Мемуары придворного карлика, гностика по убеждению - Мэдсен Дэвид (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
Как раз в этом городе реформатор доминиканский монах Джироламо Савонарола яростно проповедовал, призывая толпу отбросить мирскую роскошь и принять крест. Он основал что-то вроде «итальянской кампании», которая продлилась год, с 1494-го по 1495-й, во время которой он составил документ под названием «Правление и правительство города Флоренция», наставление к реформе нравов в городе, что означало установление теократии. Загорелись костры, и завороженная толпа стала бросать в жадное пламя непристойные книги, сочинения древнегреческих философов и даже роскошную одежду. Все это совсем не устраивало старого сифилитика Александра VI Борджиа, который в 1495 году вызвал Савонаролу в Рим для отчета в его пророчествах, касавшихся Церкви, города Флоренции, Лоренцо Великолепного (это пророчество оказалось весьма точным) и самого Папы. Прекрасно понимая, что означает такой вызов, одержимый Богом демагог ехать отказался. Александр ответил обычным образом, то есть отлучил его от церкви, но пользы от этого было мало. Однако францисканцам удалось возбудить недовольство среди народа, которому уже поднадоела набожность и который, без сомнения, с сожалением глядел на свои пустые гардеробы и библиотеки. В общем, ревность францисканцев к престижу маленького доминиканца принесла плоды там, где оказался бессилен гром Александра, и Савонарола после краткого периода заключения был в 1498 году публично казнен на базарной площади. Говорили, что его тело было так сильно изувечено пыткой, что, перед тем как повесить, пришлось его выпрямлять. Все это, по-моему, говорит о том, как опасно разжигать в людях страсти, так как, когда вся страсть кончается, жар, ею произведенный, скорее всего, воспламенит в конце концов костер на площади. Кроме того, Савонарола, как почти все религиозные фанатики, так и не понял того, что ничто не может так скоро наскучить, как стремление к добродетели. Ведь флорентийцам пришлось выбирать между красивой одеждой, порнографическими книжками, мясной пищей и богопомешательством. Их выбор был не в пользу последнего.
Совсем неудивительно, что, несмотря на то что семейство Медичи было в ссылке, я почувствовал, прибыв вместе с уродами в город с такой блистательной историей, присутствие всюду тени Лоренцо, словно эхо голоса, доносящееся издалека.
Вечером перед первым представлением маэстро Антонио собрал нас вместе для того, чтобы произнести что-то вроде наставительной речи. Мы стояли, уроды и карлики, в волосах и в шрамах, обгоревшие, искалеченные и покрытые чешуей, а он, уперши руки в боки, говорил нам:
– Значит, так, дамы и господа, раз вы оказались в большом городе, то это еще не значит, что надо ставить его на уши. Я знаю, что могут вытворять такие уроды, как вы, если их выпустить к нам, нормальным людям. У меня был один такой убогий, так он нажрался, оттрахал бабу и затеял драку, и все одновременно. Держитесь подальше от сисястых флорентийских шлюх, и все будет нормально. Христос и Дева Мария, да они на вас просто бросаться будут! Перед вами разве устоишь?!
Найдя, что это очень, ну просто ужасно смешно, он разразился хохотом, напомнив мне тот случай, когда моя мать описалась от смеха. Овладев собой с большим успехом, чем она тогда, он продолжал:
– Сегодня важный день, так что я хочу, чтобы представление было на славу. Череп, скалиться будешь сильней, чем обычно, – пусть обосрутся от страха. Трагедия природы (это я и Нино), хочу, чтобы было больше… больше…
– Разврата? – предположил я.
– Точно. Разврата. Пеппе, когда будешь дрочить Нино, смотри, чтобы публике было видно, что ты там выделываешь. Закати глаза, повздыхай, постони, чтобы вид у тебя был по-настоящему эротичный.
Он чуть помолчал, оглядел меня с ног до головы, затем сказал:
– Ладно, не надо, это, наверное, не получится. Думаю, будет неплохо, если у тебя тоже встанет. И еще, Нино, когда будешь спускать, не мог бы ты не направлять свой конец на первый ряд. Я не хочу платить за стирку.
