Десять меченосцев - Ёсикава Эйдзи (версия книг .txt) 📗
Третье крупное преобразование в Японии эпохи Миямото Мусаси произошло в области оружия. Во второй половине шестнадцатого века фитильный мушкет, незадолго до этого завезенный в Японию португальцами, стал главным боевым оружием. В условиях мира самураи могли позволить себе с презрением отвергнуть огнестрельное оружие и вернуться к традиционному мечу. Расцвели многочисленные фехтовальные школы. Возможности для применения меча в настоящих военных действиях резко сузились, поэтому военное искусство постепенно сменилось искусством боевых единоборств. При овладении последними постоянно подчеркивалось значение самоконтроля и воспитания характера, а не чисто военные достижения фехтовальных навыков, которые редко удавалось продемонстрировать в настоящем деле.
Повествование Ёсикавы о юных годах Миямото иллюстрирует все эти перемены, происходившие в Японии. Мусаси был типичным ронином из горной деревни и стал оседлым самураем-вассалом только под конец жизни. Он основал школу фехтования и самое главное – постепенно превратился из человека, следовавшего инстинктам воина, в фанатичного приверженца самодисциплины в духе Дзэн-буддизма, исповедующего самоконтроль и слияние с природой. В молодые годы Миямото все еще происходили смертельные поединки, напоминавшие турниры средневековой Европы, но Ёсикава изображает Мусаси человеком, сознательно превращающим боевое мастерство из средства войны в способ воспитания характера в условиях мира. Военное искусство, самодисциплина духа и эстетическая утонченность слились в единое целое. Этот портрет Миямото Мусаси, по всей видимости, недалек от исторического оригинала. Миямото Мусаси известен и как талантливый художник, зрелый скульптор, и как мастер владения мечом.
Япония семнадцатого века, воплощенная в образе Миямото Мусаси, глубоко вошла в сознание японцев. Долгое и относительно спокойное правление Токугавы сохранилось по форме и содержанию, хотя и в несколько окостенелом виде, до середины девятнадцатого века – это всего лишь сто с небольшим лет тому назад. Сам Ёсикава был сыном бывшего самурая, который подобно многим представителям своего класса так и не сумел приспособиться к новым экономическим условиям. В новой Японии самураи не нашли себе места, однако большинство тогдашних лидеров были выходцами из класса феодалов, и романтический ореол, окутывавший самураев, в обязательном порядке поддерживался всей системой образования, становясь духовной основой самосознания японской нации. Этому процессу способствовали литературные произведения, такие как «Десять меченосцев», пьесы и фильмы, поставленные на их сюжет.
Эпоха Миямото Мусаси так же дорога и близка современному японцу, как период Гражданской войны американцу, поэтому сравнение романа Ёсикавы с «Унесенными ветром» отнюдь не случайно. Времена самураев все еще живы в душах японцев. Многие японцы предпочитают видеть себя бескомпромиссно индивидуалистичными, высоко принципиальными и эстетически возвышенными современными Миямото Мусаси, а не «экономическими хищниками» с групповым сознанием, какими они нередко воспринимаются извне. Оба образа имеют право на существование, иллюстрируя сложность японской души, скрытой за непроницаемой наружностью.
«Десять меченосцев» резко отличается от сложных психологических, рефлексивных современных японских романов, которые наиболее часто переводятся на английский язык. Он тем не менее полностью вписывается в традиции японской литературы и мышления народа. Деление романа на эпизоды является не только результатом его первой публикации в газете, но и соответствует наиболее распространенной композиционной схеме, восходящей к истокам японской прозы. Идеализированный образ благородного воина типичен для феодального прошлого, что нашло свое отражение в сотнях других книг и фильмов о самураях. Самой яркой чертой японского характера сегодня является развитие самоконтроля и укрепление воли путем самодисциплины в духе Дзэн-буддизма наряду с самозабвенной любовью к природе и чувством сопричастности с ней. «Десять меченосцев» – не только великий авантюрный роман, он позволяет заглянуть в глубь японской истории, а также понять идеализированный образ современного японца, каким он сам себе его представляет.
Книга первая.
Земля
Колокольчик
Кругом были трупы. Тысячи трупов.
