На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики - Тютев Фёдор Фёдорович Федор Федорович (книга регистрации .txt, .fb2) 📗
Но вот на круг выступил молодой князь Илико, окруженный несколькими товарищами. Все были вооружены с ног до головы, и в руках у каждого было по два пистолета, третий пистолет был заткнут за поясом. Вслед за ними из толпы девушек выплыла сестра князя Илико, пятнадцатилетняя Зара. Скромно опустив глаза и подняв над головой бубен, она легкой, грациозной поступью проплыла мимо зрителей, сделала два тура и вдруг закружилась, словно подхваченная вихрем. Казалось, ее стройные ножки не касались земли, и она носилась по воздуху, подхваченная ветром. Юноши окружили девушку, и надо было удивляться, как при быстроте и порывистости их движений они ловко увертывались один от другого, ни разу не задев друг друга не только плечом, но и полами своих нарядных черкесок. С каждой минутой темп музыки становился все живее и живее. Вдруг князь Илико поднял руку с пистолетом, прицелился в ноги сестры и выстрелил; следом за ним то же проделали и его товарищи. Выстрел за выстрелом гремел вокруг молодой княжны, клубы мутно-беловатого дыма окутали ее всю и скрыли из глаз ошеломленных зрителей; но вот последний выстрел замер, дым медленно рассеялся, и из его облака, плавно разводя над головой руками, выплыла красавица-княжна. Ее очи, оттененные длинными ресницами, были по-прежнему потуплены, лицо совершенно спокойно и только слегка разгорелось от движения; не шевельнув бровью, понеслась она мимо своих кавалеров и остановилась величавая и торжествующая посредине круга, приветствуемая громом рукоплесканий. Княгиня Элен была поражена и не знала, чему удивляться: безумной ли отваге со стороны молодой девушки, почти ребенка, ее презрению к смерти, могущей последовать от малейшего неловкого движения как ее самой, так и ее кавалеров, или ловкости и хладнокровию последних, с которою они выделывали самые трудные из и телодвижения, с поразительной меткостью всаживая пулю за пулей в землю на расстоянии нескольких вершков от ножек отважной танцорки.
— Ну что, княгиня, — спросил, сверкая глазами, молодой князь Илико, подходя к Элен, — нравится вам боевая лезгинка?
— Слушайте, — воскликнула Двоекурова в порыве восторга, охватившего ее, — ваша сестра героиня!
— Ва, — улыбнулся князь, — наши грузинки все такие.
— Но если женщины вашего народа так мужественны, то каковы же должны быть мужчины? — полушутя-полусерьезно произнесла Элен.
— Мы стоим своих женщин, — скромно ответил князь. — Нашим матерям было бы стыдно и тяжело иметь сыновей-трусов.
Этот ответ чрезвычайно понравился Элен.
«Какой он милый, — подумала она, ласково скользнув по лицу молодого князя Илико слегка вспыхнувшим взглядом, — никакой рисовки, никакой позы. Прост, как природа, и так же, как природа, непосредственен и величествен».
С этого дня князь Дуладзе стал пользоваться ее особым вниманием, что подало даже повод к легкому, в сущности, впрочем, добродушному злословию в том кругу, где они оба вращались.
Веселая жизнь, какую вела княгиня Двоекурова в Тифлисе, не мешала, однако, ей думать о судьбе Спиридова. Она пустила в ход все свое кокетство, чтобы понудить генерала Головина, человека, к слову сказать, весьма любезного с дамами, принять более энергичные меры к освобождению Петра Андреевича. Благодаря ее энергичному вмешательству обычная канцелярская проволочка уступила место необычайной поспешности, с которой канцелярия сообщила в Петербург все подробности относительно переговоров с имамом об условиях выкупа. Не довольствуясь этим, княгиня сумела настоять, чтобы к Шамилю был послан племянник Даниил-бека, хана Елнеуйского, состоявшего на русской службе в чине генерал-майора и пользовавшегося громадным значением на всем Кавказе. Отсылка племянника Даниил-бека с письмом дяди к имаму оказалась весьма удачным мероприятием. Шамиль, заискивавший перед Даниил-беком и стремившийся переманить его на свою сторону, как только получил его письмо, сразу же пошел на все уступки и согласился принять русские условия, настаивая только на возвращении сына Наджав-бека, и то только из желания угодить своему влиятельному родственнику.
