Вице-император. Лорис-Меликов - Холмогорова Елена Сергеевна (читать полную версию книги .txt) 📗

Князь Воронцов обладал недюжинной интуицией в этих вопросах. Он тонко чувствовал, кто из местных феодалов и в каких пределах обладает влиянием на своих и даже чужих подданных, кого следует принять, а кого удостоить вежливым ответом. Постепенно и Лорис-Меликов стал разбираться в хитросплетениях разнородных интересов полудиких племенных вождей.

Вечерами после трудов праведных они с Александром – предводителем тифлисских лоботрясов – весело и беззаботно проводили время в кутежах на Эриванской площади – то в духане или кофейне, а то просто распивая кахетинское, купленное в ближайшей лавке, на бревнах, сложенных на той же площади. Тифлис при Воронцове быстрыми темпами отстраивался и расставался с милыми чертами азиатского города. И центральная площадь города на многие годы превратилась в склад разнородных строительных материалов. Она и сама обустраивалась – наместник повелел выстроить на Эриванской площади театр. Контур здания уже обозначился, вот-вот падут леса, и шедевр архитектуры предстанет во всем своем блеске.

Дома Михаилу крепко доставалось от Юрия Ахвердова – двоюродного брата, окончившего медицинский факультет в Московском университете и теперь успешно практикующего.

– Мико, – выговаривал Юрий, – меня беспокоит твое будущее. Ты такой умница, такой толковый человек, но ведь ты совершенный невежда.

– Мне моих знаний вполне хватает.

– Знаний, Мико, никому и ни в чем не хватает. Я университет кончил и наш Лазаревский институт, а все равно стараюсь читать как можно больше и с каждой новой книгой убеждаюсь, какой я был темный человек.

Слушать эти нотации было утомительно, люди почему-то считают, что только их образ жизни достоин подражания, а Мико сам взрослый человек и человек свободный, так что он волен жить как ему самому заблагорассудится. Он и впрямь после гвардейской упряжи ощущал свободу, как когда-то его упрямый конь Стервец, когда после мучительной выездки его выпускали пощипать травку. Этого статский доктор понять не мог. Юрий не знал повседневной муштры, гауптвахты, не видывал свирепой физиономии командира корпуса гвардейцев и гренадеров великого князя Михаила Павловича, так что волю понимал по-своему, то есть, на взгляд гвардейского поручика, не понимал никак. И долго еще его упреки, влетая в правое ухо, вылетали из левого.

А осенью, в конце ноября, когда в крепости Грозной генерал Роберт Карлович Фрейтаг собирал отряд для зимнего похода против горцев в Малой Чечне, наместник отпустил-таки молодого порученца своего на войну. Наверное, Бога надо благодарить, что Лорис-Меликов не сразу попал в отряд, а добрых три с половиною месяца обтесывался в канцелярии наместника и кое-чему волей-неволей научился.

В первую очередь научился не хвастаться подвигами, а в драку лезть не в порыве ухарства, а по строгой необходимости. Личной отвагой на Кавказе никого не удивишь, больше того, безрассудная храбрость вызывала у опытных людей только насмешку. Насмешка же в адъютантской наместника страшнее увечья. Репутация – самая дорогая из эфемерных безделушек. И в этом смысле старые кавказские офицеры даже Лермонтова не пощадили. Из гвардейской Школы, и даже из Гродненского полка, где поэт промелькнул метеором, отслужив месяца три, Лорис привез впечатление о нем как о едва ли не образцовом обер-офицере. Здесь же все, отдавая должное лермонтовской смелости, допускали себе насмешки – уж больно безрассуден был в бою поручик Тенгинского полка. И вообще – гвардеец.

Гвардейцев же на Кавказе недолюбливали и с легкой руки майора Геймана, выбившегося в штаб-офицеры из нижних чинов, именовали не иначе как фазанами. Они наезжали на год, получали, в обход армейских офицеров, на чью долю выпадали все повседневные тяготы войны, чины и ордена, а потом в Петербурге именно их хвастливая болтовня на балах и каких-нибудь музыкальных вечерах превращалась в официальное мнение военного министерства и даже самого императора о течении дел на Кавказе.

