Ермак - Федоров Евгений Александрович (электронные книги без регистрации txt) 📗
Пир кончился, догорали свечи в шандалах. Хмель свалил слабых и жадных. Пора по домам!
Иванко Кольцо поднялся, поклонился гостям и взял за руку Ишбердея:
— Ну, милай, натешился. Пора и честь знать!
Казаки вышли на площадь. Над Кремлем сияли крупные звезды, под ногами искрился снег. Высоко, за дворцовым переходом, малиновым глазком светился огонек!
«Кто же сидит ныне за делом? — задумался Иванко и решил: — Известно, что за человек! Царь должно! Ему-то родная земля милее всего, и в заботах о ней дня мало!»
Давно мечтал Иванко Кольцо побывать на Пушечном дворе, который был поставлен на берегу Неглинки-реки. Двор обнесен высоким дубовым острокольем, и ночами над ним, как яркие зарницы, часто вспыхивали отсветы пламени. Литейщики в эту пору сливали по желобам расплавленный металл в ямы, в установленные формы. Рядом располагались Кузнецкая и Оружейная слободы. Тут шло производство пищалей, бердышей, сабель. Издревле русские люди славились как искуссные мастера. Они умели ковать и отливать пушки. И хорошо стреляли. В Пскове впервые в мире русские умельцы поставили орудия на лафеты, а в дни осады московские и псковские пушкари били из пушек дальше и более метко, чем пришельцы с Запада. Уже в армии великого князя Дмитрия Донского применялись при обороне стольного города «арматы».
Из Пушечного двора и прилегающих слобод оружие отправлялось в порубежные города, которые сами обязывались изготовлять зелье.
На Руси имелось немало умельцев, которые из серы, селитры и угля делали превосходный порох. Перед походом по боярским, дворянским и поповским дворам разъезжали писчики и объявляли, кто и сколько зелья должен был сдать в войско. В царском указе писалось: «А кто будет отговариваться, что зелья добыть не может, к тем посылать пороховых мастеров показать как зелье варят».
Кольцо любил огневой бой. Душа его ликовала, когда из черных жерл пушек вырывались раскаленные ядра, рокотал гром и от грома тряслась земля.
В морозное утро Кольцо с казаками подкатили к воротам Пушечного двора. Привратник отвел коней под навес и вызвал главного оруженичего, который ведал двором. Пришел статный, русобородый окольничий и, поклонившись, с готовностью объявил:
— Повелено, государем, не таясь, показать вам наше немудрое мастерство.
Оружничий повел гостей в глубь двора. Последний был тесно застроен деревянными строениями. Налево-приказ, посредине площадки-два литейных амбара, дальше-кузницы, формовочные и холодные мастерские. Неподалеку у ворот склады с металлами, железным ломом, а в иных хранились готовые к отправлению пушки. Едкий черный дым угарно носился в воздухе, от него щекотало в носу и першило в горле. Весь двор кругом был черен от копоти и дыма.
Казаки переступили порог литейного амбара. В первую минуту они ослепли от яркого сияния: блистали звезды-искры разливаемого сплава. Постепенно, однако, обвыкли, пригляделись. В середине мастерской стоял полуголый сильный детина со смелыми, строгими глазами. Постриженные в кружок волосы были забраны под ремешок. Литец внимательно следил за раскаленным сплавом, который лился в форму. Работный пошевеливал руками, и на спине его бугрились крепкие мускулы. «Силен человек!» — с похвалой подумал Иванко и подступил к мастеру:
— Как звать?
— Андрей Чохов.
— Добрую, знать, пушку льешь?
Литец усмехнулся, перебрал пальцами мягкую золотую бороденку.
— Как не добрую! — отозвался он. — Сколько старания пошло! Моя бы воля, я такую армату сотворил, что всем диво-дивное…
Полуголые литцы, — крепыши, перемазанные сажей, — озабоченно следили за желобами, по которым струился расплавленный металл.
Мастер покрикивал:
— Не замай, гляди в оба! Не перелить медь…
Кольцо очарованно глядел на работу литцов.
— Веселая работенка! — вырвалось у него.
— Куда веселее! — отозвался работный в прожженном кожанном фартуке, с зелено-бледным лицом. — И за угар, и за пережог дров пеню вноси, а то снимай портки и под плети!
Андрей Чохов нахмурился.
