Ночь полководца - Березко Георгий Сергеевич (читать книги без сокращений TXT) 📗
Горбунов пристально рассматривал темный, затененный потолок, такой высокий, что вначале он показался ему облачным вечерним небом. Старший лейтенант не догадывался еще, где он находится, однако не испытывал особенного любопытства. Он чуть повернул голову, и в поле его зрения появилась стена, такая же темноватая, пустынная, как в тюрьме. Горбунов опустил глаза еще ниже и увидел девушку, которую сейчас же узнал. Не удивившись, словно все это происходило с ним во сне, он остановил на Маше вопрошающий взгляд.
— Проснулись!.. — сказала она задрожавшим голосом.
«Я проснулся… — подумал Горбунов. — Разве я уже проснулся?» — И он без интереса подождал, что последует дальше.
— Я… — выговорил он и умолк, шевеля запекшимися губами. — Я ранен? — спросил он, так как еще не знал этого точно. Его неприятно поразил собственный голос: тихий, с хрипотцой.
— Не сильно, — сказала девушка.
Горбунову показалось вдруг, что в комнате не хватает воздуха; скуластое лицо его стало испуганным.
— Маша? — спросил он.
— Я и есть, — запнувшись, ответила девушка.
Она машинально потянулась к косынке, чтобы поправить ее, но, поймав себя на этом желании, поспешно опустила руки.
— Как? — прошептал Горбунов и задвигал локтями, стараясь приподняться.
— Лежите, лежите, — сказала Маша.
— Как же? Как? — спрашивал старший лейтенант.
Он был очень слаб и поэтому не мог совладать со своим волнением. Жестковатый рот его кривился.
— Вот, приехала… — сказала Маша.
— А я… я не знал…
Горбунов закрыл на секунду глаза и вновь поднял веки. Он видел Машу, ее овальное личико, полный, небольшой рот, утиный носик, видел глаза, излучавшиеся на него, — они показались Горбунову ярче и больше, так как Маша похудела. Он видел ее со всеми достоинствами, какими наделила девушку его пристрастная память о ней, со всем тем, что, быть может, осталось неизвестным для других. Поэтому Маша казалась ему более прекрасной, чем позволяло его обессилевшее сердце.
— Как это… я не знал? — повторил Горбунов, бессмысленно двигая руками по одеялу.
— Тише… Вам нельзя, — сказала Маша.
Но словно кто-то шепнул в ее душу «можно», отвечая тому, что слышалось в голосе Горбунова, было написано на его красном от жара лице.
— Давно… приехали? — спросил старший лейтенант.
— Три дня уже… — ответила Маша, порозовев от непонятной неловкости.
— Поправились… значит?
— Отлежалась, — сказала девушка.
Горбунов громко всхлипнул и поморщился. Он чувствовал себя растроганным до такой степени, что это было похоже на страдание.
— Отлежалась… — прошептал Горбунов.
«Он плачет», — подумала Маша, пораженная силой чувства, обращенного на нее. Взволновавшись, она опустила лицо.
— Маша! — тихо позвал Горбунов.
— Что вам? — спросила она так же шепотом, снова сев на пол.
— Дайте руку, — попросил он.
— Зачем? — сказала Маша.
Она пододвинулась и протянула руку ребром, как для пожатия. Горбунов взял ее пальцы, и они сложились податливым кулачком в его ладони.
— А я… не знал, что вы здесь… — опять повторил он, словно это и было самым важным.
— Да, — сказала девушка.
— А вы уже… третий день… здесь…
Горбунов не говорил ей о счастье, которое испытывал, — не потому, что робел или стыдился… Но счастье его было таким полным, что казалось естественно разумеющимся.
— Я так и думал… что вы приедете, — продолжал Горбунов.
Он моргнул, стряхнув с ресниц слезу, покатившуюся по огненной щеке.
— Думали, — сказала девушка.
— Я ждал вас…
— Да, — прошептала Маша.
Лицо ее опять посуровело; на-виске возле самой косынки заметно проступила под кожей синеватая жилка, как от физического напряжения.
«Что это со мной? — удивлялась Маша. — Почему я так волнуюсь?..»
Она внимательно посмотрела на старшего лейтенанта и как будто не узнала его. На Горбунове была чистая, почти не смятая сорочка, из-под отложного воротника которой виднелся узкий треугольник розовой шеи. И Маша почувствовала в этом что-то домашнее, доверчивое, юношеское.
