он обо всем позаботился, все устроил как надо. Флоренция выпила еще коньяку. Узел волос распустился. Она была в корсаже и нижней юбке, и ее тело трепетало от мириадов отпечатков его пальцев.
