Юнармия - Мирошниченко Григорий Ильич (книги .txt) 📗

Снаряды один, за другим падали совсем рядом. Оскол­ки шаркали по полотну, по крышам вагонов, стоявших у семафора.

Дорожный мастер торопил рабочих. Он сам расцепил вагоны, сам выворотил обломок застрявшего рельса.

– Не робей, ребята, – говорил он спокойно. – Пока они там прицелятся, мы и разберем и соберем дорогу.

– Соберем! – подхватил раскрасневшийся молодой ра­бочий, выворачивая камни лопатой.

– Дело привычное, – согласился другой, крепко уда­ряя кувалдой по рельсу.

Тяжелая кувалда с силой падала на сталь, звеня и под­скакивая. Далеко по рельсам катился хрупкий стук.

Наконец путь разобрали. Рабочие налегли плечами на вагоны, и они тяжело поползли вниз.

Не доходя до середины разобранного полотна, вагоны валились набок и, перевернувшись, как деревянные ящики, летели под откос.

Сверху полыхнула шрапнель – словно горохом посы­пало. За ней вторая, третья. Командир и дорожный мастер протирали глаза, засыпанные песком. Красноармейцы и мастеровые молча толкали последние оставшиеся на путях вагоны.

Каждый раз, когда раздавался визг шрапнели, мастеро­вые тревожно посматривали вверх, а красноармейцы только наклоняли головы, – они привыкли.

Вдруг шрапнель шарахнула и рассыпалась у самого места работы.

Рабочие кубарем покатились вниз по откосу. Кровью обрызгало черную от угля землю, обломки рельсов, старую придорожную траву.

А там, у станции, под самым огнем все еще стояли два эшелона больных и раненых красноармейцев.

– Товарищи, за работу! – что есть силы крикнул командир. – Мастеровые, сюда!

Зажимая раны, мастеровые снова полезли на высокую насыпь.

– Ну, ребята, поднажми еще раз, – сказал дорожный мастер Леонтий Лаврентьевич.

Последний вагон с глухим треском полетел набок.

Мастеровые и красноармейцы начали сшивать костыля­ми железнодорожное полотно. Шили наскоро. Торопились.

Белые напоследок пустили еще несколько шрапнелей, но красноармейцы уже стояли у составов, готовых к от­правлению, и прощались с мастеровыми.

– Не горюй, товарищи, придем. А вы тут тоже не си­дите сложа руки, – говорил командир.

– За это не беспокойтесь, товарищ командир, – ответил дорожный мастер и тряхнул головой.

Воинский состав, тяжело набирая скорость, тронулся без свистка. За ним, постукивая колесами, пошел второй. Следом медленно двинулся броневик «Коммунист».

К бугру, откуда высунулись белогвардейские папахи, скакали, прикрывая отступление эшелонов, конные и бежа­ли пешие красноармейцы. На ходу они досылали в винтов­ку очередной патрон.

Начальник станции то и дело выбегал на платформу и растерянно махал сигнальными флажками.

Орудийный гул то стихал, то нарастал вновь. Снаряды падали у семафора, у водокачки, на станции.

По земле расползался густой бурый дым.

Когда поезд с больными и ранеными проходил мимо мастерских, командир крикнул:

– Прощайте, товарищи! Держитесь! Мы обязательно придем!

А на макушке бугра уже растянулась неровной лентой цепь белых.

Цепь быстро перекатывалась к вокзалу.

Казачья конница вихрем перескочила балку. Размахи­вая саблями, казаки понеслись вслед за броневиком. Но поезд – конному не товарищ.

Выстрелы слышались все реже и реже. На станции стало тихо.

Красноармейцы отступили.

Начальник станции, подправив короткие рыжие усы и надев накрахмаленную манишку, приготовился к встрече белогвардейцев.

Глава II

В ПОГРЕБЕ

Я со своим приятелем Васькой болтался на воинской платформе.

– Ни красных, ни белых, – сказал Васька.

Где-то сорвался выстрел. Я оглянулся.

– Васька, а Васька, домой пора, – видишь, опять стреляет кто-то.

– Нет, Гришка, чего там домой, пойдем-ка лучше в по­селок, – сказал Васька и побежал к вокзалу.

У подъезда вокзала стоял огромный мусорный ящик. Васька заглянул в него, приподнял крышку и, с трудом подтянувшись на руках, прыгнул в ящик.

