Уарда - Эберс Георг Мориц (полные книги TXT) 📗

Тут голос парасхита дрогнул, и Бент-Анат, с волнением смотревшая на него, воскликнула:

– Так прости же и меня, несчастный! – И в голосе ее зазвучало искреннее раскаяние.

Старик, умышленно не глядя на нее, сказал, обращаясь к Пентауру:

– Несчастный? Да, пожалуй, я несчастен. Вы изгнали меня из того мира, в котором сами живете, и я создал себе в этой хижине свой мир – только для себя. К вашей среде я не принадлежу, а когда я об этом забываю, вы гоните меня прочь, как паршивую овцу, даже хуже – как волка, пробравшегося в ваши загоны. Но ведь и вам заказан путь ко мне, а сейчас я должен терпеть вас, потому что вам угодно разыгрывать из себя волков и нападать на меня.

– Смиренно, с горячим желанием помочь тебе, вошла дочь фараона в твою хижину, – сказал Пентаур.

– Пусть зачтут ей это благодеяние карающие боги, если им угодно будет наказать ее за то зло, что причинил мне ее отец! – вскричал старик. – Может быть, за эти слова меня отправят в каменоломни, но я должен высказать все: семь сыновей было у меня, и всех их отнял Рамсес и послал на смерть – ведь когда не хватает воинов, вспоминают и о нас. А теперь его дочь убила дитя моего младшего сына, – вот эту девочку, солнце, озаряющее мою мрачную хижину! Трое сыновей моих по милости фараона умерли от жажды на каторжных работах там, внизу – в Тенате [ 56], где Нил должен был соединиться с Тростниковым морем; трое были убиты эфиопами, а последнего, свет моих очей, верно, пожирают сейчас гиены далеко на севере.

При этих словах старуха, державшая на коленях голову больной девочки, испустила жалобный вопль, тотчас же подхваченный всеми остальными женщинами.

Больная испуганно вздрогнула и, открыв глаза, тихо спросила:

– Кого вы оплакиваете?

– Твоего бедного отца, – ответила старуха.

Девочка улыбнулась, как улыбаются дети, когда догадываются, что взрослые готовят им приятную неожиданность:

– Разве мой отец не был здесь? Ведь он в Фивах, он видел меня, поцеловал и сказал, что вернулся с богатой добычей, так что теперь вы не будете знать нужды. Я как раз завязывала в подол юбки золотое кольцо, которое он мне подарил, когда на меня налетела колесница. Я успела только затянуть узел, а потом в глазах у меня потемнело, и я уже больше ничего не видела и не слышала. Возьми кольцо, бабушка, – оно твое. Я хотела отнести его тебе. Ты должна продать его и купить жертвенное животное, вина для дедушки, глазную мазь [ 57] для себя и веточек мастичного дерева [ 58], которые ты так давно уже не покупаешь.

С жадностью вслушивался парасхит в слова, срывавшиеся с уст его внучки. Вновь поднял он с молитвой правую руку, и Пентаур заметил, как его взгляд встретился со взглядом его жены и тяжелая, горячая капля скатилась по щеке старика на его мозолистую руку. Вдруг он испуганно вздрогнул: ему показалось, что больная бредит, но на ее юбке действительно был узелок. Дрожащими пальцами развязал он его, и золотое кольцо скатилось на землю.

Бент-Анат подняла кольцо и, протянув его парасхиту, сказала:

– В счастливый час пришла я сюда – к тебе вернулся твой сын, внучка твоя будет жить!

– Да, она будет жить, – повторил врач, который до той поры был немым свидетелем происходившего.

– Она останется с нами, – чуть слышно промолвил парасхит, на коленях подполз к Бент-Анат и с мольбой устремил на нее полные слез глаза.

– Прости меня, как я прощаю тебя, и если доброе пожелание не превращается в устах презираемого в проклятие, то позволь мне благословить тебя.

– Благодарю, – сказала Бент-Анат, когда старик, воздев руки, благословлял ее.

Затем она обратилась к врачу и повелела заботливо ухаживать за ребенком. Наклонившись над девочкой, она поцеловала ее в лоб и, положив возле нее свой золотой браслет, кивнула Пентауру, который следом за ней вышел из хижины.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Тем временем лазутчик фараона, и молодая жена возничего Мена вынуждены были ожидать возвращения царевны.

