Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
— Мы вас просим, — обратился Шатилов к генералу Ефремову, — хотя бы вкратце осветить общее положение фронта!
— Бои идут под самым Харьковом, — начал Ефремов, — нас теснят восьмая и девятая армии советских войск… Конница Буденного преследует конные части Мамонтова и быстро продвигается к югу, разрезая добровольческие и донские части.
На западе, к югу от города Белгорода, заняв широкий пятисотверстный фронт, растянулись части пятого кавалерийского корпуса генерала Юзефовича и терские казаки генерала Агоева. Город Полтаву занимает сборный отряд из запасных кавалерийских и пехотных частей генерала Кальницкого. Закончилось сосредоточение четвертого донского, второго и третьего кубанских корпусов, расположенных в треугольнике между железнодорожными линиями Валуйки — Купянск — Волчанск.
— Сколько же времени сможет Кутепов оборонять Харьков? — спросил Врангель.
— Бои уже идут в предместьях Харькова. Мы начали эвакуацию города, — ответил Май-Маевский.
Ивлев смотрел на толстую фигуру генерала, которая, казалось, без слов с мрачной выразительностью говорила об огромном количестве выпитого вина, спирта, пива ее тучным, обрюзгшим, пучеглазым обладателем.
В мягком сумраке, заполнявшем вагон, Ивлеву ничего не мешало с какой-то проникновенной ясностью представлять, как с утра до поздней ночи пил Май-Маевский в ту пору, когда шли ожесточенные бои за Курск, Орел, Кромы. Толстый, плотный, одетый в черный суконный френч, вечно отуманенный парами алкоголя, мог ли этот лысый фальстаф с генеральскими погонами отдавать нужные и вразумительные распоряжения? И это раздувшееся чудовище, сердитое, тяжелое, не желавшее понимать всего значения исторического момента, невозвратимо проигравшее битву за Москву, теперь еще негодует на Ставку! А можно негодовать лишь на то, что она только сейчас сменила пропойцу-командующего на трезвого Врангеля.
Через полчаса, не задерживаясь в Змиеве, Май-Маевский и Ефремов проследовали дальше, направляясь в Таганрог.
Вернувшись к себе в поезд, Врангель решил немедленно паровозом отправить Артифексова в Харьков и сказал:
— Если бои идут уже в предместьях Харькова, нам туда со штабом вовсе незачем забиваться.
— Но с оставлением харьковского узла, — заметил Шатилов, — телеграфная связь с войсками чрезвычайно затруднится.
— Что ж поделаешь? — Врангель развел руками. — Если Харьков уже обречен на сдачу.
Когда в салон-вагоне зажглось электричество, Врангель принялся диктовать Ивлеву следующий приказ:
«Для того чтобы срочно навести порядок в тылу, приказываю:
1. На узловых станциях Временное, Лиман, Лозовая и других пунктах учредить особые комендатуры, во главе с генералами или штаб-офицерами, при коих состоят особые военно-полевые суды.
2. Все следующие на юг эшелоны должны осматриваться, имущество их разбираться и браться на учет.
3. Из боеспособных воинских чинов, уходящих с фронта, немедленно формировать маршевые команды для отправки на фронт.
4. Уличенных в грабежах, ослушании и дезертирстве приказываю немедленно предавать суду и, по утверждению приговора комендантом, таковой безотлагательно приводить в исполнение.
5. Немедленно послать офицеров Генштаба для производства рекогносцировки позиций — узлов сопротивления, долженствующих прикрыть узлы железных дорог и грунтовых дорог, и в первую голову станций Лиман, Барвенково, Лозовая.
Генерал Врангель».
Ночью, загасив свет в вагонах, штабной поезд переехал в Славянск. Утром оттуда Шатилову удалось по телеграфу связаться с Кутеповым, Юзефовичем, Кальницким, оставившим город Полтаву.
А Мамонтова, несмотря на самые энергичные розыски, принятые Шатиловым, обнаружить не смогли ни с одного телеграфного пункта, близкого к фронту.
Вокзал в Славянске был переполнен беженцами и больными, женщинами и детьми. С утра хлестал холодный дождь. Несколько женщин, озябших, мокрых, в затрепанных пальто, окружили на перроне Ивлева и умоляли доложить Врангелю о том бедственном положении, в которое попали они, жены офицеров, бежавшие из Харькова.
