Моникины - Купер Джеймс Фенимор (книги онлайн полные версии бесплатно .TXT) 📗
От Британской империи мои интересы скоро распространились на другие страны: на Гаронне и близ Хереса я купил виноградники; в Германии — долю в соляных разработках и в угольных шахтах, а в Южной Америке— в золотых и серебряных приисках; в России я глубоко запустил руку в сало; в Швейцарии я основал большое производство карманных часов и скупил большое число лошадей для перевозки туристов; я владел шелковичными червями в Ломбардии, оливковыми рощами и шляпной мастерской в Тоскане, банями в Луке и макаронным заведением в Неаполе; в Сицилию я послал значительные суммы для закупки пшеницы, а в Риме держал знатока, ведавшего продажей английских товаров, как то: горчицы, портера, маринадов и бекона; он же пересылал картины и статуи любителям редкостей и предметов искусства.
К тому времени, когда все это было пущено в ход, у меня оказалось дела по горло. Однако методичность, опытные агенты и решимость добиться успеха облегчали мою работу, и вскоре я уже мог передохнуть. Для развлечения я перешел к частностям и несколько дней посещал собрания так называемых «святых», желая выяснить, нельзя ли достигнуть чего-нибудь через их посредство. Не могу сказать, чтобы эта попытка увенчалась тем успехом, которого я от нее ожидал. Я выслушал долгие мудреные прения, убедился, что внешности придается больше значения, чем сущности, и подвергался непрестанным и неоправданным покушениям на мой карман. Взгляд на благотворительность со столь близкого расстояния различал немало темных пятен — вот так блеск солнца показывает недостатки красивых лиц, ускользающие от взора при смягченном искусственном освещении, более для них подходящем. И вскоре я только через определенные промежутки посылал свои взносы, но собрания посещать перестал. Этот опыт дал мне возможность заметить, что человеческие добродетели, как тоненькие свечки, светят лучше всего в темноте и что своим сиянием они обязаны главным образом атмосфере окружающего их «испорченного мира». От размышлений я вернулся к фактам.
Существование рабства уже несколько лет волновало добросердечных людей, и, обнаружив в своей душе странное безразличие к этому важному вопросу, я купил по пятисот рабов обоего пола, чтобы пробудить в себе сочувствие к ним. Это заставило меня ближе познакомиться с Соединенными Штатами Америки, страной, которую я старался вычеркнуть из своей памяти, ибо, развивая в себе, как сказано, любовь к человечеству, я все же не находил нужным настолько удаляться от своей родины. Нет правил без исключений, и я, признаться, был очень склонен считать, что янки вполне могут обойтись без английской благотворительности. Однако что поделаешь! Негры привели меня на берега Миссисипи, я вскоре стал владельцем сахарной и хлопковой плантаций. Кроме всего этого, я имел еще долю в разных тихоокеанских судоходных компаниях, владел коралловыми и перламутровыми промыслами и послал агента к королю Тамамамаа с предложением учредить совместную монополию на торговлю сандаловым деревом. Земля со всем, что она могла дать, приобрела новое великолепие в моих глазах. Я выполнил существенное условие экономистов, юристов, торговцев конституциями, всех «талантов и почтенных людей» и имел вклады в делах половины обществ мира. Я был подготовлен к тому, чтобы управлять, чтобы советовать, приказывать большинству обитателей христианского мира, ибо принимал их процветание близко к сердцу, поскольку оно зависело от моего. Сто раз я готов был вскочить в почтовую карету и помчаться в усадьбу мистера Этерингтона, чтобы сложить мой новорожденный союз с человечеством и все проистекавшее от него блаженство к ногам Анны. Но страшная мысль о моногамии и о ее иссушающем влиянии на чувство к прочим людям всякий раз останавливала меня. Я писал Анне каждую неделю, делал ее участницей многих моих радостей, но, к сожалению, ни разу не получил от нее хотя бы строчку в ответ. Успешно освободившись от эгоизма и закрепив свою связь с человечеством, я покинул Англию ради филантропической инспекционной поездки. Не стану утомлять читателя рассказом о моих странствиях по исхоженным тропам континента, но сразу перенесу его в Париж, куда я прибыл 17 мая 1819 года. Я многое повидал, находил, что стал лучше, и, непрестанно размышляя о своей системе, видел ее достоинства столь же ясно, как Наполеон видел знаменитую звезду, ускользавшую от менее зоркого глаза его дяди кардинала. В то же время, как это часто бывает с тем, кто сосредоточивает всю свою энергию на чем-то одном, идеи, первоначально составлявшие определенную часть моей теории, начали претерпевать изменения, по мере того как непосредственные впечатления и более практические соображения обнаруживали их недостатки и непоследовательность. Что касается Анны, безмятежной, нежной, скромной и в то же время воплощавшей в себе все женское очарование, то ее образ за последний год преследовал меня с настойчивостью, которая могла бы подорвать даже систему мироздания Ньютона. Я уже спрашивал себя, не уравновесит ли поддержка такой любящей и верной жены отрицательные стороны полного сужения интересов в отношении женского пола.