И все в том же духе. Он коснулся каждого члена труппы, давая советы (большей частью неприличные), делясь «мудростью того, кто этим занимается уже двадцать два года» и в основном критикуя все наши предыдущие представления. И уже отворачиваясь, он сказал сердито «Сатанинской дочери»:
– Не можешь сделать вид позлее?! Нахмурься хотя бы, во имя любви Иисуса!
Она неподвижно уставила взгляд прямо сквозь него.
В результате почти все из нас дали «представление на славу», все, кроме Il Mago Cieco, который явился в состоянии сильного подпития, – он ведь единственный из нас, кто мог ходить по улицам, не привлекая ненужного внимания, и, вероятно, нашел какую-нибудь захудалую таверну, где он мог (и действительно смог) посидеть и тихо напиться. Прежде чем уйти, мы с Нино успели услышать, как он предсказал какой-то даме зачатие кого-то наподобие второго Иисуса Христа и то, что избранные им будут только из флорентийцев.
– И как это произойдет? – спросила женщина, у которой уже загорелись глаза от нетерпения. – Меня посетит Святой Дух?
– Не совсем, дорогуша. Отцом ребенка буду я.
– Значит, в результате духовного смешения?
– Нет, обычным способом.
Он сбросил с себя одежду и предстал пред ней потный и с наэрегированным членом. Она в ужасе вылетела из шатра.
«Трагедия природы», как всегда, привлекла огромную толпу, и после первого представления так много дам захотело остаться вместе с господами и посмотреть «закрытое представление», что я решил им это позволить. Я посчитал, что маэстро Антонио не будет жалеть о частичной потере ореола секретности, собрав дополнительно столько дукатов. Кроме того, из своей доли от сборов я уже отложил в гнездышко немало яичек и решил, что не надо отказываться от прекрасной возможности высидеть их поскорее.
Поздно ночью произошло то, что резко изменило для меня весь ход событий: к нашей кибитке подбежал Il Mago Cieco и сообщил, что со мной желает поговорить какая-то дама. Нино спал и тихо похрапывал.
– Какая дама?
– Откуда же я знаю, дружище? Хватит и того, что это дама, во имя истины Господней, какая разница, как ее зовут! Если хочешь, я с ней поговорю…
– Не смей.
– Они никогда не могут устоять перед моим природным обаянием, ты же знаешь. Так что, если тебе надо, чтобы ее немного разогрели, чтобы ты уж сразу…
– Ты омерзителен. Пошел отсюда.
– И не надо на меня сразу орать! Я только предложил…
– Пошел вон!
– Беда с вами, карликами, – пробормотал он, уходя. – Совершенные эгоисты. Члены крохотные, а желание ненасытное.
Я узнал ее, как только увидел, да и трудно было не узнать, так как из-под отброшенной назад отороченной мехом накидки торчали прямо из плеч две пухлые ладони. Остальной части рук у дамы не было.
– Я пришла за тобой, Пеппе, – сказала она спокойным уравновешенным голосом, – надо как можно скорее уходить отсюда.
Это была Барбара Мондуцци.
1503 и далее
Discedant onmes insidiae latentis inimici
Магистр…
Магистром оказался не кто иной, как отец моей любимой Лауры де Коллини, сам Андреа де Коллини, римский патриций. Сказать, что Барбара этим сообщением удивила меня, значило бы почти ничего не сказать, хотя в тот вечер чудеса следовали друг за другом, наваливаясь одно на другое, как волны подступающего прилива. В конце концов уже ничего не удивляло.
– Вот смотри, Пеппе, – Vicolo del Fornaio – эта самая улица. Дом его должен быть здесь.
– Ты уверена?
– То, что мне говорили, я помню точно. Сейчас, вспоминая события, я вынужден честно признать, что подробности того, что мне говорили, я помню смутно, но я узнал, что Барбара, как и я, ничего не слышала о госпоже Лауре и почти все время провела в доме своей тетушки среди пустырей на Авентинском холме, приняв роль компаньонки и няни, живя в постоянной тревоге. Письмо от Андреа де Коллини с настоянием приехать во Флоренцию положило конец этому невыносимому положению. Он сообщал ей, что я уже в том городе, просил разыскать меня, привести к нему в дом и рекомендовал ей сделать это под покровом темноты.