— Вот уже который день здесь без денег, без куска хлеба и крова, — рассказывали женщины, трясясь от холода, — нам не дают ни вагонов, ни пищи. Дети умирают от воспаления легких и истощения.
— Непременно доложу обо всем командующему, — обещал Ивлев. — Да вот он и сам идет.
Женщины бросились к генералу.
К Ивлеву подошел доктор Лукашевич и предложил вместе с ним осмотреть санитарные теплушки, стоявшие в тупике.
В одном из первых товарных вагонов, где прямо на полу, без всякой подстилки, лежали тяжелораненые, на небольшом крюке, вбитом в стену вагона, в темном углу висел офицер.
К карману его потрепанного френча была приколота английской булавкой серая бумажка, на которой тупым карандашом было написано:
«Я, штабс-капитан Немце-Петровский, первопоходник, марковец, раненный снарядным осколком в ногу под Белгородом, повесился потому, что не в силах сносить мук голода. Нас бросили в санитарный вагон на съедение вшам и на смерть от тифа.
Будьте же вы все — Мамонтовы, Шкуро и Май-Маевские, прокляты!»
Самоубийца висел неподвижно, беспомощно вытянув вдоль туловища длинные руки с темными скрюченными пальцами. Серые остекленевшие глаза, чуть выкатившиеся из орбит, были устремлены вперед с каким-то пронзительно-строгим укором. В темных, неимоверно расширившихся зрачках, уже не реагировавших на свет, казалось, сосредоточилась нестерпимая тоска по тем, кто тысячами погибали, не ведая, за что и за кого.
«Вот так со мной могло произойти!» — подумал Ивлев, вздрогнув от лязга и грохота, раздавшегося на соседних путях, где маневровый паровоз передвигал вагоны воинских составов.
Лукашевич осторожно отцепил записку от френча удавившегося офицера.
— Покажу командующему. И надо доложить ему, что здесь, неподалеку от станции, в корпусе какого-то заброшенного завода, оставлен на произвол судьбы, без всякого продовольствия, целый лазарет.
Прислушиваясь к протяжным и коротким паровозным гудкам и глядя на самоубийцу, Ивлев почувствовал, что вся его душа заполняется темным, почти нечеловеческим раздражением.
Труден, мучителен был первый кубанский поход, названный «ледовым походом», но теперь он представлялся Ивлеву триумфальным. Каждый в ту пору готов был без трепета погибнуть, пожертвовать собой, ибо, несмотря ни на что, у небольшой горстки первопоходников была вера в будущее, в правоту своего подвига. Тогда прославленные генералы шли в ногу с рядовыми бойцами и разделяли одни и те же невзгоды. Все были на равном положении — Олсуфьев и Марков, Ивлев и Корнилов… А сейчас одни в комфортабельных классных вагонах, пользуясь услугами прислуги и ординарцев, не знают почти никаких неудобств, а другие коченеют от стужи и мрут от голода. Все разобщены, никто ни в кого не верит. Дух сломлен. И вот даже испытанные первопоходники проклинают и предают все анафеме. Как же можно преодолеть жуть почти полного развала и безудержного скольжения в пропасть?..
В полдень на станции появился новый поезд, состоявший весь из пульмановских классных вагонов, охраняемых часовыми корниловского ударного полка.
В светлом, чистом салон-вагоне, комфортабельно обставленном креслами и пианино, кто-то беззаботно наигрывал веселую арию из оперетки «Птички певчие». Целая компания офицеров-корниловцев, рассевшись вокруг стола, перебрасывалась картами.
Врангель долго глядел на эпикурействующих щеголей и, обращаясь к Шатилову, сказал:
— Гражданская война для подобных молодчиков обратилась в праздничное времяпрепровождение. Видите, с каким комфортом едут. Даже мягкую мебель и музыкальный инструмент тянут за собой…
— Да, — живо подхватил Шатилов, — по-видимому, довольствие местными средствами обратило войну в грабеж и спекуляцию.
— Конечно, — согласился Врангель. — Во время летнего успеха по примеру Шкуро, Мамонтова каждая часть спешила захватить побольше. Бралось все, отправлялось в тыл для товарообмена и обращения в денежные знаки. Недаром же подвижные запасы войск достигли гомерических размеров, и сотни офицеров находились в длительных «командировках» по реализации военной добычи…