Когда Бент-Анат вошла во двор хижины парасхита, солнце стояло в зените.

Голые известковые скалы по обеим сторонам долины и зажатое между ними песчаное дно своим ослепительным блеском нестерпимо резали глаза. Нигде не было ни клочка тени, а слуги с опахалами остались по приказу Бент-Анат у колесниц и носилок. Некоторое время оба молча стояли рядом, затем прекрасная Неферт, устало подняв свои миндалевидные глаза, промолвила:

– Как долго остается Бент-Анат у этого нечистого. Я не в силах больше терпеть! Что же нам делать?

– Ждать, – коротко бросил Паакер и повернулся спиной к молодой женщине. Потом он взобрался на скалу и, привычно осмотревшись, вернулся к Неферт.

– Я нашел тенистое место. Вон там!

Она взглянула туда, куда он указывал, и молча покачала головой. При этом золотые украшения на ее голове тихо зазвенели. Несмотря на нестерпимый зной, она вздрогнула, как от холода.

– Сехет [ 59] неистовствует на небе, – сказал Паакер. – Советую воспользоваться тенью, хотя она и не очень велика. В этот час многие заболевают от зноя.

– Знаю, – сказала Неферт, прикрывая руками затылок, и направилась к двум огромным каменным плитам, образовывавшим нечто вроде крыши. Под ними и находилась узкая полоска земли, защищенная от солнца.

Паакер поспешил вперед, вкатил в эту своеобразную каменную палатку ноздреватый обломок известняка, раздавил нескольких скорпионов, нашедших здесь себе убежище, и расстелил на этом жестком сиденье свою головную повязку.

– Здесь солнце тебе не страшно, – сказал он.

Неферт опустилась на камень. Она не сводила глаз с махора, который в полном молчании медленно прохаживался взад и вперед. В конце концов эта непрестанная ходьба стала невыносима для ее и без того напряженных нервов. Резко вскинув голову, она крикнула:

– Прошу тебя, перестань ходить!

Паакер тотчас же повиновался и, повернувшись к ней спиной, стал смотреть на хижину парасхита.

Прошло еще несколько томительных минут.

– Скажи мне что-нибудь, – попросила Неферт. Паакер повернул к ней свое широкое лицо, и она испугалась при виде дикого пламени, сверкавшего в устремленном на нее взоре. Неферт потупилась.

– Я лучше помолчу, – сказал Паакер и снова принялся шагать взад и вперед, пока она опять не остановила его.

– Я знаю, ты на меня сердишься, – сказала она, – но ведь я была еще ребенком, когда они решили помолвить нас с тобой. Я всегда хорошо к тебе относилась. Если твоя мать во время наших игр называла меня твоей маленькой женой, то я искренне радовалась этому. Я представляла себе, как это будет чудесно, когда твой дом, который ты ради меня одной так прекрасно обставил после смерти отца, ваш великолепный сад, чистокровных коней и всех ваших рабов и рабынь я смогу назвать своими.

Паакер рассмеялся, но смех его звучал так напряженно и язвительно, что он, как ножом, резнул Неферт по сердцу, и она тихо, словно моля о пощаде, продолжала:

– Я вижу, ты сердишься. Ты, наверное, заключил из моих слов, что я стремилась только завладеть твоим богатым наследством? Но ведь я уже сказала, что всегда относилась к тебе хорошо! Неужели ты забыл, как я плакала вместе с тобой, когда ты рассказывал мне о злых мальчишках в школе или о строгости отца? Потом умер твой отец… Ты уехал в Азию…

– А ты, – резко оборвал ее Паакер, – разорвала нашу помолвку и стала женой возничего Мена. Все это я знаю! К чему теперь эти разговоры?

– Но мне больно видеть, как ты сердишься на меня, а твоя добрая мать избегает бывать в нашем доме. О, если бы ты только знал, каково тому, кто пылает любовью! Когда уже не можешь представить себя в одиночестве, видишь себя только подле него, только с ним, в его объятиях! Когда неудержимо бьющееся сердце будит тебя по ночам и даже во сне ты видишь любимого.