— Ну-ну, Власий, смолчал бы, бога ради. Всякое бывает, — сдержанно подтвердил он. — Наше дело холопье… Сколько души не вкладывай, одна почесть… И огрехи, конечно, бывают… — Мастер вдруг озлился: — Сколько раз тебе, Влас, толкую — не болтай, и плетей будет помене!
Он замолк и отвлекся на литье.
Скоро ослепительный свет стал гаснуть, померкли сияющие звездочки на раскаленной поверхности, и металл приобрел ровный вишневый цвет. Лицо Чохова, озаренное отсветом стынушего металла, порозовело.
Внезапно мастер подошел к Иванке и спросил:
— Из приказных?
— Куда мне в приказные, не с моей душой сидеть в мурье, — смеясь ответил Кольцо. — Казаки мы. Из Сибири прибыли!..
Мастер на мгновение онемел, в изумлении разглядывая атамана.
— Так вот ты какой! — восхищенно сказал он. — А Ермак Тимофеевич?
— Он посильнее меня, да разудалее. И ума-палата! — Для пущего веса последних слов Кольцо нахмурил брови.
— Ах ты, какой ноне праздник у нас! — вскрикнул Чохов. — Литцы, вот они — сибирцы!..
Со всех углов литейного амбара сошлись работные и окружили казаков.
— Любо нам, молодцы, увидеть вас! — искренне признался корявый литец, с обоженной клочковатой бороденкой. — Спасибо, — не погнушались, заехали.
— Погоди! — перебил Чохов и бросился в угол, гда стояла укладка. Он распахнул ее и вынул что-то обернутое в ряднину. Бережно развернул холст, и в руках его оказалась превосходной работы пищаль. Чохов повернул ее так, что блеснули золотые насечки. Влюбленными глазами мастер обласкал оружие, встряхнул головой и решительно протянул пищаль атаману. — Возьми и передай от нас Ермаку Тимофеевичу. Бери, бери…
Иванко бережно рассматривал дар, глаза его заволокло туманом… Литец продолжал:
— Скажи ему, что робим мы одно с вами дело. И то, что добыли казаки, во веки веков в память ляжет.
Слова мастера работные встретили одобрительным гулом.
— По Москве у нас гудошники ужотка песни поют про сибирцев… — гулким басом сказал один из них.
Кольцо прижал пищаль к груди, поклонился низко и сказал в ответ только одно слово: «Спасибо». Больше сказать ничего он не мог — такое глубокое волнение охватило его.
Во дворе оружничий оповестил казаков:
— Наказано великим государем везти вас на поле и показать пушечную стрельбу. В Кремле поджидают вас.
— Айда-те! — скомандовал Иванко и ввалился в сани.
Казаки подоспели во-время. Из Кремля показался длинный поезд из крытых боярских возков, обделанных тиснеными кожами. Впереди рядами выступали несколько тысяч пищальников в алых кафтанах. У каждого на левом плече длинная пищаль, а в правой руке-фитиль. Среди бояр на белоснежном жеребце ехал царь, облаченный в парадные одежды. Голову царя покрывала бобровая шапка, красный верх которой был расшит жемчугом и самоцветами. Толпы народа теснились вдоль улицы. Глашатаи на рысистых конях, с бичами в руках, расчищали проезд.
Иван Васильевич кланялся народу, который жался к заборам, лепился на крышах, воротах и выглядывал из калиток.
Лихой окольничий на рыжем коне, завидя казаков, пристроил их к боярам. Через Москву двигались медленно. Зимнее солнце то вспыхивало пожаром на слюдяных окнах, то искрилось синеватыми огоньками на алебардах, кольчугах и шлемах.
Вот и широкое ровное поле, сверкающее снежной парчой, опоясанное вдали темным ельником. Впереди темнели высокие деревянные срубы, набитые доверху землей и камнями. У края поля тянулись невысокие подмостки, перед которыми наставлены ледяные глыбы.
Царь взобрался на возвышение, уселся в кресло. Пищальники той порой заняли высокие подмостки. Грозный взмахнул платком, и разом заныли пули. От льда полетели со звоном осколки. Пороховой дым потянулся над полем.
Пищальники стреляли метко и дружно.
Кольцо не устоял на месте. Ему самому хотелось показать сноровку. Видя довольное, разрумяненное морозом, лицо царя, он смело подошел к возвышению и поклонился Ивану Васильевичу:
