Северный богатырь. Живой мертвец (Романы) - Зарин Андрей Ефимович (книги онлайн полные .TXT) 📗
Яков поддакивал ему и говорил:
— Теперь в Канцы придем, там я уже до Ливенталя доберусь!
— А кто Ливенталь? — спросил Савелов.
— А мой ворог. Меня он в Канцах повесить хотел, да я, вишь, не дался.
— А ты сам-то откуда?
— Я-то? Да из нашего поселка… из Спасского.
Савелов даже подпрыгнул и ухватил Якова за руку.
— Из Спасского? — закричал он. — Может, ты там кого знаешь?
— Всех знаю. Родился там, рос.
У Савелова сперло дыхание.
— Пряхова купца знаешь?
— Охо-хо! — засмеялся Яков, — да я сам — Пряхов, купца Пряхова сын.
— А… Катерина?… — задыхаясь и сжав Якову плечи, спросил Савелов.
— Сестра моя! Да постой! Ты — Антон? И на коне? И Мариенбург брал?
— Я, я!
— Ну, так она наказала сыскать тебя и кланяться, — сказал Яков, и в тот же миг Савелов сжал его в своих объятьях.
— Друг мой, брат! Давай поцелуемся! Давай выпьем! Сеня! Он — брат ее! — И, когда прошел первый восторг, Савелов стал расспрашивать Якова обо всем, что касалось его Кати.
XVI
Царский пир
Фатеев был, как в угаре; никогда еще он не испытывал такого смешанного чувства радости, страха, гордости, преданности, как теперь, когда царь, отличив его, позвал с собою на работу.
— К столу садись, — отрывисто сказал ему Петр, — бери перо, бумагу и пиши! Чего не дослышишь, спроси, а не то чтобы на авоську! Ну!..
Он сбросил казакин, раскурил свою трубку и начал диктовать письма о «знатной виктории» князю Ромодановскому [11], Апраксину, Виниусу, Стрешневу, думному дьяку Иванову и еще разным лицам. Он диктовал быстро, отрывисто, но каждое слово словно чеканил, а в промежутке слов расспрашивал Фатеева о подробностях штурма.
Тот писал и рассказывал, что видел сам. Страх прошел; Фатеев даже словно забыл, что с ним Петр, который за малейшее упущение карает тотчас собственной дланью и который от пустого слова иной раз приходит в безумную ярость.
— Так, так, — говорил Петр, — мои орлы молоды да задорливы. Ну, пиши: «Сир (это нашему кесарю), покорно доносим вашему величеству»… А лестницы коротки были? Где же все знать!.. «что крепость Нотебург, по жестоком»… да, жесток бой был… Как того звать, кто надоумил лестницы вязять?
— Яковом! Тот самый, что вначале один пушки отбил.
— Из Спасского? Охотник? Молодец! Отличить его надо!.. «и чрезвычайно трудном приступе, который продолжен был выше двенадцати часов, на имя вашего величества сдалась на аккорд»… Напомни мне про этого Якова и про того, у которого брата убили. «А как тот балагур был, о том пространнее буду доносить впредь»… Сегодня и то времени нет Надо еще с Алексашей поговорить… «а ныне не успел… Сею викториею поздравляю ваше величество. Пребываю»… Отложи, я потом ужо сделаю. Теперь на Москву пиши о встрече. Через две недели там буду. Ты со мною! Зело ты грамотен. За границей не был?
— Не был. В московской школе учен.
— Добро и то. Не всем фортификацию знать да иные науки, нужны и просто грамотные да честные люди. Зови Алексашку!
Фатеев выскочил в соседний покой и, увидев Меншикова, поклонился ему и сказал:
— Государь зовет!
Меншиков тотчас вошел в горницу.
— Ну, — приветствовал его государь, — фортецию взяли, господин комендант. А что нашли в оной фортеции?
— Сосчитано, государь, изволь видеть! — И Ментиков из-за обшлага мундира вытащил бумагу и стал читать: — Орудий медных, на стенах, 23; чугунных — 116; ручных гранат — 4800; бомб — 160; ядер — больше 11 000; картечей — 400; пороха — 270 бочек; ружей — 1100; шпаг — 300; лат — 172, а также в бочках селитра, смола и сера; немало и амуниции, и много добра; только снеди нет, а вино тоже нашел доброе и в изрядном количестве!
— Добро! — усмехнулся Петр. — А много потеряно?
— Всего пятьсот тридцать восемь, из них офицеров двадцать пять, сержантов десять.
— А недостойные были?
Меншиков замялся.
— Были? — повторил царь.
— Мало: восемь в Преображенском, а в семеновском четверо.
