Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (серии книг читать онлайн бесплатно полностью .TXT) 📗
— Глаша? Первоцвет? — еще более изумился Однойко. — Что же делает она в Ростове? Вот чудеса!.. Мы-то считали ее…
— Узнай, пожалуйста, — перебил друга Ивлев, — не едет ли кто из офицеров в Ростов? Я буду ждать твоего звонка… Понимаешь, моя жизнь зависит от того, как скоро получит она письмо…
— Ну, не преувеличивай! — засмеялся Однойко. — Впрочем, я на твоем месте говорил бы то же… Но, слава аллаху, избавлен от безумных увлечений.
— Коля, — взмолился Ивлев, — не теряй время, звони по штабам. Иначе я сам помчусь в Ростов. А это в моем положении, когда я вне службы, и при нынешней ситуации может окончиться для меня плачевно… Понимаешь, могут счесть твоего покорного слугу за…
— Ладно, не болтай лишнего по телефону, — быстро оборвал Ивлева Однойко. — Я постараюсь сейчас связаться со знакомыми авиаторами. Может быть, кто-нибудь, на твое счастье, полетит в Ростов по заданию атамана или штаба Кубанской армии…
— Вот это идея! Значит, я жду твоего звонка.
Ивлев повесил трубку на рычажок и, надев френч, протер носовым платком запылившиеся погоны, потом, ощупав густую щетину, решил побриться.
Едва он успел намылить и очистить левую щеку, как раздался телефонный звонок.
Ивлев поднес трубку. Говорил Однойко:
— На твое счастье, через час в Ростов с письмом Покровского летит мой закадычный приятель — полковник Ткачев. Поезжай немедленно к Чистяковской роще, на аэродром. Ткачев возьмет у тебя письмо к Глаше. Это лучший кубанский авиатор, в прошлом авиаглав русской армии. Да ты должен знать его.
Ивлев кое-как, на скорую руку, соскреб щетину с правой щеки и побежал к трамваю на Красную.
Через час, возвращаясь с аэродрома, где полковник пообещал сегодня же доставить письмо по указанному адресу, Ивлев надумал немедля обратиться к лейтенанту Эрлишу с просьбой вызволить Шемякина из подвала контрразведки. И, не заезжая домой, отправился на Графскую улицу, где в большом двухэтажном доме, наполовину занятом военно-политическим отделом Добровольческой армии, имел просторную квартиру Эрлиш.
Ивлев застал его в обществе Соньки Подгаевской. Эта златокудрая куртизанка, переходя из рук в руки, наконец оказалась у главы французской миссии.
Опытная во всех отношениях, отлично знавшая цену своей яркой красоте, изобретательная мастерица любовных радостей, она сумела пленить и бывшего парижского адвоката, жившего в Екатеринодаре на широкую ногу.
Когда Ивлев рассказал о Шемякине, о «Штурме Зимнего» и стал упрашивать взять художника на поруки, Эрлиш состроил кислую физиономию.
— Мон ами, поручик, — тянул он, — мне неудобно вмешиваться в дела контрразведки. Я нахожусь в некотором роде на положении дипломатического представителя… Будь еще ваш друг французским подданным, тогда уж куда ни шло…
— Но я не останусь у вас в долгу… Я подарю вам любую картину, — твердил Ивлев. — Что захотите, то и возьмете…
Эрлиш морщился. Вдруг Сонька Подгаевская спросила:
— А вы смогли бы написать за неделю мой портрет?
— Да!
— Ну тогда я вызволю вашего друга! — решила она. — Идиот Посполитаки давно влюблен в меня… Мне лишь только стоит позвонить ему.
— Нет, уж лучше я позвоню, — всполошился Эрлиш, очевидно ревновавший Соньку к начальнику контрразведочного отделения. — Зачем тебе перед ним обязываться? Пусть поручик
Ивлев напишет тебя а-ля натюрель, и я сам договорюсь с Посполитаки обо всем.
Эрлиш обернулся к Ивлеву и, улыбаясь, любезно сказал по-французски:
— Я хочу увезти портрет Софи в Париж. У нее необыкновенное тело. Пишите ее здесь, на фоне этого роскошного армянского ковра. Можете сегодня же приступать к работе…
Наступили мартовские дни, полные весеннего блеска.
Ивлев часами писал Соньку Подгаевскую.
Обнаженная, она лежала на медвежьих шкурах, одну ногу согнув в колене, другую, словно в сладостной истоме, вытянув во всю длину. Руки, заломленные за голову, по локти утопали в червонной пышности рыжих волос.