— Я… я так ждал вас… — повторил старший лейтенант.
— Да, — сказала девушка.
«Скверная я… ой, скверная!» — подумала она, упрекая себя в недавнем покое сердца, представлявшемся ей теперь таким эгоистическим.
За дверью раздались голоса, потом кто-то пробежал по коридору, — Маша ничего не слышала. Она ощущала на руке горячую ладонь Горбунова; ей было смутно и немного страшно… Прошла минута, не больше, и как будто не стало комнаты, где она сидела, расширившейся до невидимых пределов. Желтый кружок света от лампы быстро расплылся, замерцал стакан воды на столе, шприц загорелся, как звезда, в облаке ваты. Сияние, наполнявшее воздух, становилось все ярче, и бесчисленные теплые лучи протянулись к девушке, растопляя ее нежность. «Я пропала, — мелькнуло в голове Маши. — Пропала навсегда», — подумала она с радостью и облегчением от невозможности что-либо изменить.
— Вы сердитесь? — словно издалека прозвучал голос Горбунова.
— Что? — не поняла она.
— Сердитесь на меня?
— Нет, — сказала Маша.
«Что он говорит?» — удивилась она и нахмурилась.
— Я вижу, что сердитесь, — сказал Горбунов.
Маша покачала головой и рассеянно улыбнулась… Потом тихонько освободила свои пальцы…
Внезапно Горбунов почувствовал резкую боль. Он замолчал, прислушиваясь, но не смог сразу определить, где именно она родилась. Что-то, пока неизвестное, происходило в его теле, уже как будто не принадлежавшем ему. И сознание полной зависимости от того, что помимо его воли сейчас совершалось в нем, встревожило Горбунова. Он посмотрел на свои руки, еще раз удостоверившись таким образом в их существовании. Затем пошевелил ступнями и, хотя боль усилилась от движения, испытал ни с чем не сравнимое ощущение: ноги его были целы.
— Вот… придется поваляться… немного, — проговорил Горбунов: он хотел узнать, куда и как его ранило, но не решался спросить об этом.
— Ничего, — сказала Маша, — ничего опасного.
Замечание Горбунова вернуло ее к действительности, но теперь она не сомневалась в том, что все обойдется благополучно. Как и многие очень молодые люди, Маша, вопреки очевидности, не могла поверить в бессмысленность несчастья. Оно казалось невозможным просто потому, что было бы сейчас несправедливым.
— Нас сразу… не возьмешь, — сказал старший лейтенант, глядя на девушку испытующими глазами.
— Это точно, — ласково подтвердила она и встала на колени, чтобы поправить подушку.
— Придется… недельку-другую полежать, — проговорил Горбунов.
Лицо Маши, склоненное над ним, было совсем близко, но глаза ее смотрели мимо.
— Может, и больше, — сказала девушка, — там видно будет…
— Ну, месяц… — Горбунов ловил взглядом выражение глаз Маши, возившейся теперь со сползшим на сторону одеялом.
— Трудно сказать… Может, побольше месяца, — ответила она.
— Побольше не годится, — проговорил старший лейтенант.
Он осторожно сунул руку под одеяло и нащупал на груди край повязки.
— Вот вы какой, — нараспев сказала Маша. — Обратно торопитесь… — Она с признательностью посмотрела на Горбунова.
«Сюда, значит… — содрогаясь, подумал он. — Плохо… Сейчас упаду…» — припомнилась Горбунову его последняя мысль в бою.
И заключительная картина атаки — голубое, словно эмалевое, пространство, залитое водой, бойцы в мокрых, сверкающих касках, белый огонь немецких пулеметов — как будто осветилась в его памяти.
— Маша… Не слышали… как мой батальон? — спросил он обеспокоенно.
— Не слышала… В порядке, наверно, — заметила девушка.
— Нет, — сказал Горбунов.
— Как нет?
Старший лейтенант отрицательно качнул головой. Он вспомнил уже все: солдат, залегших в грязи, и свою напрасную попытку поднять их…
«Вот все и кончилось…» — подумал Горбунов, адресуясь мысленно к тем, кто послал его в ату атаку.
Он ощутил вдруг странное удовлетворение, как будто несчастье, постигшее лично его, было чем-то закономерным. Но оно естественно, казалось, увенчивало его недавние бесплодные усилия. Самая рана его становилась как бы упреком, который он не мог высказать, пока был в строю.
