Книга царств - Люфанов Евгений Дмитриевич (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
– Живет худо, зато помрем без жалости. Только и надежды на то.
XIII
Тверской воевода изыскал способ наказания сборщиков податей за допущенные ими денежные недоборы: велел скованными содержать под караулом и не освобождать до тех пор, пока они не составят подробные окладные ведомости.
А воевода из Углича отписывал в Петербург, что ему никак нельзя своевременно сочинить затребованные сведения за нерасторопностью писцов, коих оставлено в канцелярии самое малое число, да и те не токмо горазды какие-нибудь ведомости составлять, но и писать мало умеют, а потом писцовое дело идет зело продолжительно.
Особенно давним недоимщикам в Угличе были надеты на шею железные кольца с длинными зубьями, подобными шипам. Мужики содержались босыми, несмотря на осеннюю стужу, сидели за свое неплатежное упорство в тюрьме, подвергались пытке и рванию ноздрей. (В последнее время из Петербурга пришло указание, чтобы виновных, подвергая той экзекуции, объявляли бы как людей не с вырванными, а с вынутыми ноздрями, что на слух более благозвучно). Выявлялось, что помимо податей крестьяне отягощены были поборами чиновных людей, желавших себе опять же дарового кормления.
Староста села Погоста, вотчины Нарышкиных, доносил, что воеводский писарь «для своих бездельных корыстей и взятков бьет смертно крестьян, отчего иные лежат при смерти. Один из избитых им уже умер, и приходской батюшка дал справку, что человек кончился от побоев». Тогда писарь решил приходскому попу отомстить: дознался, что тот не уплатил банного сбора, и посадил его на съезжей избе под караул, где и держал целую неделю. С великом трудом откупился поп, пообещав писарю стог сена для его домашней живности да еще арзамасских гусей, а именно: гусака и двух гусынь.
Бывали и такие чиновные прохиндеи, кои за данную им мзду вносили нарочитую ложь и путаницу в переписные листы, скучивали обитателей двух-трех дворов в один, что особенно ретиво велось во время переписи на помещичьих землях, и писались те люди дворовыми либо задворными у господина помещика, а помещичьи дворы были освобождены от государственных податей и повинностей.
И такое, к примеру, случалось: получил военного звания человек большое наследство и стал уже неприлежно в полку служить, помышляя о том, как бы своим богатством распорядиться, а отставки от службы не было. Что делать? Как быть?.. А так, что выискивался хитроумец в полковой канцелярии, находивший причину и способ отпустить человека в годовую отлучку, а в благодарность за то получал в свою собственность десяток душ мужеска пола с женами и детьми. Вот и обзаведение у него!
А в другом месте объявился вдруг новый такой помещик – младший писарь, ставший владельцем одной души.
В петербургскую юстиц-коллегию были поданы ведомости о разбойниках из Новгородского, Можайского и Мещевского уездов. Сообщалось, что там разбойные люди по сто, по двести и больше человек, верхом на лошадях и вооруженные «с порядком регулярным», не только помещичьи поместья разграбили среди бела дня, а также и знатный Георгиевский монастырь близ Мещевска разбили и разграбили, а потом пойманных своих товарищей из городской тюрьмы выпустили.
В Обонежской пятине у сбора денежной казны в презрении указов о суровой каре за казнокрадство по-своему подвизались канцеляристы Григорий Бураков да Никита Арцыбашев, изрядно забогатевшие на воровстве. Попались они и присуждены были к повешению, и повелевалось написать их вины на жести, прибить к виселицам и не снимать. В воеводской канцелярии той Обонежской пятины появились новые писцы-грамотеи, но и они устремили свои помыслы на то, как бы посытнее кормиться за счет государственной казны и поборов с податных селян.
Принимались строжайшие меры против лиходеев разного рода, вешали их в тех местах, где изобличали в преступных делах, преследовали разбойных и беглых, для чего сделаны были сторожевые заставы от Москвы до Смоленска. Войска, cтоявшие прежде на страже границ от внешнего неприятеля, стали повертываться фронтом внутрь страны: гвардия – для поддержания правительства, смотревшего на свою власть как на не очень-то надежный захват; армия направлялась для сбора податей и недоимок, для борьбы с крестьянскими побегами и волнениями.