Лейтенант Эрлиш безотлучно находился подле Соньки.
— Кто-то сказал, что без покрова нет красоты, — говорил он, сидя у ее ног. — А вот, оказывается, есть! Тело Софи, ничем не покрытое, погружает нас в зачарованную бездну. У нас в Париже, — патетически продолжал лейтенант, — немало красоток, но и там я не видел такой сияющей, гордой, покоряющей красоты! Именно покоряющей красоты тела… Скажите, художник, в силах ли творческая фантазия выдумать более правильные, безукоризненные линии ног, рук? Вы посмотрите, — он притронулся пальцем к бедру Подгаевской, — как чиста, изумительна эта линия, идущая от бедра к колену, и эти, что опускаются, может быть, еще упоительнее к икрам и ступням с высоким подъемом.
В самом деле, Сонька была хороша. Особенно в часы, когда в южные окна широко лился яркий солнечный свет, ослепительно золотя ее рыжие волосы, придавая телу розоватый оттенок. В эти часы тонко алели соски ее грушевидных грудей. Слегка обведенные тушью глаза сияли золотыми точечками. Хорошенькая черная родинка у рта делала вызывающе задорными чуть влажные полураскрытые губы.
Желая скорее увидеть друга на свободе, Ивлев писал энергично, к счастью, Сонька позировала с большой охотой и весьма терпеливо.
На шестой день работа в основном была закончена.
Стоя у мольберта, Ивлев стремительными мазками дорабатывал фон. А когда лейтенант Эрлиш куда-то на минуту отлучился, Сонька Подгаевская мгновенно вскочила со своего ложа. Долго молча, жадно глядела она на полотно. Наконец сказала:
— Здорово получилось, художник! Теперь сама вижу, что красоты не утратила. А мне тридцать! К тому же прошла и Рим, и Крым, и медные трубы. Впрочем, не задарма. Заработала бриллиантики и кулоны с дорогими камушками. Поднакопила долларов и франков. Значит, могу махнуть и за границу. Эрлиш на днях оформит на меня визу. Художник, ты, кажется, вполне владеешь французским и английским языками? А я ни в зуб ногой. Хочешь, за границей сделаю тебя моим благородным чичисбеем?
Голая Сонька вдруг прижалась упругим бедром к плечу Ивлева, присевшего на скамейку перед мольбертом. Ноздри ее расширились, затрепетали, и она тихо, вкрадчиво спросила:
— Ну, хочешь?..
Ивлев, втянув голову в плечи, упрямо и решительно отмалчивался.
Сонька положила руку на его плечо:
— Неужели, глядя на мое тело, рожденное для любви и живущее любовью, не воспылал ко мне?
Крепко зажав в пальцах кисти, Ивлев упрямо молчал.
— Или думаешь: Сорокин, Шкуро, Эрлиш взяли всё у меня? Нет! Сам видишь — нет! Скорее я выпотрошила их!
Сонька, как сильный зверь кошачьей породы, любуясь собой, на шаг отошла от мольберта.
— Мое тело от любовей только лишь отшлифовалось. Так, по крайней мере, оно выглядит на твоем полотне.
Темные брови куртизанки сдвинулись, длинные глаза сузились.
— Хочу спросить: не заключается ли вся радость, вся цель жизни каждого мужчины, чтобы владеть женщиной, подобной мне? Не из-за нас ли учиняются междоусобицы? Каждый, кто к власти приходит, тот у моих колен. Сорокин, Апостолов, Шкуро и даже холодно-надменный английский глава миссии Бриггс, а теперь — Эрлиш… — Сонька вдохновенно сверкнула очами. — Не ради ли обладания королевами красоты, русские и нерусские, образованные и необразованные, вы рветесь к диктатуре?
Подгаевская вновь приблизилась к Ивлеву.
— Пойми свое счастье, художник. Я себя предлагаю тебе, а не Покровскому и Посполитаки… Сегодня Эрлиш возьмет твоего друга на поруки. Я сейчас же велю позвонить Посполитаки… Ступай домой и жди приятеля. А за твою работу прикажу прислать тебе на дом ящик французского шампанского. Ну помни: через неделю выеду в Новороссийск, и ты туда не мешкая приезжай… Виза для тебя будет…
В соседней комнате раздались торопливые шаги Эрлиша. Сонька ловко отскочила в сторону и легла на медвежьи шкуры…
В десятом часу вечера Иван Шемякин пришел к Ивлеву и притащил свернутый в трубу холст «Штурма Зимнего».