Разумеется, и к Лорису как гвардейцу относятся здесь с особым пристрастием, подозревая в нем ловца чинов и легких наград. Он это понимал и был спокоен: переделки так и так не избежать, и в бою надо только обуздать страх в первую минуту, когда кажется, будто вот эта пуля, что летит навстречу, предназначена тебе.

В отряде Лорис-Меликов получил под командование полуэскадрон гребенских казаков, вооруженных помимо всего топорами. Операция называлась весьма мирно – рубкою леса, но дело это в дебрях Чечни чрезвычайно опасное. Целью вырубок было оттеснение горцев из естественных их укрытий в равнины, где полевая армия гораздо легче справлялась с этими отчаянными храбрецами. Такова была стратегия нового кавказского главнокомандующего, который решился возобновить опыт опального Ермолова [20], и встретившая большое неудовольствие со стороны военного министра Чернышева да и самого императора. Однако ж петербургская стратегия себя уже показала в Даргинской экспедиции, так что столице осталось только наблюдать за действиями Кавказской армии и дожидаться неуспеха, чтоб злорадно потом восторжествовать. Или смириться. А смирившись, приписать собственному его величества стратегическому гению.

Каждая тропинка в горных лесах упиралась в завал – баррикаду из бревен и сучьев, в которой укрывались лихие горцы, и стоило только на выстрел подойти к такому завалу, оттуда раздавался залп, а с высоты подавала свой голос артиллерия.

Новичка испытали на первом же завале. Лорис-Меликов, еще в Гродненском полку приученный полагаться на опыт унтер-офицеров и фельдфебелей, и здесь не торопился обозначить своего верховенства и, призвав старого казака Петухова, поставил боевую задачу перед ним, справедливо полагая, что Иван Семеныч, фельдфебель о двух Георгиевских крестах, тоже хочет выжить, но и новую награду заработать не прочь. Он и дал совет спешиться и пальнуть по завалу, примечая, где ответный огонь послабее. Только после этого казаки вместе с командиром эскадрона пошли в штыковую атаку на правый фланг.

В схватке этой поручик едва успел увернуться от кинжала, которым свирепый на вид чеченец пропорол шинель на левой стороне груди, но следующего удара нанести не успел, сраженный шашкой Петухова. Лорис-Меликов отчаянно размахивал саблей, подбадривая казаков, но ничего толком в этой горячке не видел и, когда все стихло, так и не понял, поразил ли он своей саблей хоть одного неприятеля. А стихло как-то внезапно. Вдруг оказалось, что завал полностью свободен, а как это оказалось, черт его знает. Горячка боя еще не сошла, а биться не с кем. И трупов даже нет – чеченцы умудрились всех своих унести и растворились в лесном сумраке. А наших потерь – два раненых казака.

Но несколько минут, когда поручик обнаружил, что он машет саблею впустую, повергли его в жгучий стыд.

Потом он испытал большую неловкость, когда началась собственно рубка леса, а офицер оказался вроде как ни при чем. Он было схватился за топор раненого казака, но фельдфебель как-то вежливо отобрал у него орудие труда: «Тут уж позвольте, ваше благородие, мы сами». И действительно, ни одного офицера с топором вокруг видно не было, они наблюдали за ловкими рубщиками со стороны, терпеливо ожидая команды на сбор.

Да не дождались. К вечеру откуда ни возьмись налетели шамилевские всадники, началась бешеная рубка уже не деревьев, а меж людьми, и Лорис-Меликову представился повод отличиться. Он со своими казаками отразил нападение на провиантский склад, а оттуда его полуэскадрон погнал противника в низину, отрезав путь к спасительному лесу. В низине горцев поджидали драгуны Нижегородского полка, и немногие из налетчиков сумели тогда унести ноги.

Эскадроном драгун командовал Александр Дондуков-Корсаков. Князю интересно было наблюдать, как держится в бою молодой адъютант Воронцова, так ли он хорош, как на пиру. Неопытность, конечно, бросалась в глаза, поручик еще не научился видеть поле, то есть найти для себя наиболее выгодное место, но держался он с достоинством, пуль как бы не замечал и пару горцев саблей достал. Но скоро Дондукову стало не до наблюдений, схватка увлекла и его, драгуны смешались с гребенцами и бились до самой темноты, в которой рассеялись, как сквозь землю пропали горцы.