Когда был получен ответ Шамиля, генерал Головин, побуждаемый Элен, написал подробное донесение государю и послал его с нарочным курьером. Результатом этого донесения была присылка молодого Измаила, сына Наджава, которого по прибытии в Тифлис немедленно отправили далее.
Вначале княгиня хотела было сама ехать, чтобы встретить Спиридова тотчас же по возвращении его из плена, но впоследствии, по здравому размышлению, рассудила остаться и ждать его в Тифлисе. Ее испугал не столько трудный и далекий путь, как неудобство приискания себе места временного жительства. Ей предстояло остановиться или в поселении штаб-квартиры, или в крепости Угрюмой, но после всего, что случилось, ей как-то жутко было вернуться на прежние места. История с анонимными пасквильными стихами как нельзя лучше доказывала ей, на какие сюрпризы она рискует натолкнуться при новой встрече с некоторыми знакомыми ей лицами, вроде хорунжего Богученко. Не менее того смущала Элен и возможность встретиться с Колосовым.
«Может быть, — думала она, — он теперь снова сошелся со своей невестой, и мое появление вызовет только лишние волнения с одной и опасения с другой стороны; не благоразумнее ли будет избежать всего этого? Конечно, благоразумнее», — и Элен осталась, написав Спиридову коротенькую записку, передать которую взялся офицер, ехавший с сыном Наджав-бека. В этой записке Элен написала только несколько строк, но Спиридову они должны были сказать много.
«Приезжай. Жду тебя с нетерпением в Тифлисе. Считаю дни и часы.
Твоя всецело Элен».
Прошло около месяца. По слухам, дошедшим до княгини, обмен состоялся, но Петр Андреевич не только не ехал сам, но и не присылал даже письма. Это чрезвычайно удивляло, смущало и беспокоило Элен. Она положительно не знала, что подумать, и с каждым новым прошедшим в тщетном ожидании днем делалась все более и более нервной и взволнованной.
Под предлогом легкого нездоровья она перестала посещать вечера, участвовать в пикниках и сидела больше дома в обществе двух-трех близких друзей, навещавших ее в одиночестве. Чаще всех бывал у нее молодой князь Илико. От любящего взгляда юноши не ускользнули тревога и печаль, часто появлявшиеся на лице княгини; и вот однажды, сидя с ней вдвоем, он робко и конфузливо спросил молодую женщину о причине перемены, произошедшей в ней.
О Спиридове и ее участии в его судьбе князь, как и многие в Тифлисе, кое-что знал, но никому не было известно, насколько он дорог княгине и какую роль играет в ее жизни [2].
Вопрос князя Илико застал Элен врасплох. В тот вечер ей было как-то особенно грустно, и участие, высказанное князем, на которого она за это время привыкла глядеть как на младшего брата, сильно ее тронуло. Она не удержалась и расплакалась. Увидя ее слезы, князь побледнел, и на лице его выразилось страдание.
— Княгиня, не плачьте, я не могу видеть ваших слез, — взволнованным тоном заговорил он, — ради бога, не плачьте! Доверьтесь мне, расскажите, в чем дело. Илико умеет молчать. Клянусь вам крестом, которым меня крестили, я буду нем, как рыба… Если же вам нужна чья-нибудь помощь, прикажите мне. Илико с радостью умрет по первому вашему слову. Если вас обидели, он поедет и убьет обидчика… не из-за угла, а в честном бою; если вам нужны какие-нибудь сведения, Илико достанет их и привезет вам, хотя бы для этого ему понадобилось пробраться в саклю самого Шамиля.
Мягкий, задушевный тон юноши, его своеобразный, характерный акцент, томный блеск больших, полных горячего сочувствия глаз невольно как бы загипнотизировали Элен, и она неожиданно для самой себя рассказала ему в общих чертах причину своего беспокойства.
— Я опасаюсь, — говорила она, — что злые языки наболтают ему разного вздора про меня. Спиридов горд и сух сердцем; если им удастся убедить его — он отшатнется и не захочет даже выслушать моих оправданий. Впрочем, я и оправдываться не буду. Для меня важно, чтобы он не сомневался во мне ни на одну секунду, если же допустит сомнениям завладеть собой, если он выразит мне хотя бы малейшее недоверие — между нами все кончено… Я не прощу ему этого, хотя и люблю, горячо люблю, и чем сильней моя любовь к нему, тем я требую большего доверия к себе и не прощу никакого колебания в нем… Понимаете ли вы это, милый князь?