Эта мысль успела превратиться в убеждение, когда на одном из бульваров я встретил старого соседа мистера Этерингтона и он подробно рассказал мне о делах семьи. Расхвалив красоту и душевные качества Анны, он упомянул о том, что совсем недавно она отказала пэру, который обладал всеми преимуществами молодости, богатства, происхождения и доброго имени и остановил на ней свой выбор в силу глубокой уверенности в ее достоинствах и в ее способности сделать счастливым каждого разумного человека.
Я нисколько не сомневался в своей власти над сердцем Анны. Она доказывала мне это тысячу раз. Да и я часто давал ей понять, как высоко я ее ценю и как я ею дорожу, хотя я все еще не набрался решимости прямо просить ее руки. Но теперь, услышав эту новость, я понял, что все мои колебания кончились. Наскоро простившись с моим старым знакомым, я поспешил домой и написал следующее письмо:
«Дорогая, драгоценная, нет, — драгоценнейшая Анна Утром на бульваре я встретил вашего старого соседа мистера.., и мы целый час только и говорили, что о тебе. Хотя мною и владела неутолимая жажда открыть свое сердце всему человеческому роду, все же, Анна, боюсь, я любил тебя одну! Разлука не только не расширяет, а, напротив, по-видимому, даже суживает круг моих чувств, которые сосредоточены на твоем милом облике и твоих высоких достоинствах. Мой прежний план оказался неудовлетворительным, и я начинаю думать, что один только брак может обеспечить мне свободу мыслей и действия, без которой невозможно посвятить должное внимание остальному человечеству. Ты в моих мечтах сопровождала меня всегда по морю и по суше, в часы опасности и мирного покоя, во все времена года, при всех обстоятельствах, и я не вижу, почему те, кто душою всегда вместе, должны быть разделены пространством. Тебе стоит только шепнуть словечко, обнадежить, намекнуть на согласие, и я, раскаявшийся бродяга, брошусь к твоим ногам и буду молить о милосердии. Но, соединившись, мы не заблудимся на узких и темных стезях себялюбия, а вместе пойдем к еще более полному единению с прекрасным мирозданием, коего ты самая божественная часть.
Драгоценная, драгоценная моя Анна, навсегда принадлежащий тебе и всему человечеству
Джон Голденкалф».
Если в тот час, когда было написано, запечатано и отправлено это письмо, на свете был счастливый молодой человек, это был я. Жребий был брошен; я вышел на улицу обновленным, как бы переродившимся. Что бы ни случилось, в Анне я был уверен. Ее кротость будет успокаивать мою раздражительность, ее благоразумие — умерять мою энергию, ее мягкая, но стойкая привязанность — умиротворять мою душу. Я чувствовал себя примиренным со всем окружающим и с самим собой и в этом растущем чувстве находил сладостное подтверждение мудрости сделанного шага. Если таковы были мои чувства теперь, когда все мои помыслы были отданы Анне, какими же станут они, когда привычка охладит это бушующее пламя и душа откроется обычным побуждениям? Я начал сомневаться в непогрешимости той части моей системы, которая причинила мне столько мучений, и склоняться к новой мысли: сосредоточивая свою любовь на отдельных частях, мы неизбежно полюбим и целое. Если хорошенько вникнуть, то будет естественным спросить, не по этой ли причине меня, как землевладельца, так интересует мой родной остров? Не владея, конечно, всей Великобританией, я убедился, что питаю глубокое уважение ко всему тому в стране, что хотя бы самым отдаленным образом связано с моей личной собственностью.