Лицо царя передернула судорога.
— Наказать не в пример! Гнать сквозь строй по триста палок, плевать в лицо и повесить. Не должно быть трусов, кои страхом и иных смущали бы. Распорядись! Да, Якова, что из Спасского, в сержанты и завтра мне доставь; Матусова в поручики, а за умершего брата отпиши ему двести дворов и дай триста рублей. Еще наградить: капитанам по триста рублей, поручикам — по двести, фендрикам — по сто, сержантам — по семьдесят, а капралам — по тридцать рублей. Рядовым племенникам в старый оклад, старым — в капральский. Много ушло шведов?
— Сорок четыре солдата да восемнадцать офицеров!
— Храбрые воины! Расскажут другу Карлусу! Ну, ну! Будет чем гарнизон довольствовать на зиму?
— Кругом карелы. Скуплю, что можно.
— До весны здесь будешь. Весной в Канцы пойдем.
— А гарнизон велик будет?
— Зачем? Шереметев с войском опять во Псков уйдет. Апраксин со мною, а ты тут один будешь. Довольно, ежели тебе пятьсот оставить. Пушки есть, снаряды… а мне люди нужны. Ты же до весны все разузнай. Этого Якова послать надо, чтобы он по Неве нам людишек мирил. Мы, дескать, теснить никого не будем. Так. Ну, а анисовая есть?
— Все готово! — встрепенулся Меншиков.
— Тогда идем! Отпразднуем викторию! Тебя как звать? — обратился царь к Фатееву.
— Александром!
— Вот тебе! Тезка моему Алексашке. Ну, будь Сашей! Идем!
Фатеев покраснел, как девушка, и двинулся за царем. Тот снова накинул казакин и огромными шагами пошел за Меншиковым.
Комендантский дом был устроен со всеми удобствами и имел в изобилии и мебель, и посуду, и даже припасы, а в погребе массу вин. Меншиков все успел разыскать и уставить на стол и красиво, и обильно. При входе царя скрытые музыканты заиграли фанфару, собравшиеся на пир, до чина капитана, крикнули «виват!» и, не церемонясь, сели по местам. Расторопный Меншиков поднес царю огромную рюмку анисовой водки с куском черного хлеба, густо посоленным.
— А Алешка здесь? — спросил Петр.
— Здесь, государь!
С края стола поднялся бледный юноша с робкими глазами. Фатеев в первый раз увидел царского сына, Алексея Петровича.
— Ну, садись! Да пей у меня! — смеясь сказал Петр. — Нынче впервые видел штурм, нынче впервые пьян будешь. Не робей только! Пусть это тебе крещением будет!
Фатеев видел, как вспыхнуло лицо юноши.
Меншиков посадил Фатеева почти напротив царевича.
— Ну, есть! — приказал Петр. — Где щи?
— И щи есть, государь! — весело ответил Меншиков.
— Одного нет только, — захохотал Петр, кивая Меншикову.
— И то будет! — ответил ловкий царедворец.
— Ах, плут!
— На том стоит Алексаша, чтобы нас угощать, да на нас потом верхом ехать, — раздался голос Балакирева.
— Ты, шут, молчи!
— Кому шут, тебе дядюшка!
Царь и окружающие его жадно ели горячие щи и потом вареную говядину, после чего началось то, что называлось пиром. Фатеев пил и в походе, и во Пскове, особенно во Пскове, где сошелся с Савеловым и Матусовым, но такого пьянства он еще не видал. Дым из трубок заволакивал всю комнату; пламя сальных свечей и лица сидящих казались красными пятнами, и только лицо царевича выделялось своей бледностью. Громадные стеклянные бокалы наполнялись беспрерывно то белым, то красным вином и осушались при кликах «виват».
— Нет нашего Зотова, — сказал Петр, — а то бы он нас потешил.
— И без него можем, — отозвался Меншиков. — Я сейчас!
Он скрылся и через минуту вернулся с женщинами и девушками. Они стыдясь остановились на пороге.
— Не бойтесь! — закричал им Шереметев. — Саша, поднеси им!
Несколько человек поспешно стали угощать женщин вином. Они выпили и повеселели.
— Ну, пойте! Пляшите!
Стало твориться что-то непонятное. Фатеев, как сквозь сон, слышал визгливые женские голоса, оравшие песни, видел, как начался пляс, причем даже Меншиков пустился вприсядку, а царь хлопал в ладоши. Вскоре на колени Фатееву села девушка и обняла его. Он тоже обнял ее и стал петь какую-то песню. Потом все закружилось в его голове, и он потерял сознание, только в ушах его звенели смех и песни.