– Амуниция! – крикнул он. – Смотри, Гришка, бандрандаж матерчатый, с пулеметными пластинками.

Васька подцепил свою находку пальцем и высоко под­нял над головой грязный, промасленный патронташ.

– Брось! – сказал я. – Кабы он новый был, а то, смот­ри, грязищи-то на нем… Да и пластины поломаны.

Васька швырнул патронташ на мостовую, поковырялся в ящике еще немного и вылез.

– Ну, пойдем, – сказал он, поправляя на затылке здо­ровенную отцовскую шапку.

– В поселок не пойду, давай на казенный чердак полезем, оттуда все видно.

– Ладно, давай на чердак, – согласился Васька.

Мы направились к большому кирпичному дому, кото­рый стоял рядом с вокзалом.

Это был самый большой дом в нашем поселке. В ниж­нем этаже жил начальник станции, а наверху – начальник телеграфа и начальник службы пути. С чердака этого дома хорошо была видна станица, железная дорога и степь до самой Крутой горы.

Когда мы переходили через площадь, Васька как-то съежился и сказал:

– А знаешь, страшно все-таки.

– Я и сам, когда кругом тихо, боюсь.

Мы огляделись. Не было слышно ни шороха. Будто вымерло все.

– Один, поди, не пошел бы? – спросил я у Васьки.

– Нет, ни за что.

Мы стали пробираться вдоль длинного деревянного за­бора. Вдруг я услышал лошадиный топот.

– Лезь через забор! – толкнул я Ваську.

Едва мы успели перелезть, как из переулка выскочил всадник и на всем скаку осадил лошадь у железной ре­шетки станционного садика. Казак легко спрыгнул с ло­шади, набросил поводья на изгородь и, щелкнув плеткой по голенищу, скрылся за дверьми третьего класса.

– Белый, – прошептал Васька, – в погонах. Гляди!

Мы оба так и прилипли к забору и стали смотреть в широкую щель.

На подъезд станции два казака вынесли на грязных брезентовых носилках окровавленного человека. Следом за ними вышел офицер. На носилках рядом с раненым ле­жала серая шинель, фуражка и плоская кожаная сумка. Раненого сбросили на камни мостовой. Он застонал и, пе­ребрасывая голову из стороны в сторону, слизывал языком белую смагу, покрывшую его распухший рот. На фуражке его я заметил звездочку.

– Красноармеец… товарищ… – еле слышно сказал я Ваське.

С ноги раненого казак стаскивал сапог. Сапог не сни­мался, и казак изо всей силы дергал ногу красноармейца. Наконец он стащил оба сапога, смахнул с них рукавом серую пыль и сунул в седловые сумы.

– Где ты откопал эту сволочь? – спросил офицер.

– Отстал! – гаркнул казак и, вытянувшись в струнку, взял под козырек. – Возле кипятилки валялся. Ваше бла­городие, разрешите разделать? – кивнул он головой в сто­рону красноармейца.

– Нет, этого делать нельзя, – ответил остроносый офи­цер, но, подумав немного, равнодушно добавил: – А впро­чем, разделывайте. Все равно некуда девать падаль такую.

Сказав это, офицер ушел.

Казак вытащил из кобуры наган.

– Убьет! – не своим голосом взвизгнул Васька.

– Убьет! – сказал я.

На всю улицу ударил выстрел. За ним второй. Раненый красноармеец несколько раз дернулся и перестал стонать.

На чердак мы не пошли, а побежали домой. В ушах все еще звенели выстрелы. Я вбежал в сени казенного железнодорожного дома, где мы жили, и рванул дверь. Она была заперта. Я оглянулся. Васька тоже топтался у своей двери и проволокой пытался открыть замок.

– Куда же они подевались? Может, с красными уш­ли? – чуть не плача, сказал он.

– Гришка! Васька! – услышал я чей-то шепот.

Я оглянулся и увидел в дверях погреба мою мать. При­держивая тяжелую дверь, она шепотом звала нас.

Мы с Васькой бросились к погребу. На крыше его гро­моздилась целая гора камней.

– Где тебя черти носили? – накинулась на меня мать, как только я переступил порог погреба. – В могилу ты нас загонишь!

Я молчал. Мать захлопнула за нами дверь, щелкнула засовом, и мы стали осторожно спускаться по каменным ступенькам. В погребе было темно, тянуло сыростью. В выбоине потрескавшейся стены тускло горела короткая железнодорожная свеча.