Беглые, гулящие люди промышляли случайным заработком на полях в пору крестьянской страды, а также попрошайничеством, скоморошничеством и другими увеселениями, а при удобном случае – грабежом и разбоем, что им только бог подавал. Озорно говорили:
– Господи, прости да в клеть пусти, помоги нагрести да и вынести.
Каждый из таких yищебродов дожидался поры, чтобы прочь из норы да скорей за топоры, и готовы были, не оглядываясь, взваливать на плечи целый тюк и своих и чужих злодейств. Среди них были подлинно гулящие люди – сброд бездельных и беспокойных, которых несчастье, а то и прирожденная одурь выкидывали на бездорожный простор из селений их родичей и земляков.
Опять шли слухи о возможном возмущении башкир.
Еще при Петре в Сенат было подано государское рассуждение не как закон к непременному исполнению, а как бы совет: может быть, господа Сенат за благо рассудят. Говорилось: «Обычай был в России, каковой и ныне есть, что крестьян и деловых, и дворовых людей мелкое шляхетство порознь продает, кто их похочет купить, как скотов, а наипаче в отрыве от семьи, от отца или от матери сына или дочь помещик продает, отчего не малый вопль бывает, и, может, лучше оную продажу пресечь; и хотя б по нужде помещики своих холопов продавали, но чтоб целыми фамилиями или семьями, а не порознь». Но господа Сенат за благо такое не рассудили, и купля-продажа крепостных проводилась по-прежнему.
Узаконено было разрешить дворянам и купцам, вышедшим в фабриканты и заводчики, покупать крестьян к означенным предприятиям для работы на них. И те купленные крестьяне считались живой принадлежностью тех предприятий и так прикреплялись к ним, что владелец не мог ни продать, ни закладывать их отдельно от фабрики или завода. Пытались отчаянные работные люди убегать и оттуда; незадачливых беглецов ловили, возвращали обратно, и они должны были отрабатывать штраф. Начальство так об этом рассуждало:
– Понеже кнутом и батогами их постоянно сдерживать невозможно, ибо они после порки становятся хворыми и к работам мало способными, а вешать их грех, да и что толку убивать работных людей, рвать… то бишь, вынимать у них ноздри, кости ломать да рвать жилы, лучше под строгим караулом держать да штрафную работу с них взыскивать.
Опять и опять подновлялись указы – брать под караул всех нищих, праздно шатавшихся по Петербургу, и других гулящих людей, с пристрастием допрашивать их – зачем бродят-гуляют и откуда они. Пойманных в первый раз бить батогами и отсылать во дворцовые волости к сотским и старостам или к хозяевам, у которых бродяги жили до этого. Пойманных в другой раз бить кнутом и ссылать: мужской пол в каторжную работу, женский – в шпингауз или прядильный дом, а малолетних, по наказании батогами, – в работы на суконный двор. С хозяев, у которых нищие себе приют находили, брать штраф по пяти рублей за каждую душу, а во всех других градожителей штраф по пяти рублей за подачку милостыни. За эти провинности ежедневно пороли в полиции по десятку людей обоего пола.
Не терпя нищенства во всей России, покойный царь Петр хотел, чтобы нищей братии совершенно не было в любезном его сердцу Петербурге. Город должен был быть подлинным «парадизом», где виделось бы одно благоденствие.
Язык без костей, любое слово может произнести, но только позабыв, что непохвально и даже грех разносить по людям заведомое вранье, и лишь, бессовестно кривя душой, можно сопоставить с божьим раем приневское это болото. Солнышка сколько дней не видать, будто его на небе и не бывает; хотя считается лето на дворе, а впору из овчинного кожуха так и не вылезать. Ох, парадиз, парадиз, провалиться бы в тартарары всему этому месту в допрежние времена, дабы этого парадиза и не было никогда!