«Мир сошел с ума, – смутно промелькнуло в голове Такэдзо. – Человек – это опавший лист, гонимый осенним ветром».
Жизнь в нем едва теплилась, он сам был похож на труп. Он попытался поднять голову, но не смог оторвать ее от земли. Никогда еще он не чувствовал себя таким слабым.
«Сколько же времени прошло?» – подумал Такэдзо. Лицо облепили мухи. Он хотел их отогнать, но не смог даже шевельнуть рукой. Она словно окаменела, как и все тело.
«Наверное, я давно здесь», – подумал он, пробуя согнуть пальцы. Он еще не осознал, что ранен и две пули засели у него в бедре.
Небо заволокли низкие черные тучи. Прошлой ночью проливной дождь обрушился на долину Сэкигахара. Был полдень пятнадцатого дня девятого месяца 1600 года. Хотя тайфун уже прошел, дождь то прекращался, то вдруг с новой силой обрушивался на убитых и на лежащего Такэдзо. Такэдзо открывал рот, как рыба, пытаясь поймать капли дождя.
«Так смачивают водой губы умирающего», – думал он, наслаждаясь каждой каплей влаги. Голова у него гудела, мысли мешались, как в бреду.
Они потерпели поражение. Это он знал. Кобаякава Хидэаки, их союзник, тайно перешел на сторону Восточной армии, и когда он напал на рассвете на войска Исиды Мицунари, исход битвы был предрешен. Затем Кобаякава атаковал войска других полководцев – Укиты, Симадзу и Кониси и завершил разгром Западной армии. К полудню вопрос о том, кто будет править страной, был решен. Править будет Токугава Иэясу, могущественный даймё из Эдо.
Внутреннему взору Такэдзо явились образы сестры, земляков из родной деревни.
«Я умираю, – без сожаления подумал он. – Как просто это бывает». Смерть манила покоем, как огонь усталого путника. Вдруг лежавший неподалеку покойник пошевелился.
– Такэдзо…
Видения разом исчезли. Словно пробудившись ото сна, Такэдзо обернулся. Это был голос его лучшего друга, Такэдзо не сомневался. Он приподнялся из последних сил и едва слышным из-за шума дождя голосом позвал:
– Матахати, это ты? – и бессильно упал.
– Такэдзо! Ты жив?
– Жив, – с неожиданной для себя бравадой отозвался Такэдзо. – А ты? Смотри, тебе нельзя умирать. Не смей!
Глаза Такэдзо широко раскрылись, на губах заиграла улыбка.
– Никогда!
Хватая ртом воздух, опираясь на локти и волоча ноги, которых не чувствовал, Матахати потихоньку пополз к другу. Он хотел сжать руку Такэдзо, но лишь зацепился мизинцем за его мизинец. В детстве они много раз скрепляли свои обещания этим жестом. Матахати придвинулся ближе и сжал руку Такэдзо.
– Невероятно, что и ты уцелел. Видимо, в живых остались одни мы.
– Не радуйся слишком рано. Я еще не пробовал подняться.
– Я помогу тебе. Надо выбираться отсюда. Неожиданно Такэдзо прижал Матахати к земле и прохрипел:
– Притворись мертвым. Что-то здесь неладно.
Земля загудела, как барабан. Такэдзо и Матахати не отрываясь смотрели в ту сторону, откуда надвигался грохочущий вал. Гул быстро приближался, и вот уже стали видны всадники в черных латах, скакавшие во весь опор.
– Ублюдки, они возвращаются! – воскликнул Матахати и дернулся, словно собирался вскочить. Такэдзо с силой схватил Матахати за лодыжку и силой заставил друга припасть к земле. Лошади неслись мимо, мелькали сотни покрытых грязью копыт, каждое из которых могло оказаться смертельным. Конная лавина катилась по телам убитых самураев. Ряд за рядом проносились всадники, оглашая воздух боевым кличем, бряцая оружием и латами.
Матахати лежал, уткнувшись лицом в землю и закрыв глаза, уже не надеясь, что останется цел. Такэдзо не мигая смотрел вверх. Всадники проносились так близко, что Такэдзо и Матахати явственно различали запах конского пота. Затем все стихло.
